Исповедь латыша

Жизнь как карты
2021

"Написанное мною не надо воспринимать как покаяние. Я ни о чем не жалею и, тем более, не каюсь. Каждый из нас живёт согласно своему видению и восприятию, стараясь при этом соблюдать хотя бы некоторые жизненные принципы и уважать общечеловеческие ценности. Надеюсь, что мне это удается." (Гунтис Шенхофс)
"История страны в отдельно взятой биографии." (Элина Чуянова)

 

СОДЕРЖАНИЕ

• ПРЕДИСЛОВИЕ
• РОДОВОЕ ГНЕЗДО
• НАША СИБИРИАДА
• ГОРОД СОЛНЦА, ГОРОД ДЕТСТВА
• ИСТОРИЯ ОДНОЙ ПОЩЁЧИНЫ
• АТЫ–БАТЫ, ШЛИ СОЛДАТЫ...
• МОИ УНИВЕРСИТЕТЫ
• КАРТЫ…
• «ЛУННАЯ» СОНАТА
• КАРЬЕРА ПО ДИПЛОМУ? НЕ ДЛЯ МЕНЯ…
• КРУТЫЕ ВИРАЖИ
• ЖЕНСКИЙ ДЕНЬ — ЧИСТО ЛАТЫШСКИЙ БИЗНЕС
• ЛИХИЕ ДЕВЯНОСТЫЕ…
• БАСКЕТБОЛ КАК ОБРАЗ ЖИЗНИ
• ПЕДАГОГИЧЕСКИЕ ГРАНИ
• ЛАТВИЙСКАЯ NOKIA
• ИСТОРИЯ ОДНОГО «УСПЕХА» ИЛИ QUO VADIS, ЛАТВИЯ?
• ЭПИЛОГ

ПРЕДИСЛОВИЕ

«Все люди, посланные нам, – это наше отражение. И посланы они для того, чтобы мы, смотря на этих людей, исправляли свои ошибки, и когда мы их исправляем, эти люди либо тоже меняются, либо уходят из нашей жизни». (Борис Пастернак)

Этот человек появился в моей журналистской жизни 16 лет назад. Обаятельный, статный, породистый то ли латыш, то ли немец, – из типажей, так любимых российскими кинематографистами, – пришел в редакцию ежедневной русской латвийской газеты, чтобы высказаться. «Ему–то чего не хватает?» – боковым зрением оглядывая с лоском одетого джентльмена, подумала я. Он явно был не из тех, униженных властью бедолаг, которые с обретением государственной независимости штурмуют русские редакции Латвии в поисках справедливости. Как оказалось, мой гость искал выход своим накопившимся эмоциям. Коротко представился: «Гунтис Шенхофс». Когда в 2004 году нынешняя власть современной Латвии, придумывая все новые и новые способы насолить своим русским жителям, замахнулась на святое – на их детей, Шенхофс не выдержал. Он стал одним из немногих порядочных латышских интеллигентов, открыто и резко осудивших форму перевода русских средних школ на латышский язык обучения. Будучи педагогом и тренером, хорошо понимал: насилие по отношению к детям – бомба замедленного действия. В самом первом нашем интервью он сослался на мудрые слова своей бабушки: «Кто идет с силой, тот идет со злом». Нельзя железной рукой загнать человечество к счастью. И я навсегда запомню эту простую истину. Вы спросите: почему он, латыш, пришел в редакцию русской газеты? Логика очень проста. В национальных СМИ его правду услышать не захотели. Не ко двору она была, не ложилась в прокрустово ложе официальной идеологии. Выслушали, записали на диктофон и… стерли за ненадобностью.

После того, первого, интервью у нас было еще много других. Шенхофс всегда живо откликается на болевые точки современности. Вот уже более двадцати лет он руководит баскетбольной школой «Рига». Половина сборной Латвии по баскетболу – воспитанники этой школы. Неудивительно, что Гунтис, как камертон, чувствует настроения в молодежной среде. Несколько лет назад он решил провести у себя в школе анкетирование юных спортсменов об их планах. Итоги опроса шокиро- вали его, сбили с ног: более 50 % молодых людей не связывают будущее со своей страной! После вступления Латвии в Евросоюз темпы эмиграции населения нарастают с каждым годом, молодые люди покидают родину целыми классами. Причем как русские, так и латыши. Территория страны пустеет прямо на глазах.

«Есть ли в таком случае перспективы у нашего государства? И разве о такой независимости мы мечтали? – говорит Шенхофс. – Страной управляют, мягко говоря, не самые умные люди, а чтобы отвлечь от более серьезных проблем, сталкивают народы лбами, разыгрывают национальную карту, без конца поминают оккупацию и депортации. Хотя, если бы хватило разума развернуться в сторону большого восточного соседа, мы сразу начали бы выбираться из ямы, – убежден он. – Вместо этого латыш- ские националисты пытаются говорить с Россией языком ультиматумов, предъявляют счет за оккупацию, русификацию и тяжелое советское наследие. Это тупиковый путь. Тем более что политические лидеры того периода сами активно содействовали включению Латвии в состав Советского Союза.”

Уточним: это говорит человек, чья семья жестоко пострадала от Совдепии, человек, в младенческом возрасте вместе с родными высланный в Сибирь и изрядно помыкавшийся по российским медвежьим углам. Но! Советскую власть и коммунистов политрепрессированный Гунтис Шенхофс никогда не отождествлял с Россией и русскими. Тем более, что Россия как во время революции 1917 года, так и в последующий период и сама настрадалась по полной программе... «Латыши и сами активно участвовали в тех событиях, – утверждает он. Как ни прискорбно это признать, но сами с упоением сдавали своих: из зависти или из–за комплексов «стучали» на соседей, даже на родственников. Недавно я поднял архивные документы, хотел узнать, с чьей же подачи мы заслужили такую участь. Ведь в начале 50–х ХХ века уже не было массовых депортаций – высылали лишь по доносам. Оказалось, брат отца «позаботился».
Когда во время первой национализации у моего деда по маминой линии отняли всё: гостиницу, магазин, ресторан, земли, – мы вынуждены были просить убежища на хуторе родственников отца. Видимо, это не входило в их планы, они не хотели ни с кем делить свое жизненное пространство. Отсюда и наша судьба ссыльных. В нашей истории уж точно не русские изначально были повинны в этом. Даже больше скажу: сибиряки приняли нас как родных, помогали выжить…» И как после этого латыш Гунтис Шенхофс может держать зло на русских? К ним он относится с уважением. Неизменно подчеркивает: «Латыши зациклены на своем прошлом, на языковых проблемах.

Но бытие определяет сознание. В моей родной Кулдиге нет ни одного русского, который бы не говорил по–латышски. Потому что там всегда была естественная латышская среда и все научились языку нормальным, цивилизованным способом, а не силовыми методами. Никто не давил, не принуждал. Все получилось само собой. В Риге и Латгалии – по–другому. Не было и по сей день нет такой исторической ситуации. И что теперь – насаждать правду силой или выбросить часть общества на обочину?» …Мы много с Гунтисом говорили. О жизни, о времени, о власти, о близких ему людях. Так, мало–помалу, у него родилась идея книги – рассказать биографию страны через биографию своей семьи. В ней – его фамильные корни, тяжелое детство, легкомысленная юность, студенчество, спортивные достижения, опыт «фарцовки» и других скользких дел, долгие поиски своего места в жизни… В ней – этапы пути отдельно взятой республики – начиная с первых лет независимости, включая диктатуру Карлиса Ульманиса, советского периода и вплоть до второй Латвийской независимости, которая, по ощущениям Шенхофса, уже закончилась. В книге есть впечатления автора о зверином лике дикого постсоветского капитализма и о разочарованиях, связанных с новым Союзом – Евро, куда поспешила вступить Латвия, едва вернув долгожданную свободу. Все вехи истории, как в зеркале, отразились на судьбах людей. Эта книга о том, как коллективные благие намерения иногда оборачиваются злом, а нечто, кажущееся абсолютно инфернальным, в сравнении вдруг начинает обретать благородные черты. В 90–х его семье удалось вернуть отнятую при Советах семейную собственность. Что за этим последовало? Об этом тоже здесь сказано – предельно честно и откровенно...

Шенхофс сам признается: «Моя цель – рассказать оголенную правду о себе, своей жизни, о событиях в стране. Часто неудобную, а местами – весьма нелицеприятную. К сожалению, латвийские политики далеко не всегда корректно преподносят исторические события как советского периода, так и происходящие в стране в наши дни. Рассчитываю, что книга станет нематериальным наследством сыну, внукам и более молодым друзьям. Молодому поколению нужно знать правду, чтобы у них была верная точка отсчета для формирования взглядов и личности…» Если же говорить о моей роли в этом проекте, то она скромна. Я всего лишь внимательно выслушала Гунтиса Шенхофса и помогла перенести его мысли на бумагу. Нет, все же не совсем так. Я вместе с ним прожила его жизнь…

Читайте – будет интересно!
Элина ЧУЯНОВА

 

«Прошлое – родина души человека. Иногда нами овладевает тоска по чувствам, которые мы некогда испытывали. Даже тоска по былой скорби». (Генрих Гейне)

РОДОВОЕ ГНЕЗДО

…Августовское солнце близится к зениту. Знойный воздух насыщен оранжевым маревом уходящего лета. По небу плывут причудливые облака: вот наша дюжина барашков, за ними корова Мара, позади – безымянная курица со своим выводком цыплят, а в хвосте фантасмагории – преданный пес Арчи. Я узнаю контуры их всех, наших домашних любимцев. Маму с бабушкой и дедом тоже нахожу там, в небесах. Мы мчимся на мотоцикле по проселочной дороге, и радости у меня полные штаны. Я сижу впереди, на бензиновом баке, отец позади – его руки крепко сжимают руль, ограждая меня со всех сторон, и гордость так и прет из меня. Ну, кто откажется иметь такого отца – статного, сильного и немногословного? И обязательно с усами, как у сказочных рыцарей. Он может защитить от опасности, легко решить любую проблему, но самое главное – может посадить тебя в свой мотоцикл, чтобы вместе мчаться по важным делам. Ржаные поля по обочинам стрекочут цикадами, воздух наполнен пряным ароматом трав, бабочки на лету врезаются в наши лбы, и ветер свистит в ушах. Я заливаюсь смехом, а железный конь несется вперед, рассекая просторы и оглашая округу диким рычанием.

Это упоение свободным полетом с привкусом риска будет сопровождать меня всю жизнь – к нему я потом буду стремиться, его буду повсюду искать. Но никогда уже не смогу разделить это чувство с отцом. Тот августовский день на излете лета – единственное мое воспоминание о нем. А может быть, мне все это приснилось? Что мог помнить годовалый ребенок... Я не мог понимать тогда, сидя на бензобаке отцовского мотоцикла и лопаясь от восторга, что со дня на день случится со мной и с моей семьей! Картина дальнейших событий бесследно исчезла из памяти, словно кто–то стер её невидимым ластиком. Спасительное свойство человеческого мозга – приукрашивать и сохранять скупые мгновения счастья, но без сожаления удалять то, что угнетает и лишает покоя.

* * *

Многому, чего достиг в жизни, я обязан своему деду – Андрею Грабантсу. Его генам. Сила воли, предприимчивость и пробивные способности у него были феноменальные. Его знали и уважали не только в родной Скрунде, но и во всем Кулдигском уезде. Да что там в уезде – во всей Курземской волости! Влияние на людей он имел почти магическое. Но была у этой медали и другая сторона. Бабушка Кате часто рассказывала, как болезненно он воспринимал поражения. Проигрывать не привык – ни в жизни, ни в бизнесе, ни в политике, ни в карты. Будучи заядлым картежником, не переносил проигрышей: приходил домой мрачный, замыкался в себе, ни с кем не разговаривал. В такие моменты деда лучше было не трогать – мог впасть в бешенство. Это самое фирменное самолюбие его и сгубило… …Шел последний день 1959 года. Надо же было ухитриться 31 декабря, когда весь советский народ в едином порыве готовился к встрече Нового года, попасть на прием к самому Яну Калнберзиньшу – председателю президиума Верховного Совета Латвийской ССР и первому секретарю ЦК КПЛ! И как вообще неблагонадежного ссыльного латыша могли отпустить из сибирского спецпоселения на целую неделю в далекую Ригу? Наверняка и по месту ссылки, в красноярском Тасееве, он успел завести полезные связи, а, может, и насовать взяток. В конце концов, ничто человеческое не чуждо и верным партийцам–ленинцам…

Словом, дед каким–то чудом попал в кабинет к первому лицу Латвии, чтобы лично подать очередное прошение о пересмотре дела и сокращении срока ссылки ему, жене, сыну и дочери с внуком. Мы же не преступники, к тому же с нами мальчик маленький выслан: его–то за что? И так восемь лет уже отмотали. Неужели нельзя пойти навстречу? Войти в положение? Нет, нельзя! Отказало первое лицо Великому Грабантсу. Не удалось ему вытащить нас из Сибири. Дед проиграл. Еле волоча ноги, он вышел на улицу, присел на скамейку в парке и умер от разрыва сердца. Самое обидное, что до освобождения семьи из ссылки оставалось всего ничего – чуть меньше года… Пожалуй, только один плюс был от этой неудачной аудиенции: патриарх нашей семьи, ее хребет и фундамент, нашел упокоение в земле предков, в Латвии. Да, деда разрешили похоронить в родной Скрунде, и все жители городка и окрестных сел устроили в этот день массовое шествие за гробом, подняв на ноги всю местную милицию. Авторитет его в крае был настолько велик, что люди не боялись запачкаться и пришли проводить в последний путь «врага народа», обвинения с которого так и не были сняты. Было это в январе 1960 года. Так что, случись деду видеть сверху эту манифестацию, он наверняка бы остался доволен. На похороны Андрея Грабантса отпустили из ссылки только его дочь Лилию – мою маму. А бабушке Кате, как она ни рвалась из Тасеева, с мужем проститься не дали. Не говоря уже обо мне.

* * *

Кате Эрнестовна, несмотря на три года тюрьмы и две ссылки, пережила деда почти на сорок лет и умерла в 94 года. Она была маленькая, большеглазая, очень проворная, с острым умом и своенравным характером. Как они с дедом там уживались, не знаю, но бабушка Кате с самого начала была ему во всем опорой и поддержкой. Несмотря на то, что она имела всего четыре класса образования, много знала, была цепкой, сообразительной и разбиралась в бухгалтерии. Нам бы сегодня в современной Латвии такую начальную школу! Кате ловко заведовала кассой семейного бизнеса, и он процветал. До войны дед был весьма состоятельным – имел более 200 гектаров земли в Кулдигской волости, хутор с домом, владел доходными домами в центре Скрунды. Так и бабуля была не нищенка – семья ее считалась зажиточной, одна фамильная усадьба на горе чего стоила! А когда они поженились, объединили свои хозяйства. Бабушка нечасто рассказывала о том времени, но из того, что я слышал, – дед был активным, умным и деловым. Но, как и всякий человек, имел некоторые слабости: карты, вино, женщины... Однако бабуля моя тоже была с норовом и загулы мужа терпеть не собиралась. Как только дед в очередной раз отличится, бабушка уходит в родительский дом на горе. Таков был ее симметричный ответ на дедовы художества. Посему, случалось, они жили каждый на своем хуторе. Скорее всего, по этой причине моя мама и родилась в бабушкином доме… Да, Кате было где перевести дух, но ей–то собственность досталась от предков, а Грабантс вынужден был зарабатывать своим умом. Биография деда полна самых невероятных кульбитов. Он стоял на своей земле, дышал ее воздухом и вместе с ней пережил все исторические потрясения, щедро отмеренные ХХ столетием. Вот только несколько судьбоносных штрихов. Родился он в Кулдигском уезде (Курляндская губерния Российской империи) в 1889 году в небогатой семье крестьянина–арендатора. В 1905–м его исключили из школы за революционную деятельность с меткой неблагонадежного лица. Эта метка мешала поступить в другие учебные заведения и найти работу в границах уезда. И тогда он двинулся в Вентспилс, где нашел работу портовым чернорабочим. А вскоре, как человек амбициозный, основал кооператив – рабочую артель. Конечно, его сразу же выбрали в председатели. А тут – призыв в царскую армию Российской империи. В составе кавалерийского полка дед участвовал в Первой мировой войне, в 1915–м году получил тяжелое ранение и после госпиталя был признан негодным к военной службе. Восхождение Грабантса по лестнице успеха началось в 20–е годы – во времена буржуазной Латвии. Поднимался он с нуля, но очень круто. «С бочки селедки у него все началось, – любила вспоминать бабушка. – Однажды он привез из Вентспилса бочку сельди и организовал торговлю. В нашей волости рыбу раскупили сразу, и бочки потянулись одна за другой». А дальше пошло–поехало. Дед начал разворачиваться с размахом – приобретал землю, скот, технику, чтобы серьезно заниматься сельским хозяйством и фермерством. Он даже рыбу разводил – ему принадлежало три пруда! А когда пошла прибыль, на вырученные деньги построил в Скрунде два больших двухэтажных дома. Они стояли на углу двух улиц. На первом этаже одного дома размещались магазин колониальных товаров, хлебопекарня и аптека, а на втором – квартиры. Во втором доме была гостиница и ресторанчик с хорошей кухней и живой музыкой. Дед с бабушкой жили на втором этаже одного из домов, что позволяло эффективно управлять всем этим хозяйством и присматривать за порядком. Отдельная песня – ресторан, который, впрочем, скорее напоминал кабачок. Дуэт аккордеониста и саксофониста играл легкий джаз, мировые шлягеры и зиньги (по–латышски ziņģes – популярные народные застольные песенки). Неудивительно, что по вечерам заведение гудело, как пчелиный рой: вино, водка и пиво рекой, дым – коромыслом, танцы–шманцы до утра, флирт, адюльтеры и нередко семейные сцены. А за каким–нибудь столиком шумная компания обязательно резалась в золе – эта народная карточная игра в Латвии популярна по сей день. И вообще, отдыхать латыши умели всегда! Так что дед сделал бизнес–ставку грамотно, деловой нюх у него был отменный. Годовой оборот всего этого хозяйства - 17 Грабантса составлял 50 000 латов – огромные по тем временам деньги! Для сравнения: семья из трех человек, живущая в латвийской провинции той поры, на 5 латов могла сносно питаться целую неделю.

* * *

В пяти километрах от городской «империи» Грабантам принадлежал еще хутор «Pieniķi», где до прихода советской власти жила вся семья: дед, бабушка, моя мама и ее младший брат Андрей. Поскольку дедушка был крепким хозяйственником, его политические симпатии однозначно принадлежали Крестьянскому Союзу – партии власти. А ее основателем был Карлис Улманис – сколь овеянная славой, столь и противоречивая личность довоенной Латвии. Политик, путем переворота захвативший власть в молодой независимой Республике, тут же устроил в стране диктатуру, разогнал парламент, запретил партии и позакрывал газеты. И все это затем, чтобы в 1940–м без шума и пыли отдать государственный суверенитет Советам, обратившись к соотечественникам с призывом: «Вы оставайтесь на своих местах, а я остаюсь на своем». Впрочем, хозяином четвертый по счету президент Латвии действительно был неплохим. Его диктатура совпала с экономическим подъемом, который длился шесть лет.

Предчувствие Второй мировой войны увеличило спрос на продукты – главную статью латвийского экспорта. Англия и Германия запасались мясными консервами, маслом. А Карлис Улманис оказался в глазах народа хорошим хозяином. Кроме того, президент не плясал под дудку олигархов, а думал и о малоимущих. К примеру, строил жилье для батраков. Архитекторы даже специально разрабатывали проекты типовых домиков для сельхозрабочих. Неплохо жилось и зажиточным крестьянам: одной из главных задач правительства Улманиса в экономике было поддержание высоких оптовых закупочных цен на зерно и мясо–молочную продукцию. Да и Рига не знала очередей в магазинах и дефицита товаров, а безработица была невелика.

Так что можно понять ностальгию по тем временам у старшего поколения современных латвийцев. Что же касается деда, то со своей кипучей энергией он быстро стал опорной фигурой президента Улманиса, его правой рукой и руководителем Крестьянского Союза по Кулдигскому региону. А когда «вождь нации» заглядывал в наши края, то выступал перед жителями не абы с какой трибуны, а стоя на балкончике дедова дома в Скрунде. Этим Грабантс очень гордился. …В родовом гнезде я бываю несколько раз в году: всего 150 км от Риги –по современным меркам совершенно мизерное расстояние. Обязательно заезжаю поклониться родным могилам и попросить прощения у них, моих дорогих предков. Только простят ли?..

Сегодня скрундская недвижимость деда принадлежит местному самоуправлению. Почему самоуправлению – не мне? Хороший вопрос. Ведь после восстановления независимости правительство Латвии вернуло мне всю семейную собственность, которую советская власть конфисковала у деда – «кулака» и сподвижника диктатора – в марте 1941 года. Вернуть–то вернуло. Да вышло так, что большей частью имущества я распорядился бездарно. Но об этом – чуть позже, когда подойдем к «лихим» 90–м. Уж более двадцати лет с тех пор прошло, а у меня всякий раз при воспоминании об этой истории ком к горлу подкатывает. Есть в чем каяться мне перед дедом, есть в чем... Так совпало, что кладбище, где лежат все мои, – прямо через дорогу от бывшей «империи» Грабантса. Только отца моего, Карлиса Шенхофса, в этой земле нет. На его месте покоится отчим, который был рядом со мной в самые важные для любого подростка годы. А где могила отца, я даже не знаю…

* * *

Стоит ли удивляться, что в списках на арест, конфискацию имущества и выселение наша семья «кулаков» оказалась в первых рядах? Правда, раньше всех пострадал бабушкин брат – известный рижский юрист Адамс Штейнбергс. Он возглавлял крупный латвийский профсоюз и тоже был активным деятелем режима Улманиса. В 1940–м его арестовали, а через год – расстреляли в Центральной рижской тюрьме. 23 марта 1941 года особая комиссия Ранкской волости в составе трех человек на основании решения Совнаркома Латвийской ССР от 14 марта переняла, а точнее национализировала, все движимое и недвижимое имущество, принадлежавшее Андрейсу Грабантсу, включая транспортные средства, сельскохозяйственный инвентарь, семена и даже корм для скота. А уже 14 июня 41–го пришли за семьей, которая к тому времени перебралась на хутор «Бирзниеки» к бабушкиным родителям. Моей маме тогда было 14 лет, ее брату Андрею – шесть.

Помимо кулачества деду вменялась в вину антисоветская агитация против выборов в Верховный Совет СССР и участие в организации айзсаргов. Однако из архивных документов, которые мне удалось получить, становится ясно, что деда в 41–м не арестовали и не выслали. Потому что его не нашли. В итоге в Сибирь по этапу отправились только бабушка Кате и ее дети – моя мама с братом. Они были высланы в Красноярский край, поселок Ильинку Рыбинского района – в совхоз «Стахановец». А дед потом отыскался. Когда пришли немцы, они вернули ему часть собственности, и во время оккупации он продолжал заниматься сельским хозяйством. Я часто думал, как могло так произойти, что бабушка с детьми отправилась в ссылку, а дед увернулся? Может быть, они так договорились между собой? Но нашел ответ в одном из маминых писем. Незадолго до смерти она писала мне, что дедушка на момент высылки уехал в Вентспилс – подыскивать работу и жилье для семьи.

Старший Грабантс хорошо понимал, что национализация собственности – это еще только цветочки. За ними могли пойти и ягодки – депортация и даже расстрел. По законам Сталинского периода это было вполне реально. Поэтому с переселением следовало поторопиться. Конечно, дед бросился на поиски укрытия. Но не успел возвратиться, и жена с детьми поехала в ссылку без него. Как семья пережила это потрясение, бабушка никогда не рассказывала. Она вообще увиливала от расспросов на эти темы. Боялась лишний раз рот открыть. Даже после всех ссылок, уже окончательно вернувшись в Латвию, продолжала бояться… Кстати, согласно идеологии современной Латвии, в массовых депортациях латышского народа виноваты только русские: они, мол, приговаривали и ссылали. Это не совсем правда.

Очень активны, к сожалению, в этом направлении были и наши соотечественники. Все действующие лица и исполнители репрессий по отношению к моим родным носили латышские фамилии. Например, особая комиссия по национализации имущества состояла из трех местных партийных деятелей – Карлиса Зандерса, Фрициса Зоссе и Екабса Гобземса. А доносы с перечислением активностей деда – и реальных, и вымышленных – с упоением писали А. Марквартс, П. Церс и К. Юревицс. Латыши подписывали и постановление на арест деда и бабушки. Фамилии Кулдигского начальства НКГБ и МВД той поры – Спрогис, Спулле, Пайзумс–Кишкис. Это горькая страница в биографии как нашей страны, так и моей семьи. Но такова правда…

* * *

Осенью 1946–го мама с братом, как несовершеннолетние, получили возможность вернуться из ссылки на родину в специальном детском вагоне, организованном по линии министерства просвещения. Вагон сопровождали латвийские представители. А через год наша своенравная бабушка Кате вдруг сорвалась с места и, никому ничего не сказав, двинулась в Латвию. Как говорится, ушла в самоволку и не вернулась. Позже в новом деле напишут: «совершила побег с места поселения». Понятное дело, надоела ей ссылка: все давно дома, а она одна отдувается… Но как ей такое пришло в голову и, главное, как удалось, – одному Богу известно. Однако бабушка даже ухитрилась почти год прожить в доме своих предков. Наконец, ее поймали и осудили на 3 года исправительно–трудового лагеря с последующим выдворением на место поселения. А заодно отняли родительский хутор «Бирзниеки».

А моя мама тем временем встретила моего будущего отца. Карлис Шенхофс был завидный жених. Веселый, статный красавец, он разводил пчел, играл на аккордеоне и занимался волейболом. В общем, первый парень на деревне. 19–летняя Лилия была ему под стать. Насколько помню, мама до преклонных лет нравилась мужчинам. Сыграли свадьбу они в 50–м, а я появился на свет 9 мая 1951–го. Но семейная жизнь почти сразу не задалась: гулянки у Карлиса Шенхофса продолжались – пошли раздоры, словом, мама никак не могла с ним справиться. А тут еще новая беда. В начале 50–х, когда уже высылали только по доносам, за нами снова пришли. Деда, маму и ее несовершеннолетнего брата отправили в Ригу, в пересыльный пункт, однако маму выпустили, а обоих Андреев – деда и его сына – посадили в теплушки и повезли в Сибирь.

Пункт назначения – Красноярский край, поселок Тасеево. Маму не сослали только потому, что она была на седьмом месяце беременности: еще родит по дороге… Спасибо, хоть дали мне по – человечески появиться на свет. Но вообще–то мама надеялась, что ее с малолетним ребенком оставят в покое – просто забудут о ней и все. Или, в крайнем случае, вышлют вместе с мужем – все же будет полегче. Но не тут–то было. Теплым августовским днем 1952–го за нами приехал грузовик с солдатами, дали полчаса на сборы – и вперед. Растерянная мама металась из угла в угол: что брать с собой? Отца рядом с нами не было. Только он, в отличие от деда, не искал, где бы укрыть семью, а просто трусливо сбежал, спрятался где– то. И поехали мы с мамой в Сибирь.

Три месяца тряслись в ледяном вагоне. Конечно, взяли совсем не те вещи, которые нужно. Во время паники так обычно бывает. Донос… Кто мог на нас донести? Маме не давала покоя эта мысль. Ведь она только что семь лет отбыла в ссылке! А бабушка до сих пор на поселении. И дед. И потом, давно все отобрано, взять больше нечего. Даже жить негде. Еще мало наказаны? После того, как вся собственность Грабантсов была национализирована, они перебрались в родительский - 23 дом моего отца Карлиса Шенхофса. На хуторе, кроме его старой матери, жила семья брата. Конечно, им пришлось потесниться, чтобы приютить бедных родственников. Но мы явно наступали на их жизненное пространство. Честно говоря, мама догадывалась, откуда растут ноги. Но очень просила меня узнать правду – имя этого «перста судьбы».

Уже после смерти мамы, году в 1993–м, я обратился к одному знакомому, у которого был доступ к материалам КГБ. Документ он мне принести не смог, но на словах сказал буквально следующее: «Автор вашей ссылки – брат твоего отца». И все–таки мне очень хотелось увидеть это своими глазами. Когда же я, где–то в начале 2000–го года добрался до архива и ознакомился с делом о высылке, оказалось, что нумерация страниц в нем исправлена. Похоже, что–то было изъято. На мой вопрос, заказывал ли кто–нибудь это дело, кроме меня, архивариус ответила: «Да, и даже несколько раз. Мы отмечаем запросы в специальном журнале…»

 

“Всё, что нас не убивает, делает сильней». (Фридрих Ницше)

НАША СИБИРИАДА

Последний поток депортаций из Латвии пришелся на начало пятидесятых. По всем репрессивным канонам, эта высылка считалась относительно «мягкой»: отправляли уже не в печально знаменитые воркутинские лагеря, а на поселение. Мы попали в Красноярский край. Поселок Тасеево в 200 км от города Канска – типичная сибирская глухомань, таежный медвежий угол. Но и там вовсю кипела жизнь. Там у меня появились закадычные друзья, там же пошел в школу и встретил свою первую, детскую любовь. Когда через девять лет закончилась наша ссылка и взрослые засобирались на родину, в Латвию, помню – я уезжать не хотел, артачился, даже плакал! Сибирь, ее люди и наше житьё–бытьё вдали от дома навсегда оставили в душе теплые воспоминания. Может быть, потому что я был ребенком, а мои родные изо всех сил старались сделать мое детство беззаботным, несмотря на трудности. Но, так или иначе, никаких выдающихся лишений, выпавших на нашу долю в ссылке, я не припомню. После войны вся страна жила нелегко, люди много и тяжело работали, и наша семья не была исключением. Но вот дорога на поселение – отдельная история. Притом, что я хорошо помню себя на мотоцикле с отцом, наш путь в Сибирь стерся из памяти напрочь.

Мама рассказала мне об этом в конце 80–х, незадолго до своей смерти. Так и вижу ее лицо, глаза, полные слез, слышу родной голос. Почти сорок лет прошло с нашей Сибириады, а та рана у нее все никак не заживала... …После коротких и бестолковых сборов маму со мной на руках посадили в грузовик, довезли до железнодорожной станции в Скрунде и втолкнули в вагон, который уже был набит людьми – такими же горемыками, как и мы. Старики, женщины, малые дети… Шум, гам, причитания, слезы. Путь был длинный, изнурительный. Если из сегодняшнего дня смотреть, не так уж и далек этот Красноярск. Ну, хорошо, две–три недели еще как– то понятно. Мы же добирались три месяца: выехали в конце августа, а прибыли на место назначения в ноябре.

Буржуйка, которую топили в теплушке, согревала мало. Дребезжащий, насквозь продуваемый вагон, предназначенный для транспортировки скота, по дороге сгубил многих пассажиров. Погибали самые слабые – старики и дети. На полустанках тела выгружали из вагона и закапывали прямо за насыпью. Как собак. Похоронить по–человечески не давали, надо было двигаться дальше. Состав и так подолгу стоял на каких–то узлах, и всех нас на это время перемещали в тюрьму, под стражу – чтоб не сбежали. Что это могли быть за тюрьмы, не знаю, но мама так говорила. По пути я чуть не умер. Сначала простыл, потом заболел дизентерией, что неудивительно – кругом грязь, антисанитария. Одни ели, другие рядом справляли нужду – тут же, прямо в вагоне через дыру в полу. Боже, как унизительно! Первое время все страшно стеснялись друг друга, а потом перестали. Ничего не поделаешь – человек ко всему привыкает. Но каким–то чудом я выжил. Как вспоминала мама, нам повезло с попутчиками. Некоторые успели прихватить с собой побольше продуктов, теплых и полезных в дороге вещей. Видимо, не так паниковали, как мама. Люди сочувствовали нам, делились одеялами, манной крупой и многим другим. Так, всеобщими усилиями, меня вытащили с того света и выходили. На людей нам везло и в Сибири…

* * *

Глубокой осенью мы, наконец, прибыли в Тасеево. Холод, непролазная грязь на дорогах, распутица и заторы. Первый снег тут же растаял и превратился в тягучее месиво. Сначала поместили нас в бараки с земляным полом. И только через два месяца всех ссыльных распределили по домам местных жителей. Мы с мамой попали на постой к очень сердечной пожилой женщине. Она приняла нас, как родных, заботилась обо мне, маленьком, будто я был ее собственным внуком. У хозяйки был небольшой огород, куры–несушки, и она нас щедро подкармливала, ничего не жалея. В общем, года два мы прожили с ней душа в душу. А потом нам дали маленькую отдельную комнатку в общем бревенчатом доме, и жили мы там уже с дедом и бабушкой. Вот с этого момента я помню уже многое. Мама устроилась в ясли, бабушка Кате трудилась в колхозе на полевых работах, а деда приняли в леспромхоз. Грабантса быстренько оценили по заслугам как толкового организатора, хозяйственника и вскоре выдвинули в начальники. Не знаю его должность, но руководителем среднего звена его точно назначили. Простым рабочим, как все, он был только на самом старте. С его деловой хваткой это закономерно. Неудивительно и то, что спустя время дед начал строить свой дом. Собственными руками. В ссылке!

Как вспоминала бабушка Кате, дом получился одним из самых лучших в деревне. Перед самым отъездом на родину мама с бабушкой продали его – на эти деньги мы первое время жили, вернувшись домой, где у нас не было ни кола ни двора. Дедушка не дожил полгода до освобождения из ссылки. Помню, как уже в Латвии бабуля часто вспоминала тот дом и приговаривала: «Грабантс умницей был, с таким, как он, не пропадешь. И, слава Богу, внучек, ты в деда пошел, а не в этого проходимца…». Под проходимцем, конечно, имелся в виду мой отец. Мама и бабушка редко поминали его добром. Чем чаще оглядываюсь назад, тем больше удивляюсь нашей сибирской эпопее. Оказывается, в ссылке можно было продвинуться по карьерной лестнице, построить свой дом и даже его продать! Если не считать тяжелую дорогу туда, то для нас это скорее было похоже не на выселение, а на переселение, переезд. Нет, бараки, конечно, тоже из песни не выкинешь, но все, что было потом, вписывалось в обычный быт простого советского человека. Со временем жизнь налаживалась, все вокруг менялось к лучшему, деревня вставала на ноги, люди приходили в себя после тяжелой войны. Ну а мое поколение, войну не заставшее, и вовсе дышало полной грудью, наслаждаясь безоблачным детством и неизбежными для своего возраста проделками.

* * * Смутно, но помню, что я учудил еще в том, нашем первом отдельном жилище. Пока меня не отправили в детский сад, я все время находился дома один. При этом ребенком был любознательным и очень моторным. Приходилось родным держать меня на цепи. Не в переносном, а в самом прямом смысле… Привязанный длинной толстой веревкой к массивному столу, я спокойно перемещался по дому, но на улицу выйти не мог. А что оставалось взрослым? Они целыми днями работали. Как же я всех ждал домой – не описать словами! Не раз пытался развязать веревку, но дед, конечно, предусмотрел и такой вариант – морской узел был мне не по зубам. Обычно бабушка приходила домой первой. И вот как–то раз, незадолго до ее прихода я поджег дом. Нашел надежно запрятанные спички, начал с ними играться. В четыре года нелегко найти себе достойное занятие, сидя на привязи. Но у меня получилось…

Словом, искра отлетела, и на полу комнаты что–то загорелось. Слава Богу, бабушка вовремя подоспела, быстро затушила пожар, но в полу, прямо посреди комнаты, потом чернела большая дыра. Замешкайся она хоть на полчаса, весь дом вместе со мной сгорел бы дотла. Сейчас по следам той истории на ум невольно приходят современные аналогии. Европейский тренд последнего времени – отъем ребенка у родителей и передача его в приемную семью только за то, что оставлен дома один. Уму непостижимо! Даже «варварская советская власть» не додумалась до подобного иезуитства. В СССР не одно поколение так выросло. В конце концов, редкий ребенок устраивает дома пожар или короткое замыкание. Но просто взять и отдать маленького человека чужим людям при живых мамах и папах – травма похлеще пожара. Европейские либеральные ценности... К чему они нас приведут?

…Помню, как впервые познакомился с алкоголем. Я уже ходил в школу, лет семь мне, наверное, было. Однажды в какой–то праздник к нам пришли гости. Уже вечерело, меня отправили спать – лежу тихо на печке, за занавеской. А мне же интересно, чем взрослые там занимаются! Я шторку тихонько отодвигаю и сверху внимательно наблюдаю за ними. Что это они там разливают по рюмочкам, пьют, морщатся и закусывают? Меня иногда брали в гости, и я уже знал, что в других домах делают то же самое, только пьют мутную жидкость из граненых стаканов. А тут странные рюмочки, с каким–то желтым напитком… В чем же секрет?

Когда гости разошлись по домам и все легли спать, я тихонечко слез с печки и на цыпочках подкрался к столу. Взял в руки чью–то недопитую рюмку, поднес ко рту… и тут передо мной вырос дед. Я онемел – боялся его, слушался беспрекословно. В ужасе ставлю рюмку на место… Но старший Грабантс был прекрасным психологом. Решил он меня проучить и надолго отбил охоту к спиртному. – Хочешь поскорее взрослым стать? Давай, теперь пей до дна! – скомандовал дед. Ну, раз он сам разрешает, я взял рюмку, одним махом, как они все за столом, глотнул и… задохнулся. – Ну что, еще налить? – дед продолжал издеваться.
Я замотал головой и полез к себе на печку. Но спать не мог. Все плыло перед глазами, меня мутило и выворачивало наизнанку. Я лежал и тихо стонал. Бабушка, видя муки ребенка, подняла меня и повела в туалет. Меня мотало из стороны в сторону, я еле дошел и тут же выплеснул все содержимое своего несчастного желудка. По сей день не переношу запах этого желтого напитка – «Зубровки». Да и вообще стараюсь не злоупотреблять, - 33 правда – не всегда получается. Вот какой хороший урок преподал мне мой хитрый дед.

* * *

Я уже говорил, что, благодаря ему, вырос более– менее достойным человеком. Проживи дед чуть дольше, его мудрое воспитание наверняка уберегло бы меня от множества глупостей. Но он все–таки успел главное – заложить основы. Когда я пошел в 1–й класс, старший Грабантс поставил передо мной четкую задачу: – Сынок, ты мужчина, будущий глава семьи, а потому должен в жизни упрямо добиваться поставленных целей. Запомни: чтобы чего–то достичь, надо быть лучшим. Всегда и во всем. Для начала ты обязан учиться – не просто хорошо, а отлично. Каждый вечер он проверял мой дневник и тетрадки. Пятерки воспринимал как должное, без бурных похвал. Говорил: так и должно быть, это нормально. А стоило принести четверку, начинался концерт. – Сейчас ты пойдешь на опушку леса, – чеканил слова дед, – и выберешь березовую розгу, на свое усмотрение. Опустив голову, я шел на опушку. И поскольку мог выбрать, срезал самый безобидный, самый тоненький прутик, которым дед меня дома сек. Было не больно, но страшно обидно. Других детей за четверку гладят по головке, дают конфетку, а меня лупят как сидорову козу…

Это казалось настолько несправедливым, что я задыхался от бессильной злобы. Но дед гнул свою линию. Если я приносил тройку или, не дай Боже, двойку, тут уж он сам шел в лес и выбирал настоящие, смачные розги. Для него эти отметки были равнозначными. Двоек у меня почти не было, а тройки случались. Вот тогда я шел домой необычайно долго и начинал плакать уже по дороге. Конечно, бабушка Кате пыталась меня жалеть. Но получалось плохо, потому что дед быстро ставил ее на место. И она, несмотря на своенравный характер, уступала ему. Может быть, в глубине души понимала: без отца, без настоящей, жесткой школы мужика из меня не вырастить. В Сибири дед не только лупил меня розгами, но и много со мной занимался. Арифметику мне втолковывал, если было не сразу понятно. И так он меня натаскал, что я опережал школьные темы, щелкал трудные задачки, как орешки. Мне было сложнее, чем моим товарищам. Ведь в семье мы говорили по–латышски, а за дверью – по– русски. Чтобы я окончательно не обрусел, дед принялся обучать меня родному алфавиту, грамматике. Мы писали диктанты, учили стихи и песни. Было трудно, поначалу я ничего не понимал: в школе один язык, дома – другой. Но худо–бедно читать и писать я научился. Впрочем, с латышским языком он не проявлял большой строгости, понимая, что нет учебников, книжек, системы.

Сам дед по–русски говорил хорошо, почти без акцента: еще ведь в царской армии успел послужить. На всю жизнь я запомнил одну мысль, которую он, да и моя бабушка, облекали в разные фразы и довольно часто мне повторяли: – Сынок, ты должен понять важную вещь. Как бы ни складывалась твоя жизнь, никогда не вини русских в том, что случилось с нашей семьей. Сейчас мы живем далеко от родины, но знай, что русский народ натерпелся от коммунистов не меньше, чем мы с тобой. Дед толком не объяснял, кто такие коммунисты и почему русские от них настрадались. Как он не боялся вести такие беседы с ребенком, уж и не знаю. Время было опасное – а ну как возьму да сболтну в школе лишнее? Но, к нашему счастью, я не очень–то понимал, что дед говорит. По правде говоря, меня это мало интересовало – в восемь–то лет! Потому я его не переспрашивал, просто слушал и все. Но слова мне запомнились.

А потом я вырос и все, естественно, понял. Отдельные эпизоды и фразы сложились в стройную картину и стали для меня маячком в жизни. Точкой отсчета. К России и русским я всегда отношусь с теплотой. А сибиряков вообще считаю лучшей нацией в мире. Знаю, что говорю, объездил весь мир – где только не был! …В общем, дед неистово делал из меня человека и на первых порах заменил мне отца. Его уроки я усвоил на всю жизнь. Но тогда самым заметным результатом стало то, что своим воспитанием он поставленной цели добился – со временем у меня пропали двойки, тройки и даже четверки. Я стал круглым отличником. А потом мы вернулись в Латвию, где началась совсем другая история. Уже без нашего «великого и ужасного» Грабантса…

* * *

Трудное детство, деревянные игрушки? Да, деревянные игрушки у меня тоже были. Но, хоть и в ссылке мы жили, а подарки на Новый год и день рождения я получал приличные. То яркую машинку–грузовик, то игрушечный пистолет. Но сначала дед мой подарок втихаря прятал, а мне приходилось искать. Эта игра для меня была целым событием! Хорошо помню себя в детском саду. Там я постигал нехитрую школу выживания в предложенных обстоятельствах. Что греха таить, учился не давать себя в обиду, выживать и, что скрывать, подворовывать… Обеды у нас были отличные – щи–борщи, а на второе картофельное пюре с молотым мясом, а то и с котлеткой. А вот завтраков моему растущему организму явно не хватало. И тогда я пускался на хитрость: отвлекал внимание товарища, а тем временем уводил у него из–под носа бутерброд или компот. А иногда смело шел прямо на кухню и клянчил добавку. Так проявлялись зачатки активной жизненной позиции…

Нередко мы с друзьями сбегали из детского сада на речку. Переполох поднимался жуткий – нас искали, ругали, наказывали. А потом мы сбегали снова. В детском саду было скучно. Мальчишек заставляли вместе с девочками хороводы водить – ну в самом деле, что за занятие для нормальных пацанов! Конечно, были и драки. В основном, как ни странно, с девчонками, и за милую душу. Они, между прочим, на нас нападали первыми… Вскоре выяснилось, что Тасеево – не такая уж глушь, а вполне себе симпатичная деревушка на берегу живописной Усолки. У этой речки проходила внушительная часть нашей детской жизни. Мы купались, дурачились, играли в войнушку, удили рыбу.

Потом я привез этот хитрый способ рыбной ловли в Латвию и всех удивлял. Устанавливаешь колбу в конус из толи, надеваешь его на трехлитровую банку и ставишь против течения. Крошишь черный хлеб – рыбка заплывает туда, и обратно ей уже не выбраться. В Сибири эту технологию очень хорошо освоили. Пескарей мы ловили ведрами! Сибирский климат и природу я обожал: зима так зима – сухая, ядреная, снежная. А лето так лето – жаркое, настоящее, но короткое. Тайга завораживала. Как только поспевала первая земляника, мы сразу в лес. Даже полузрелые ягодки были сладкие, ароматные – такой вкусной земляники нигде больше не встретишь. А лесная клубника? Ммммм… Отодвинешь высокую траву, а под ней красным–красно – целые поляны усыпаны ягодами.

Обрывали мы ее нещадно, но всем почему–то хватало. А кедровые орешки? Сказочное объедение! Я на землянике и этих орешках круглый год бы жил – ничего другого не надо. А вот что убивало, так это мошкара. Мелкая, кусачая до ужаса, она шла на тебя буквально тараном, облепляла с ног до головы, забиралась в нос, уши и жалила, как подорванная. Не спасали даже специальные маски– сетки из мелкой проволочки – отдельная мелочь из плотного роя проникала даже через эти микроскопические ячейки в сетках. А весной, когда с первыми лучами солнца начинал таять ледово–снежный сибирский панцирь, мы с упоением пускали кораблики по ручейкам, которые впадали в Усолку. Кораблики выдалбливали сами из толстой коры деревьев. Природа просыпалась, а вместе с ней просыпались и местные мужики. В деревне случались иногда «театральные представления» – массовые кулачные бои стенка на стенку, а то и с кольями. Дрались отчаянно и до крови. Причины были разные, но чаще всего просто по пьянке. Не знаю, была ли в том какая–то сермяжная правда, или у людей по весне кровь бурлила и просто хотелось размяться. Трудно понять. Но нам это казалось диким. Лишь дед тихонько себе посмеивался...

Несмотря ни на что, люди в Тасеево жили душевные, добрые, очень открытые, веселые. Юмор, правда, был своеобразный, шутки–прибаутки – в основном непечатные. Этой науке я обучился быстро, дурное дело нехитрое. Тем более что мат там был через слово – им не ругались, им разговаривали. Мужики не стеснялись ни женщин, ни девочек, да и те могли рубануть от души. Честно говоря, звучала эта речь, как мелодия, и даже не воспринималась как сквернословие. Тасеевские мужчины одевались по деревенской моде тех лет: кирзачи, заправленные в них брюки, обязательно на затылке кепочка. Классика жанра! А вот девочки, особенно по вечерам, набрасывали на плечи длинные, цветастые платки с кистями и высыпали на улицу. Ходили стайками по деревне, распевали песни, завлекали женихов. Очень скоро в сети одной такой певуньи угодил мой юный дядька – мамин младший брат, красавец Андрей. Ему было 18, а его Елене – уже лет 20 с лишним, когда они стали жить вместе. У них родились две дочки, и дядя мой навсегда остался в России.

* * *

…Первое время местные относились к нам, высланным, с сочувствием, но настороженно, а потом стали воспринимать на равных. Никто и никогда не попрекал нас буржуйским прошлым, не обзывал кулаками, хотя историю нашу знали. Мама рассказывала, что в самом начале, как только в округе услышали, что привезли новых ссыльных – молодую женщину с малышом, – к нам сразу двинулись делегации соседей. Кто нес крынку с молоком, кто картошку, кто рыбу. Маме было неудобно брать даром, она пыталась дать хоть что–то взамен. Но в ответ все махали руками, сердились и убегали. Люди думали, бедный ребенок, растет без отца – жалели, хотели помочь. Сибиряки, сибирский народ – особая нация на земле...

А однажды зимой со мной приключилась история, точь–в–точь похожая на эпизод из культового советского сериала «Долгая дорогая в дюнах». Лет в восемь я уже был вполне самостоятельным пацаном, ходил в школу, вместе с ребятами исследовал всю округу, совал нос во все дыры и, конечно же, тайком один бегал в тайгу. Как– то раз даже лоб в лоб встретился там с медвежонком, но пока не спохватилась мама–медведица, успел унести - 39 ноги. А однажды – дело было зимой – меня вдруг понесло в тайгу. Темнело у нас рано, но до обеда было еще светло. В отличие от киношного Эдика, который гулял по лесу пешком, я встал на лыжи и, не оглядываясь, рванул вперед... Когда стало ясно, что я заблудился, было уже темно. Куда идти? Где мой дом?

Испуг был смертельный. Страх парализовал волю, я обессилел и присел под елью. Одна радость – тепло был одет. Но за деревьями стали мерещиться волки. Мне казалось, они уже ко мне подбираются. А, может, так оно и было. «Вот сейчас замерзну здесь, превращусь в сосульку, – думал я, – что же будет с бедной мамой и бабушкой?» Начались сны наяву, наверное, я задремал. И вдруг вдалеке послышались голоса, а потом показались огни. Как всегда, бабушка первая спохватилась, быстро смекнула, в чем дело, подняла людей по тревоге. Вся деревня вышла на поиски – с фонарями и факелами. По лыжне они меня и нашли. Слава Богу, не падал снег – следы были четкими. Иначе хана мне…

Очень хорошо помню свою первую учительницу Римму Осиповну. Она была у нас классным руководителем и преподавала русский язык. Высокая, породистая женщина лет пятидесяти, с толстой косой, уложенной вокруг головы, ко мне благоволила. Может быть, потому что ее предмет нравился мне и давался легко. И учителя, и школьные товарищи не очень–то выговаривали мое имя. Им было проще называть меня Геной, а фамилию они писали на русский лад – Шенхов. Ну, Гена так Гена… Наш класс был дружный, жил по чисто мушкетерскому принципу: один за всех и все за одного. Там у меня появились и первые закадычные друзья. Коля Зонтович – маленький белобрысый парнишка, Коля Владимиров, Сашка Гилеров по кличке Гитлер. Но самый близкий – Валера Даниленко. Он был из простой семьи, отец - 40 пил запоем и нередко поднимал на него тяжелую руку. Валерка – очень живой, спортивный, смышленый – научил меня кататься на лыжах и коньках.

Настоящих коньков с ботинками у нас не было, так ребята придумали прогрессивную по тем временам технологию: хорошо отточенный железный конек с помощью кожаной шнуровки привязывался к валенку. Важно было надежно приладить его, чтобы конструкция прочно держалась. Но у меня не было и таких «самостроев», я одалживал у друзей: они покатаются сами, потом дают мне. Никто не жадничал. Только под конец ссылки мама подсуетилась и где–то раздобыла мне фигурные коньки с ботинками, так называемые «снегурочки». Тогда уже я с удовольствием давал друзьям покататься. Помню нашу экстремальную школьную забаву. С ее помощью мы росли в собственных глазах, самоутверждались перед девчонками. А забава была такая: поперек крупного бревна перекидывается стабильная доска, на каждый конец этой доски встает по пацану и пошло– поехало: один начинает прыгать – другой взлетает, как только он приземляется на доску – взлетает тот первый. Доска поддает импульс снизу, адреналин играет в крови – страшно, опасно и здорово. Бывали и травмы, но нам так это нравилось! Потом я этот номер начал внедрять в Кулдигской школе, но как–то не прижилось: пару раз кто–то упал, ушибся, и всё.

* * * Из всей своей детской Сибириады могу вспомнить только один неприятный случай на тему человеческих отношений. Мама купила мне хорошее зимнее пальто в ёлочку, я с радостью носил его в школу. И вот однажды после уроков мы с ребятами одеваемся в гардеробе, выбегаем на улицу и вдруг я чувствую треск материи на спине. Меня обгоняет отпетый хулиган классом постарше, с хохотом оборачивается и бросает в лицо – «фашист!». Этот гад полоснул по пальто острым лезвием и дал деру. Но не тут–то было. Мои товарищи все видели и погнались за ним. Догнали и насовали ему по первое число, он даже в школу несколько дней не ходил. Но пальто было испорчено. Пришел я домой, как в воду опущенный. Мама расстроилась, заплакала. А потом они с бабушкой в четыре руки сели его чинить: нашли похожую ткань, сделали вставку, аккуратно зашили. Но все равно было заметно. В остальном я никогда и нигде не чувствовал себя ущемленным, был таким, как все.

Со школьной поры, да и в молодости, что скрывать, я неровно дышал к девочкам. А с Сибирью связана моя самая первая любовь. Ее имя отзывалось в сердце райской музыкой. И до сих пор отзывается. Галина Рассадовская… Эта сказочная девочка, настоящая русская красавица, покорила мое детское сердце. Изящная, высокая, стройная блондиночка с длинной косой, открытым, одухотворенным лицом и огромными глазами.
Она была не по возрасту серьезной и строгой. Не шалила с девчонками, не бегала по школе, ступала чинно, как пава, отлично училась. Я пытался привлечь внимание Гали по– разному: дергал за косу, прятал ее тетрадки. А она лишь смотрела на меня сверху вниз, как на малахольного: мол, ну что с тебя взять? Пару раз, правда, позволила проводить себя до дома, портфель поносить. Даже несмотря на то, что любовь была безответной, меня тянуло к ней, как магнитом. А тут еще мама с бабушкой сообщают, что мы собираемся и едем домой, в Латвию. Ох, какую истерику я им закатил! Топал ногами, падал на землю. Они были в ужасе… Езжайте сами в свою Латвию! А я никуда не поеду!
Останусь здесь один, проживу – ничего! – орал я так, будто меня режут. И все это только из–за Гали Рассадовской. Я не хотел с ней расставаться. Это было равносильно катастрофе. Я долго не мог успокоиться, не мог забыть свою Галю даже в Латвии, хотя вокруг всегда было много симпатичных девчонок, да и просто красавиц! Да–а–а... Детская любовь – трепетная и загадочная...

 

«Чаще всего люди покидают маленький город, чтобы мечтать вернуться. А другие остаются, чтобы мечтать уехать». (Чак Паланик)

ГОРОД СОЛНЦА, ГОРОД ДЕТСТВА

Кулдига… Для тех, кто не знает, это живописный старинный городок в сердце латвийской провинции Курземе, в 150 км от Риги. Он стал для меня настоящим открытием, когда мы с мамой и бабушкой вернулись из сибирской ссылки. Конечно, о том, что Кулдига когда–то входила в Ганзейский союз, а в XVI веке стала столицей Курляндского герцогства, я узнал уже позже – из школьных учебников. Узнал и о том, что здесь шли тяжелые бои Второй мировой. «Курземский котел», где запертыми оказались остатки фашистских войск перед массовым отступлением 1944–го, – это тоже про окрестности Кулдиги. Фрицы спасались бегством, пытались выйти к морю – кому–то из них повезло. Но основная масса полегла на курземских полях. Но первое мое впечатление о Кулдиге начала 60–х – будто другая планета. Я ведь, по большому счету, впервые в жизни попал из деревни в город. Из глухой российской глубинки с размытыми улицами – в аккуратный, ухоженный, «пряничный» немецкий городок. Хотя нет, городок–то, конечно, латышский. Но весь пропитанный тевтонским духом в архитектуре и застройке исторического центра, с лабиринтами средневековой городской планировки. Во всяком случае, каменный замок на берегу реки Венты возводился под эгидой крестоносцев Ливонского ордена. Неслучайно его старые названия – Goldingen и Jesusburg. Оба, как видим, немецкие.

Деревянное зодчество Кулдиги на 60 процентов сохранилось по сей день и сегодня стоит в листе ожидания на включение в список мирового архитектурного наследия ЮНЕСКО. Не пострадавшая, к счастью, от пожарищ, не разрушенная мировыми войнами – ни Первой, ни Второй, – особо не тронутая масштабной советской индустриализацией, Кулдига представляла собой рай для мальчишки 10–12 лет. Самый широкий в Европе природный водопад – Вентас румба (249 метров!). Самый длинный в Европе кирпичный мост через реку, построенный по древнеримским образцам. Впадающая в Венту и петляющая среди городских улиц мелкая извилистая речушка Алекшупите. Таинственные дворцы и усадьбы, парки и скверы, черепичные крыши, открывающиеся взору со смотровой площадки у церкви святой Катрины. Домик средневекового палача, приводящий в трепет детей всей округи…

Все эти достопримечательности были исхожены нашей ватагой вдоль и поперек. Не говоря уже о темных закоулках и городских окраинах, где мы знали каждый камешек, каждое деревце. В детстве деревья казались большими, а город – вообще мегаполисом. Лишь спустя годы, уже открыв для себя огромный мир с его городами и странами, я понял, что моя родная Кулдига – лишь точка в пространстве. Нет, даже не точка – так, маленькая молекула. А все городские достопримечательности укладываются хорошо если в два квадратных километра…. В 2004 году тогдашние власти Кулдиги решили привлекать туристов с помощью воссоздания советской экзотики в карикатурном виде – с настоящей колхозной столовкой а–ля «водка–селедка», пионерскими линейками и катанием на старых, глохнущих «запорожцах» и «москвичах». Была идея проложить маршрут длиной 80 км с остановками в духе соцреализма, чтобы погрузить гостей города во все прелести труда и быта строителей коммунизма. Опыт позаимствовали у соседей в Литве, где тремя годами ранее некий предприниматель устроил под Друскининкаем Парк советского периода. Литовский парк стал пользоваться популярностью у зарубежных гостей, и по сей день привлекает восторженных иностранцев, давших этому экзотическому месту название Leninland и Stalinworld. Но в Кулдиге дальше планов дело не пошло. То ли не нашли денег, то ли нашли, но разбазарили…

* * *

С мая по октябрь город утопал в зелени, а с ноября по март – в снегу. Зимы были снежными, не так, как сейчас – с дождями и туманами. Вента кишела рыбой, и мы, мальчишки, с большим удовольствием осваивали науку рыболовства. Старики рассказывали, что еще до войны во время нереста пороги были запружены вимбой и лососем. Рыба пыталась подняться вверх по реке. Более упорная в своих усилиях – успешно перелетала через водопад. А кто не сумел – тот не выживал. Естественный отбор. В былые времена местные рыбаки ставили над румбой огромные корзины, в них рыба сама и залетала, без каких–либо усилий со стороны человека. В детстве я всю рыбу в Вентас румбе (Вентский порог – с латышского языка) переловил! Бегал от инспекторов, как ошпаренный. Мы пользовались всеми благами, которые река давала детям. Тогда Вента была более чистой и не такой заросшей. Сейчас все так заросло, прямо не верю своим глазам! Некому очисткой водоемов заниматься – больших денег стоит. Раньше за это государство отвечало, а сейчас никому дела нет. На Венте мы проводили все свое свободное время. Зимой вода замерзала – на коньках по льду катались. На водопаде были неровности. А ниже по течению – потише, очень хороший лед.

Когда еще не успевал выпасть снег, а только подмерзало, хорошо было видно дно. Поверхность гладкая, и вот идешь на коньках по льду километров 7–10 в час, а под ногами – богатый подводный мир. Красота! На обратном пути либо ждали попутный автобус, либо ловили грузовик… Летом – тоже раздолье. Рыбы видимо–невидимо. Но здесь было категорически запрещено ловить. А, как назло, водопад кишел рыбой. Она там скапливалась и буквально сама прыгала в руки. Инспектора гоняли браконьеров и вкатывали им большие штрафы. Если ты повторно попадался, даже в тюрьму могли посадить. Ну а что такое запрет для настоящих пацанов? Если нельзя, но очень хочется – значит, можно. Прибегали к разным хитростям, маскировались. К прутику привязывали леску, и такой жирный окунь ловился! Нас поймать было трудно: мы, как ртуть, – сразу врассыпную, и ищи ветра в поле. Там, на водопаде, мы нередко давали показательные выступления перед туристами: плавали, ныряли, прыгали с водопада…

Мы ждем, когда соберется много зевак, и давай фортеля выкидывать. Договариваемся между собой: группой из 3–4 человек ныряем, но… не выныриваем. За водяной стеной водопада можно было поднырнуть и за ней спрятаться. Там, за стеной, еще были и пещерки, где вода всего–то по грудь. И вот, проделав этот трюк, мы глядим в щель водного потока, наблюдаем за реакцией аудитории. Нас ведь оттуда не видно! Вдруг смотрим – все забегали туда–сюда. Среди туристов начинается паника: дети утонули! Кто–то уже сбегал куда– то позвонить – приезжает «скорая» с сиреной, по нашу душу. Но «скорая» и милиция хорошо знали про фирменные фокусы. Гоняли нас страшно. Но хоть и знали, а не отреагировать не могли. А вдруг на самом деле кто–нибудь утонул?.. Еще одно развлечение тех лет, уже в юношеском возрасте – ходить по перилам моста. Внизу река неглубокая. И мы устраивали шоу эквилибристов, перед девчонками выёживались. Примешь на грудь 100–200 граммов для храбрости и пошел по перилам. Слава Богу, никто ни разу не упал. Хотя всякое могло быть. А выпивать мы начали рано, классе в 9–м. Не пить, конечно, а так – пробовать употреблять. Потом некоторые пристрастились, но меня, к счастью, этот грех обошел. Все–таки спортом занимался.

* * *

Когда мы вернулись на родину, учеба моя покатилась по наклонной плоскости. Все ниже и ниже. В 3–м классе по инерции еще шло хорошо, но чем дальше в лес – тем больше дров. Латышская грамматика мне особенно не давалась. А вот говорить и писать по–русски для меня не составляло особого труда. Спасибо Римме Осиповне из тасеевской школы – основу она заложила очень даже стабильную. На первом собеседовании в Кулдиге педагоги сказали маме с бабушкой, что в 3–й класс мне лучше идти в русскую школу – будет меньше проблем. Но бабушка заартачилась и ни в какую! У меня, мол, способный внук, и он будет учиться в латышской школе... В Сибири–то я был круглым отличником – школьные табеля у меня сохранились. А тут – началось.

Самое ужасное, что, сидя на уроке письменного латышского, я ощущал сильный дискомфорт. Мы без устали писали диктанты, и я никак не мог сообразить, где ставить эти гарумзимес – латышские знаки долготы. В Сибири дед всеми силами пытался привить мне родной язык – чтобы я не обрусел окончательно. Но в Латвии деда с его розгами уже рядом не было… Рядом со мной за партой сидел мальчик Арвидс с далекого хутора. Он был очень спортивный, крепкий и вообще отличный парень, но русский язык для него был смерти подобен. Я ему всегда помогал. Учительница диктует – я вжик–вжик и уже написал, а потом давай ему втолковывать, что да как. Но он не врубался. Никак не мог ничего путного сам написать. Тогда я хватал его тетрадь и быстренько ему писал, чуть изменив почерк. Получалось, что я писал два диктанта одновременно.

Но однажды учительница поймала нас за этим занятием. Мне поставила кол, Арвиду – пять. Так и отучила от медвежьей услуги товарищу. На уроках латышского одноклассники тоже пытались мне помочь – подсказками, кто как умел. Но принципиально не принимал помощи, проявлял характер: я просто обязан освоить родной язык сам. В итоге, когда по диктанту получил свою первую тройку, весь класс аплодировал. Выпускной, 11–й, класс я окончил с двумя четверками, остальные – тройки. На мою учебную деградацию бабушка всегда реагировала одинаково: «Как жаль, – говорила она, – что дед так рано ушел, он бы из тебя человека сделал». На самом деле старший Грабантс успел заложить крепкий фундамент в мое воспитание. Смею надеяться, что человеком я все же вырос. Учеба – это очень многое, но далеко не все...

* * *

Вернулись мы из ссылки летом, а жить–то негде – вся фамильная собственность национализирована, ни кола ни двора. Пару месяцев перекантовались на хуторе под Кулдигой, приютили нас дальние родственники – Андрейс и Мария Баландины. Но сентябрь на подходе – мне скоро в школу, а с хутора до города добираться 5 км. Да и маме на работу надо устраиваться. Город, конечно, в этом смысле давал больше возможностей. В общем, делать нечего – пришлось маме обратиться к своему старому знакомому, которого она знала еще до Сибири. Звали его, как мне казалось, очень смешно – Индрикис Бубиндус. Был он родным братом видного военначальника при Улманисе. Типичный латышский аристократ, светский лев с хорошими манерами, Бубиндус был в ту пору уже весьма преклонных лет и жил один. Ему очень нравилась моя мама. Нет, он не приставал – просто восхищался ею. И вот он нам выделил кухоньку и маленькую комнатку в своем доме на окраине Кулдиги. Как он этот дом сохранил в советское время, будучи братом высокого военного чина буржуазной республики, понять сложно. Но что было, то было.

Прожили мы у него года два–три. Он очень опекал маму, часто приглашал нас в гости, на свою половину – угощал хорошей закуской, откупоривал вино, которое делал сам. Вино очень вкусное – я пробовал! Там, в районе улицы Планицас, где мы жили у Бубиндуса, проходила старая узкоколейка и было много дворов, где ошивались местные блатные, уголовники. Они были старше нас лет на десять, уже не раз нюхали «зону» и казались нам, мелюзге, очаровательными персонажами. Гос, Кеч, Линис, Финн – одни только их «погоняла» завораживали нас до крайности. А уж разговоры о том, кто где сидел и как «откинулся», – вообще фантастика. Тюремная «феня», байки, рассказанные через губу… Нам казались такими романтичными все эти тюремные приключения. Тем более что определенный кодекс чести у них тоже имелся. Некоторые ценности из этого кодекса я освоил, впитал и строго придерживаюсь их до сих пор. Взять хотя бы одну из заповедей блатного мира – отвечать за базар, то есть за свои слова. Очень ценная заповедь. Если кто не соблюдает, в блатном мире это не прощается...

Я вот думаю – выжили бы наши политики в том мире? Держать обещания, отвечать за свои слова – для них пустой звук. Вряд ли выжили, скорее всего ходили бы опущенные. Но для нас, пацанов, в те времена криминальный мир был рядом. По вечерам гоп–компания собиралась на задворках, они пили дешевые портвейны, курили папиросы и вспоминали… Кто–то приходил с зоны, праздновал свободу, а вскоре опять возвращался за решетку. По большому счету, на нас они плевать хотели. Но и не прогоняли. Предлагали и нам покурить–выпить, пытались натаскивать по своим криминальным делам, учили играть в карты. В тот момент мы не слишком понимали, что такое хорошо, а что такое плохо. У многих не было стоящего примера перед глазами. И, как знать, где бы я был сегодня, если бы обстоятельства не сложились иначе. Мог и не по той дорожке пойти. По крайней мере, подвалы под многоэтажками и сарайчики я в детстве чистил… Начиная с 9–го класса, мы начали посещать ресторан. Это было знаменитое в городе злачное заведение при универмаге. Конечно, случались комсомольские рейды: несовершеннолетних из ресторанов по вечерам изгоняли. Во время рейдов мы сразу свои графинчики отодвигали на другой край стола: мол, это не наше, мы перекусить забежали – уже уходим. Нас не трогали, ведь в компании были парни постарше. Если бы стены могли говорить, этот ресторан мог бы столько приключений и даже ужасов порассказать! Некоторые мои друзья плохо закончили. Однажды произошла жестокая драка и мой друг Виктор Афонин – великолепный парень – случайно убил человека. А дело было так.

Ресторан уже закрывался, компания вышла на улицу и на ровном месте возникла конфликтная ситуация. По ходу драки опонент Виктора неудачно приземлился на асфальт и мой друг попал в тюрьму – всю жизнь себе испортил. 15 лет отсидел, потом вышел – я его еще успел повстречать. Но он был уже болен туберкулезом, а вскоре и умер. Так что для меня уже постепенно надвигалось время балансирования на грани… …Мама активно искала постоянное жилье, обивала чиновничьи пороги, чтобы добиться пусть крохотной, но своей квартирки. Наверное, ей было не так уж комфортно жить у старого Бубиндуса, не хотелось чувствовать себя обязанной. Наконец власти пошли ей навстречу и выделили нам одну маленькую комнатку с кухней в центре Кулдиги, в полуподвальном помещении. Дом стоял прямо над речушкой Алекшупите. Никто не изъявлял желания там жить из–за вечной сырости. Но нам деваться было некуда, и в этом месте мы втроем – мама, бабушка и я – прожили до 1966 года. Я спал в кухне, это была моя территория – впервые в жизни отдельная. Хватало и других прелестей. Во–первых, место живописнейшее – самый центр старинного города. А, во–вторых, из окна можно было прямо в речку сигануть. Речка мелкая, только ботинки и намочишь – мелочи жизни. Бывало, надо куда–нибудь улизнуть, а мама не пускает, запирает меня на ключ. Ну, в дверь нельзя выйти – окно же есть! В общем, маме со мной было весело, ничего не скажешь. Крови я ей попортил – как вспомню, так вздрогну. Сейчас, кстати, напротив наших окон, на другой стороне Алекшупите – находится самый лучший ресторан города. «Паграбиньш». Погребок. Место очень романтичное, и я, когда приезжаю по делам в Кулдигу, обязательно здесь останавливаюсь и неспешно обедаю. Сижу, всматриваюсь в свое прошлое, и вся жизнь того времени пробегает перед глазами…

* * *

Отчего–то вспоминаются очереди за белым хлебом. Особенно им – пышным, немного сладковатым на вкус, с хрустящей румяной корочкой – в детстве никак было не наесться. Мама посылает меня в магазин, а там уже стоят человек сто и ждут привоза. Почему с белым хлебом были перебои? Уже потом я узнал, что вызваны они были известной хрущевской кампанией, когда по всей советской стране поля вместо пшеницы засеивали кукурузой. Только к середине 60–х этот маразм начал сходить на нет. Мало того, что послевоенная глубинка и без того с трудом приходила в себя, так еще эти эксперименты! Но даже в 60–х, когда в Риге и других крупных латвийских городах вроде Даугавпилса и Лиепаи начали появляться нормальные продукты, разные сорта колбасы и сыра, рыба, мясо и даже деликатесы, мы в Кулдиге совсем были не избалованы. Ели очень просто: кашу, картошку, капусту, иногда пойманную в Венте рыбу. Своего хозяйства у нас теперь не было, мы после ссылки стали горожанами. Маминой получки всегда не хватало, а даже если бы и хватало, полки в магазинах были полупустыми – хлеб, консервы, соки и водка. Где брали продукты, а главное – на что их покупали, ума не приложу. Может, ходили на рынок и договаривались с торговцем о бартере? Ведь мама прекрасно шила.

Не знаю… Впрочем, тогда такие вопросы меня не занимали: под окнами вечно маячили друзья – нас ждали подвиги! Часто вспоминаю своих первых настоящих друзей, с которыми я творил разные дела… Харис (Харийс Берзвалдс). Журик (Виктор Журавлев). Валера Имангулов. Александр Потапов. Виктор Шайтер , который сейчас в Италии живет, блестящий нейрохирург. Мы соседями были, вместе росли, он музыкой увлекался, играл на гитаре, пел в ансамбле. В свое время, занимаясь автоспортом, я помог ему загранпаспорт сделать – синий, служебный – через ОВИР при министерстве иностранных дел. Благодаря этому паспорту, Шайтер в начале 90–х впервые попал за границу, в Германию. Он тогда работал врачом в больнице «Гайльэзерс». А в Германии познакомился с итальянкой – дочкой богатого торговца. Так они подружились, начали переписываться, и в результате он осел в Италии, женился во второй раз. Теперь живет в центре Рима, прямо у Колизея, работает в больнице – очень востребованный врач. Валерка Имангулов в детские годы был самым близким другом, мы вместе тренировались и играли в настольный теннис. Начинал очень хорошо: получил высшее образование, выучился на инженера–строителя. Но 90–е его надломили. Появились новые реалии – непривычный для многих дикий капитализм, жесткая конкуренция. Государственные компании начали закрываться. Он стал пить, развелся с женой, потерял семью. У Журика тоже жизнь сложилась несладко. Работал везде, где только можно: и на строительстве, и на перевозках, и чернорабочим. Меня удивляет, почему с ним так получилось – был умным, смышленым парнем.

Александр Потапов неожиданно быстро ушел из этой жизни. Болезнь... Часто вспоминаю и одноклассников. Раз в пять лет в августе мы обязательно устраиваем слет в Кулдиге. К сожалению, у большинства ребят жизнь не сложилась. Одна девочка стала учительницей, другая живет в Риге и работает в Службе госдоходов. Некоторые занялись сельским хозяйством. Высшее образование получили более половины класса, но это не очень–то помогло. Не все смогли встроиться в новую жесткую реальность. Таких, кто вернул фамильную собственность при новой власти, почти нет. И вот в последние лет 15–20 мы встречаемся и, пока не выпили, еще ничего – шутим, обнимаемся. Но как только выпьем – начинается жуткая тоска. У кого что болит, но главная проблема – нереализованность. Люди ощущают себя у разбитого корыта, не скрывают слез. И почти всегда всё упирается в чей–то монолог на одну и ту же тему. Ах, как несправедлива жизнь: почему отличник учился, грыз гранит наук, но в жизни ничего не добился, а раздолбай – надо же – выбился в люди? Вроде бы горький юмор, но за ним скрывается обида – на судьбу, на обстоятельства и… на меня. Я всегда понимаю, что речь обо мне. Но что поделать, если жизнь меня закалила и выработала стойкость к трудностям с самого детства? Я был помещен в такие условия – должен был выживать и за себя бороться. В итоге я чувствую себя виноватым, и все мы испытываем неловкость. Грустно.

* * *

Мама была видная и очень красивая, но строгая и своенравная, характером пошла в бабушку Кате. Плюс еще предательство отца, который сбежал, чтобы не попасть в Сибирь, наверняка не способствовало гладкости характера. Хорошо помню, как в ссылке вокруг мамы роем вились мужики. Но она к себе никого не подпускала. Во всяком случае, дома я никого не видел. Ухажеров было много, приглашали ее на танцы, в кино, но она ходила только с подругами. В Латвии история продолжилась: на нее обращали внимание, всем она нравилась. Но тоже ничего серьезного ни с кем не было. При этом я точно знаю, что она искала надежного человека! Она этого не скрывала. Детство у меня было тяжелое, бедное.

Однажды мне вдруг стукнуло в голову: что–то я не вижу, чтобы они с бабушкой садились за стол вместе со мной. «А мы, сынок, уже только что поели», – каждый раз говорила мама. Потом, много лет спустя, узнал, что они не ели, а так, перекусывали. Спасали мой растущий организм, а сами не могли одновременно зимой на улицу выйти – было одно пальто на двоих. Мама на своих плечах тянула меня, как могла. Работала в яслях, за копейки. А у бабушки, кажется, даже - 62 пенсии не было. Денег катастрофически не хватало. Мама понимала, что одна не сможет вырастить меня и дать мне образование. Короче, она искала опору – достойного человека. И такого нашла. Мне было 15 лет, я окончил 8–й класс, когда мама впервые привела домой моего будущего отчима. Его звали Эдгарс Бауманис, жил он в Айзпуте, работал водителем на «скорой помощи», имел мотоцикл с коляской. Сходу начал ко мне подкатывать, налаживать отношения. А я был уже заядлым, активным спортсменом, спорт обожал с детства. И, конечно, по–пацански начал выпендриваться: вроде как «а кто ты такой, чтобы претендовать жить с нами?» Решил проверить его на вшивость.

Как–то раз он мне говорит: «А давай сходим в парк!» «В какой парк? – подумал я. –Этого еще не хватало!» И сказал: «Поехали лучше на речку купаться!» В общем, поехали: на мотоцикле интересно… Я сразу в воду – плаваю, как рыба, и не просто, а с фортелями. А он стоит на берегу, мнется–жмется, в воду не заходит. Я ему кричу: «Мне скучно, иди сюда!» Он зашел только по пояс. Оказалось – плавать не умеет. Я пришел домой в ужасе: «Мама! Нам он не нужен – даже плавать не умеет! Что за мужик такой?» Это было первое и почти что последнее разногласие. Мама вышла замуж, взяла его фамилию. И, как оказалось впоследствии, это был золотой человек. Мягкий, добрый, интеллигентный, глубоко порядочный. И при этом видный мужчина. Такие встречаются редко – как сейчас, так и тогда.

Помню, спустя несколько лет я уже с мамой ругался, защищая его и проявляя с ним солидарность. Она его эксплуатировала, по–своему воспитывала, прямо говоря, просто затюкала. А он, бедный, все это терпел. Чтобы зарабатывать больше, отчим пересел на рейсовый автобус. Все деньги – между прочим, весьма приличные – отдавал маме. Она жила с ним безбедно, не зная хлопот. Благодаря ему, мы получили нормальную отдельную 2–комнатную квартиру в новом доме. Точнее, отчим сам ее заработал: после смены он переодевался и шел на стройку – участвовать в строительстве многоэтажного дома, в котором предстояло жить. Такой метод тогда практиковался. В общем, мужик вкалывал, не поднимая головы, и все ради семьи. Но при этом денег у него вообще не было, мама все отнимала – на хозяйство. Он, допустим, хотел мне что–то купить, хоть чем–то побаловать, но она даже на это ему не давала. Причем отнимала деньги не грубо, а очень хитро – обрабатывала его по–своему, по–женски. Но я очень на нее сердился. Эдгарс святой был человек, не от мира сего немного. Он мне и заменил отца.

У нас были прекрасные отношения, я всегда и во всем чувствовал его поддержку. Эдгар меня вдохновлял, ходил смотреть мои соревнования, болел за меня. Хотя в спорте ни черта не понимал. Иногда я приходил домой в плохом настроении, психовал. Может, это было связано с проигрышами. Но он вселял в меня веру в себя, воодушевлял. Хотя делал это местами по–дилетантски, и мне иногда было даже смешно его слушать. Его интересовали только работа, мама и забота о нас. Скажу честно, мне было с ним скучновато. Но для мамы он стал счастливым лотерейным билетом – абсолютно семейный человек, без заходов и страстей, жил только семьей…

* * *

Наконец, позади школа! Наутро после выпускного вечера мы с друзьями отправились на Вентас румбу. Прямо в костюмах, не разуваясь, забрели на середину реки, к водопаду. Мама заказала мне в ателье великолепный костюм, который сидел на мне как влитой. Бедный костюм, несчастные ботинки… С победным гиканьем мы демонстративно утопили в реке свои учебники. И, наконец, сами, в одежде, нырнули в водопад… – Ура! Наконец жизнь начинается! – орали мы, плескаясь в воде. – А–а–а–а, теперь взрослые и свободные! – Впереди – рестораны, девчонки и больше никогда никакой учебы! То, что мы найдем работу, никто не сомневался. Тогда ведь ее было навалом, уличные доски объявлений зазывали сварщиков и слесарей, плотников и столяров, водителей и чернорабочих. Заработать можно было без высшего образования. Более того: чем ниже уровень образования – тем больше была зарплата. Это инженеры и врачи, оттрубив 5–7 лет в институте, получали 120–140 рэ, а работяги даже c “восьмилеткой” за плечами могли переплюнуть их вдвое! Несправедливо? Но факт. Советская власть никому не давала умереть с голоду, да еще и наказывала за тунеядство. Так что тут мы были спокойны. Ну, мама, конечно, в слезы: она мое будущее совсем по–другому видела. Но я никого не слушал. И понеслось! Почти целый год – сплошное гулянье. На работу я устроился сразу – на наш деревоперерабатывающий комбинат «Вулкан». Сначала учеником слесаря, но очень быстро переквалифицировался в водителя электрокара, что гораздо интереснее, престижнее и с большей зарплатой. 180 рублей – богатство по тем временам! Так что море мне было по колено: из ресторанов я не вылезал, с девчонок не слезал.

Правда, с милицией случались конфликты, но на сутки никогда не попадал, просто отводили в участок - для собеседования. Буйным нравом я не отличался, но кулаки иногда в ход пускать приходилось. Выглядел чуть старше своих лет, был высоким, спортивным и, что зря кокетничать, симпатичным парнем. Вниманием девушек не был обделен никогда… Почему у меня не было мотивации учиться дальше? Что этому мешало? Во–первых, желание надышаться свободой, наконец–то полученной независимостью от родителей. Во–вторых, как ни парадоксально, уверенность в завтрашнем дне. Сегодня такой уверенности у молодежи нет. Потому что нет даже гарантии получения работы. Ты можешь хоть два диплома получить, но трудоустройства это не гарантирует – тут как повезет. А тогда единственное, что многих пугало и стимулировало учиться дальше, – армия. Но меня не пугала и армия: я уже был информирован и знал, что как спортсмен попаду в спортивный батальон и буду служить не где–нибудь в тьмутаракани у черта на куличках, а в столице, в самой Риге!

 

«Единственный человек, который может сказать, что я слабоват, — это тренер». (Уэйн Руни)

ИСТОРИЯ ОДНОЙ ПОЩЁЧИНЫ

Очень важный человек, который сыграл огромную роль в моей судьбе, – тренер по настольному теннису Робертс Рейманис. Но прежде у меня был неудачный роман с боксом. Надо рассказать об этом опыте, чтобы было понятно, насколько важна личность наставника для мальчишки, особенно для уличного и растущего без отца… Через пару лет после возвращения из Сибири я пошел заниматься боксом. В моем родном городе это был очень популярный тогда вид спорта. Тренером в то время работал Гунарс Гесс. Он был очень жесткий, даже жестокий, с весьма своеобразными методами воспитания. Первые несколько месяцев тренер обучал азам, а потом сходу начинал ставить в спарринг один на один. Тренировочный бой в конце тренировки – это нормально. Но у Гесса была привычка иногда ставить менее опытного в пару с более подготовленным. Словом, меня избивали по–черному – как грушу. Чуть позже, повзрослев, я понял тактику тренера: он просто проверял и укреплял наш характер. Так открытым текстом и говорил: ничего, соберись, выдержишь – будешь бойцом, а не сможешь – иди в шахматы играй. Я – не выдержал. Ходил частенько избитый, но не боль меня пугала – было очень унизительно.

В общем, я уже хотел покончить с этим боксом через 5–6 месяцев, но было неудобно и стыдно. Все пацаны ходят, а я вроде как испугался. Словно в бессилии своем расписываешься. Короче, я выдержал до конца учебного года, летом тренировок не было, а в сентябре предстояло опять начинать, и я по–тихому слинял – перестал ходить и все. Да, вероятно, проявил слабохарактерность. Мне бы разозлиться, сжать волю в кулак и поинтенсивней тренироваться наперекор всему, но, увы, я не выдержал испытания... Правда, тут важна и роль тренера. Гесс не сумел меня увлечь, а просто переборщил. Какое–то время спустя я узнал, что тренер во мне видел перспективу, но “поезд уже ушел” – я увлекся настольным тенисом. Не секрет, что некоторые наставники ради быстрого достижения результата форсируют нагрузки, которые для юных спортсменов иногда запредельны, и тем самым губят перспективных ребят. Подобное нередко случается в детско–юношеском спорте и в наше время...

* * *

Зато тренер не слишком мужского, как поначалу казалось, вида спорта – настольного тенниса – сделал из меня мужчину. И выдержку воспитал, и характер, и ответственность, и организованность… Много чего! По интересному совпадению, той же осенью, когда с боксом я уже расстался, меня поймал в школе Робертс Рейманис. У нас в школьном коридоре был стол, и мы на перемене от нечего делать перестукивались в теннис. Несколько раз боковым зрением я засек, что поодаль стоит какой–то человек и внимательно наблюдает за нами. Однажды, вдоволь насмотревшись на нашу игру, он вдруг двинулся прямо ко мне и стал горячо убеждать в необходимости тренироваться профессионально: очевидно, какие–то задатки у меня разглядел... По правде говоря, буквально вцепился в меня. Убедил. Я понемногу начал заниматься.

Но у меня и помимо тенниса было дел по горло, всяких дурацких в том числе. Приду один раз на тренировку, а потом две недели не появляюсь. По большому счету я не считал это спортом – скорее игрой, развлечением. Тренер начал разыскивать меня повсюду и понял, что я занимаюсь не самыми благовидными делами. Он был хорошим психологом и приложил немало усилий, чтобы убрать меня с улицы. Талант у меня определенно был, я схватывал на лету все премудрости, а как только научился – так мне и понравилось. Но до того момента он все время за меня боролся. Хорошо изучил наши подворотни и знал, где меня искать. Рейманис – тоже уроженец Кулдиги, отслужил в армии в Вологде и остался на сверхсрочную службу во внутренних войсках, тюрьму охранял. В России женился на прекрасной женщине – местной, русской – и привез ее в свой родной город. Вернулся в Латвию без денег, в армейской шинели вместо пальто, надетой поверх гражданской одежды, и в таком виде появился у нас в школе. Он работал электриком, а параллельно – тренером по настольному теннису, ходил по школам, набирал ребят в свою группу. Настольный теннис был его огромным увлечением – таким, как у меня сейчас баскетбол. И мои тренеры сегодня тоже ходят по школам и высматривают будущих звезд–баскетболистов – слава Богу, хоть тут ничего не меняется!

* * *

Методы воспитания Рейманиса были местами тоже жестковатые, но по делу. Помню один случай, который на меня повлиял радикально и очень продуктивно сработал на перспективу! Наш тренер умел поступить психологически верно, своевременно и знал, на кого что лучше подействует. Для всех одинаково один и тот же метод не работает. Кому–то достаточно простых слов, кто–то понимает только окрик, для некоторых подойдет и оплеуха — так будет доступнее. Но для меня он выбрал именно такой, очень действенный метод. Умнейший был человек и психолог прекрасный – несмотря на то, что образование у него было всего четыре класса...

Случилось так, что я подвел команду. Из–за меня мы проиграли со счетом 4:5. А играли мы на юношеском командном чемпионате Латвии и боролись за первое место с командой Лиепаи. Счет 4:4, я играю решающую игру с Янисом Озолсом, – кстати, до сих пор с ним дружим и регулярно играем, но уже на ветеранских соревнованиях. А тогда нам было по 15 лет. И я веду в решающем третьем сете 20:11. Озолсу надо 10 очков, чтобы выиграть у меня. А меня от победы отделяет лишь одно очко. Я был невероятно близок к успеху, один удар – и все! Либо ошибка с его стороны. Стопроцентно выигрышный вариант. Мы могли стать чемпионами Латвии... Соревнования проходили в Кулдиге, в моем родном городе. В зале сидели зрители, весь мой класс, девочки… И я решил перед ними выпендриться, закончить эту игру - эффектно, красивым мощным щелчком, чтобы шарика не было даже видно, своим коронным ударом слева. Чтобы все увидели, какой я крутой — просто ас из асов! И бил я небьющиеся мячи, очень сильно подрезанные и низко пролетающие над сеткой, а потому и рискованные — результативный удар может получиться только при дикой удаче. Такие мячи бить нельзя. По технике игры, их можно отбрасывать назад или подкручивать вверх, но ни в коем случае не бить. А я пытался применить прием, не соответствующий этому мячу. Это то же самое, как в баскетболе бросать из центра. На грани фола! Но я бил! Виртуоз, блин. Пижон! Раз ударил – мимо, два – мимо, три – мимо. Счет уже 20:17. Тренер косо смотрит. Тут объективно начинается мандраж, я занервничал и… проиграл! Допрыгался. Довыкаблучивался. Отхожу от стола – вместо того, чтобы стать героем в глазах всей команды и зрителей, плетусь, поджав хвост, поверженный, к себе на скамейку.

А Рейманис из своего угла уже медленно шагает мне навстречу. Чувствую: сейчас что–то будет. И точно. Поравнявшись со мной, он со всего размаха, своей тяжелой ручищей, влепил мне такую оплеуху, что аж в ушах зазвенело. Летел я и летел – к счастью, приземлился в углу зала на гимнастических матах.... На моей памяти никого никогда он из своих воспитанников пальцем не тронул, это был первый и единственный раз. И на кого замахнулся? На любимого ученика! Причем публично! В 15 лет это страшнейшее унижение. Позор перед всем классом, что там – перед всем городом. Лучше бы он меня убил на месте. Первое чувство — обида, второе — страшная злость. На себя, на свидетелей моего позора, на тренера. Я был уверен: все, больше никаких тренировок – пошли вы все далеко и надолго! Недели две не ходил на тренировки. Тренер тоже не объявлялся. Выдерживал паузу. Но постепенно до меня начало доходить, что я натворил. Мы же были без двух минут чемпионами республики! Рейманис так лелеял мечту вывести маленькую Кулдигу на высокий уровень, чтобы о нашем городке, о нашей команде заговорили в столице. И все предпосылки для этого у нас были. Мы были неожиданно близки к победе, ребята постарались и прекрасно сыграли. Но тут вышел я — ключевой игрок – и все испортил. Всех подвел: команду, тренера. Какой же я все–таки паскудник: мало еще тренер мне врезал... Кроме того, Роберт видел мои выкрутасы и прекрасно понимал, на кого они рассчитаны, кто на самом деле был мотиватором трюкачества. Он же знал меня как облупленного!

Мама, узнав об этой истории, тоже упрекнула меня. К слову, очень возможно, что сегодня за такие действия тренер угодил бы в тюрьму. Кое–кто из родителей уж точно бы позаботился. Да, увы, европейские неолиберальные ценности явно препятствуют воспитанию спортсменов, да и нормальных мужиков – тоже… Между тем надо понимать, что тренерская работа очень стрессогенная, особенно в период соревнований. Тренер испытывает высокое нервно–эмоциональное напряжение. Есть много тому примеров. На соревнованиях по ручному мячу один тренер при пробитии его игроками 7–метровых штрафных бросков — своеобразных пенальти — поворачивался спиной, чтобы только не видеть, как это будет происходить. Бывали случаи, когда тренеров с сердечным приступом увозили в больницу прямо с матчей. Часто на соревнованиях тренер не имеет возможности внести поправки в тактику своих спорстменов и должен сохранять лицо и переживать «про себя». - Это еще больше усиливает напряжение. В одном американском исследовании у тренеров измеряли частоту пульса во время выступления их команд. В отдельные моменты частота сокращений достигала 160 ударов в минуту! То есть была практически равна частоте пульса самих участников соревнований. Разве мог тогда я, мальчишка, знать оборотную сторону тренерской работы? Это сегодня я умный, а к тому же и сам тренер....

* * *

А Рейманис наш тем временем очень переживал. Потом его жена об этом рассказывала. Говорил: как жаль, что так получилось – талантливый мальчик ушел. Анализировал, сомневался: может, неправильно поступил, может, не стоило так резко, да еще при всех... И все–таки я переборол себя и на контакт с Рейманисом пошел первым. Помню, когда вернулся к занятиям, Робертс еще какое–то время держал дистанцию. Психологически очень верный ход – чтобы я опять не задрал нос и не начал куролесить. Позже жена тренера призналась, что он очень обрадовался моему возвращению. Хотя мне он никогда этого не показывал, лишь сухо сказал: «Ладно, продолжай заниматься, но ты должен доказать, что на тебя можно положиться как на человека и как на командного игрока. Я должен быть в тебе уверен». Так и в жизни: когда ты работаешь на себя – одна история, а когда в команде, в бригаде – совсем другая.

Если человек не понимает, значит, жизнь его будет бить до тех пор, пока он не поймет. Мне хватило одного раза. Пощечина Рейманиса оставила неизгладимый след на всю жизнь, и я ему очень благодарен за этот урок. Когда - 78 за твоей спиной коллеги по команде или работе, друзья, семья, единомышленники, то и ответственность совсем другая. Нельзя подводить свою «команду». Просто нельзя и всё! Еще раз подчеркну: для любого наставника это исключительная мера, и ее нельзя применять без разбора. Обращаясь к этому методу, тренер должен быть абсолютно уверен, что это пойдет на пользу конкретному воспитаннику. Рейманис это очень хорошо понимал и умел точно рассчитать риски и эффект меры воздействия в зависимости от потенциала, культуры, интеллекта и склада характера каждого его воспитанника. Все это хорошо иллюстрирует разницу между воспитанием той поры и современным.

Сегодня во главу угла поставлены права ребенка – таковы либерально–демократические стандарты. Вот на днях в нашу баскетбольную школу «Рига», которой я руковожу, пришел отец одного мальчика с жалобой на тренера: якобы тот грубо обошелся с ребенком, повысил голос, не то слово выбрал. А значит, не соответствует понятиям «тренер» и «педагог». Теперь мальчик хочет перейти к другому тренеру. Отец просил моей поддержки с переводом сына в другую команду. А я очень хорошо знал этого наставника: он не грубо обходился с воспитанниками, а жестко, справедливо и принципиально, по–мужски.

Полтора часа я с этим отцом говорил, пытался его переубедить. Рассказывал, что такое вообще тренер, какие качества он должен воспитать в мальчиках – игроках и бойцах. Гладить ребенка по шерстке – большого ума не надо, этим нельзя достичь результатов и воспитать личность. А таких тренеров, которых отец хочет видеть в спортшколе — добрых, мягких, деликатных, – просто не может и не должно быть по определению. Отец настаивал на своем. В - итоге я сказал: у нас демократия, и родитель может вести своего ребенка куда хочет, если есть желание – уходите. Но я уверен, этот шаг будет ошибочным. На том разговор и закончился. Отец до конца так ничего и не понял. К сожалению, многие современные родители в этих вопросах не разбираются и тем самым создают большие проблемы в воспитания собственных детей. Тренер должен быть строгим или очень строгим, чтобы через спорт уметь воспитать не только спортсмена, но и личность. А подходы и методы – очень индивидуальны. Смотреть надо и на то, из какой он семьи – благополучной или не очень. А сегодняшние методы воспитания базируются на излишнем европейском либерализме, и в результате происходит девальвация общечеловеческих ценностей. Даже деградация. Чувство долга, ответственность, уважение к старшим, умение отвечать за свои дела и слова, к сожалению, отходят на второй план.

* * *

Рейманис был уникальным тренером. Я бы за ним в любой вид спорта пошел! Строгий, но в то же время справедливый и очень душевный. Еще один пример – из самых ранних. Заметив, что я, неизбалованный парнишка из бедной семьи, все время поглядываю на его большие наручные часы, тренер в один прекрасный день, ничего не говоря, снял их и надел на мою руку. Дома своим он сказал: «Пусть носит Гунтис, а я могу и без них обойтись». Понимал, что при нашем финансовом положении мама еще не скоро сможет мне купить часы. Когда я вспоминаю эту историю, у меня щемит сердце и слезы на глаза наворачиваются. Это же как нужно чувствовать маленького человечка, каким нужно быть бескорыстным, чтобы отдать мне такое, по тем временам, богатство! Отдать просто так… К сожалению, я оправдал надежды моего тренера лишь частично. Да, стал чемпионом Латвии по настольному теннису среди юношей и даже членом юношеской сборной Латвии. А вот в сборной долго не задержался. И вот почему… В том же 1968 году на юношеском командном чемпионате СССР в молдавском городе Бендеры прогулял я всю ночь с девочкой из сборной Ленинграда. Ничего особенного, просто гуляли до утра в городском парке, чуть поцеловались, позажимались, но не более того. По приходу утром в гостиницу я получил от тренера ленинградской сборной суровую затрещину. Оказалось, тренер всю ночь ждал свою несовершеннолетнюю воспитанницу в фойе гостиницы...

Однако этим дело не закончилось: вдобавок он написал “телегу” в федерацию настольного тенниса ЛССР и меня отчислили из юношеской сборной. На этом настольный теннис для меня в профессиональном плане закончился. Шерше ля фамм? Да, можно и так сказать. На всех и вся обиделся и, увы, поменял приоритеты. Начал увлекаться тусовками, ресторанами и разными другими развлечениями. Тренировки постепенно уходили на второй план, а после армии – вообще прекратились. И вернулся я в настольный теннис только в ветеранском возрасте. Случилось это в 1995 году. До этого у меня не было абсолютно никаких планов возвращаться к настольному тенису, но помог его величество случай. А именно – неожиданная встреча в центре Риги с известным тренером Геннадием Картузовым. Он к тому времени стал еще и ведущим в Латвии организатором соревнований по настольному тенису, в том числе ветеранских. Слово за слово, и ему удалось убедить меня вернуться - 81 в свой вид спорта. Скажу откровенно: я от души благодарен Гене! Настольный теннис очень помогает мне поддерживать физическую форму и бойцовский дух. Полвека спустя я снова стал чемпионом Латвии, теперь уже в своей возрастной группе. Ветеранское движение в этом виде спорта очень развито не только в Латвии, но и во всем мире. Проводится много соревнований. Со своими друзьями–ветеранами я объездил весь земной шар, участвуя в чемпионатах мира, Европы и других соревнованиях. При этом получал очень много позитивных эмоций! Короче, настольный теннис помогает мне жить насыщенной, активной и яркой жизнью.

Но вернемся к моему наставнику… Всю свою сознательную жизнь я помнил, какую роль в моей жизни сыграл Робертс Рейманис. И уже в зрелом возрасте я начал устраивать в своей родной Кулдиге ежегодные турниры в честь своего тренера. Еще при его жизни это были турниры имени Рейманиса, а сейчас – уже памяти Рейманиса. Он умер несколько лет назад, и я поклялся себе до конца жизни организовывать эти турниры. На открытии в новом зале спортивной школы поднимаем флаг, собирается много спортсменов. Я учредил специальный переходящий Кубок. Потом непременный банкет, и мы все вместе вспоминаем нашего Робертса... Так что, если есть на свете Бог, то в раннем возрасте он предстал передо мной в облике тренера Рейманиса. Не одному мне он помог – образно говоря, взял за шкирку и отбросил со скользкого пути. Таких, как я, и тогда было много, и сейчас не меньше. И очень жаль, что до сих пор наше государство так и не поняло важность тренерской работы. Спортивные наставники живут на нищенскую зарплату, хотя выполняют неоценимую миссию в воспитании детей через спорт. Не уверен, как для девочек, но для парней это необходимо, как воздух. Поэтому мне очень приятно осознавать, что созданные Рейманисом традиции сохранены и имеют продолжение в моем родном городе. Очень успешно работают в этом направлении его воспитанники Леонид Темяшев и Янис Авдюкевичс. Удачи вам, ребята!

* * *

Сегодня у нас в стране воспитание молодого поколения – большая проблема. Родители далеко не всегда способны выполнять свою главную функцию – воспитания детей. По разным причинам. Безработица или постоянные перегрузки на нескольких работах, чтобы как–то выжить. Вечный стресс, нередко пьянство от безысходности. Богатые семьи, в свою очередь, часто так увлечены своим бизнесом, что им просто не до детей. В результате — много неблагополучных семей, даже среди состоятельных. А ребенок нередко остается на обочине их интересов... Следующая ступень воспитания — система образования. И она не выполняет своих функций! Низкая зарплата приводит к тому, что далеко не самые способные молодые люди приходят работать в школу. Дальше – уже не раз мною помянутые европейские либеральные ценности. Детям позволено всё, учителям — ничего: ни одернуть, ни наказать, ни прикрикнуть. Все эти факторы никак не способствуют достаточному уровню воспитания молодого поколения. С сожалением приходится признать, что система современного образования и по содержанию, и по воспитательным задачам на порядок ниже, чем советская в мои школьные годы. Поэтому роль спортивных школ, которые, к счастью, были сохранены (в отличие от колхозов и промышленных предприятий), роль их тренеров, я считаю огромной. У руководителей и тренеров спортивных школ есть рычаги воздействия и мотивации — как через спорт воспитать физически здорового, образованного и подготовленного к реальной жизни молодого человека. Кто не хочет стать успешным спортсменом, звездой и зарабатывать миллионы? Кто не хочет стать сильной личностью? Мудрые тренеры, умело пользуясь этими рычагами, отлично справляются с воспитательными функциями. Государство же этой задачи не понимает, не хочет понимать и бездействует. 

 

«Нельзя стать хорошим солдатом без некоторой доли глупости». (Флоренс Найтингейл)

АТЫ–БАТЫ, ШЛИ СОЛДАТЫ…

Два года службы в рядах советской армии стали для меня не только хорошей школой жизни, но и где–то даже поворотным пунктом в судьбе. Все могло сложиться совсем иначе, и неизвестно, где бы я был сегодня… …Спортивный батальон Прибалтийского военного округа собирал лучших спортсменов–сборников среди юношей Латвии, Литвы, Эстонии и базировался в Риге, на улице Накотнес, неподалеку от знаменитой лютеранской церкви Креста, которая фигурировала в культовом советском сериале «Семнадцать мгновений весны» как церковь пастора Шлага. Основным занятием в спортбате было продолжение активных тренировок и выступления в соревнованиях в составе армейского клуба в своем виде спорта. Весной 69–го я окончил школу и планировал до осеннего призыва отгулять лето на полную катушку. А потом – в спортбат! Уже пришел запрос с анкетой: вес, рост, размеры одежды, обуви, головы…

Но осенью меня не призвали. А призвали только следующей весной, и совсем не в спортбат. Только несколько лет спустя я узнал, что же тогда произошло. Как раз летом того самого 69–го один из служащих спортбата, весьма перспективный фехтовальщик–эстонец, во время соревнований в Финляндии там остался. Это было ЧП вселенского масштаба. Военнослужащий! Из армии! На Запад! Скандал на весь мир… Моментально пошли чистки в спортбате ПрибВО: в течение 24 часов полетели с должностей все руководящие головы. Более того, политотдел бросился проверять на вшивость всех спортсменов–армейцев – надежный–ненадежный. Такая свистопляска началась! Всех перетасовали, перемешали, переформировали, и некоторые новобранцы, которым предстояло пополнить список осенью, оказались не в той кучке документов. В том числе и я. Не исключаю, что сыграли роль мои художества в 68–м году и ссыльное прошлое нашей семьи. А меня призвали весной 70–го, и попал я в славный город Гусев Калининградской области – в строевую часть мотострелкового пехотного полка. От родной Латвии совсем близко. Калининград – все–таки не Дальний Восток и не Средняя Азия. Так что испугаться я не успел.

Доставили нас по месту службы – в бывший немецкий городишко, до 45–го года носивший название Гумбиннен, в бывшие же немецкие армейские казармы. Ухоженность, старый добрый орднунг незримо витал в воздухе и пронизывал весь быт. По условиям казармы скорее напоминали отель – для неизбалованного советского солдата почти что класса «люкс». Стабильные каменные четырёхэтажные строения, внутри, на этажах, длинные, просторные коридоры с дивным полом из мелкоребристого - 93 желтого кафеля, а по бокам коридоров комнаты, где мы и располагались. Комнаты в основном 4–6–местные, даже 8–местных было немного. Мы называли их «нумерами». В основном на необъятных просторах Советского Союза армейские казармы – это 25–30, а то и 50 человек в каждой комнате – койка к койке, тумбочка к тумбочке. Повезло и в другом. В нашу часть призывали довольно приличный контингент, было много прибалтов. Они были на хорошем счету у командного состава как более культурные, спокойные. Я попал в полковую роту, носившую имя Героя Советского Союза Юрия Смирнова. Это было образцово–показательное подразделение, где собрались лучшие призывники и служили в основном образованные, интеллигентные офицеры. Еще одна особенность – наш полк был кадрированным. Это неразвернутый полк, с неполным составом. Например, рота не 150 человек, а только 50 – в основном офицерский, сержантский состав с небольшой частью рядовых.

На крупномасштабных учениях или в случае военного конфликта соединение пополняется за счет резервистов и тогда становится нормальным, полноценным полком. Из–за малочисленности каждый из нас был на виду, а вдобавок приходилось очень часто ходить в караул, через день на ремень. Зато были и плюсы: чем меньше народу – тем легче между собой общаться, дружить и служить. И, кроме того, меньше возможностей попасть на «быдло». До нас, конечно, доходили слухи о нравах в других частях. Даже до призыва многие были наслышаны и о жёсткой дедовщине, и о самодурстве армейского начальства; особые легенды ходили о полуграмотных «прапорах» с их приказами красить траву и мыть с мылом - 94 асфальтированный плац. В общем, «как надену портупею, всё тупею и тупею»… Но с этими явлениями, надо честно признать, мне во время службы столкнуться не довелось. Хотя показуха, двойные стандарты были и у нас, но об этом чуть позже. Дедовщина и грубые наезды на молодняк у нас не практиковались, просто первые полгода молодой солдат должен был знать свое место. И это правильно: нужно время, чтобы показать себя и заслужить уважение. Но чтобы старослужащим портянки стирать – такого у нас не было. Хотя «черпаки», то есть отслужившие год, всегда давали понять «зеленым» (или – «салагам», «салабонам»), что они им не ровня.

Были у нас интересные караульные посты – например, в детском саду при части, а рядом, через ограду, женское общежитие работниц хлебопекарни. Девочки подходили к ограждению охраняемой территории, можно было с ними поболтать, о свидании договориться. Так вот на этот пост обычно шли старослужащие: «салаг» туда не пускали – не заслужили еще. «Салабонов» ставили в караул на Новый год, в другие праздники. Их же гоняли на тяжелые разгрузочные работы, они чаще всего драили сортир. Вот, пожалуй, и все, в чем выражалась у нас дедовщина. Подчеркну особо: не только качество призывного контингента определяло порядок в части и отношение старослужащих к новобранцам. Огромную роль играл именно командный состав, офицеры. Замечательными были командир роты – Алексей Кулик и взводные – Юрий Розанов, Николай Федченко. С офицерами нам повезло: очень интересные были личности, хорошие психологи, да и просто мировые мужики. В армии, как и в гражданской жизни: рыба гниет с головы. От руководителей идёт всё – и плохое и хорошее.</p>
<p> * * *</p>
<p>Первые дни и недели так называемого «карантина» вспоминаются с ужасом. Пришел с гражданки своенравный, вольный человек, а тут – безоговорочная дисциплина, сплошные команды, которые не обсуждаются, а выполняются. – Рота, подъём! 45 секунд на построение! – этот дикий крик дежурного сержанта в первое армейское утро по сей день звенит в ушах… За 45 секунд вся рота должна подняться, одеться, выбежать в коридор и построиться. Один замешкался, не успел? Все бегут обратно – раздеваются, ложатся в кровать, и опять все сначала. И так до тех пор, пока все не построятся по нормативу. Я успевал за это время управиться – как–никак спортсмен, реакция быстрая. Но первый стресс был связан именно с необходимостью жить по команде. Ё–моё, куда я попал? И кто мной командует? Такой же сопляк, как и я, – почти сверстник! Принять это психологически было труднее всего. …

Через несколько месяцев было объявлено первое серьезное испытание – марш–бросок с полной выкладкой: в обмундировании, с пулеметом, боеприпасами, вещмешком, противогазом. Кстати, пулемет мне достался сразу после «карантина», когда нам дали пару занятий на освоение оружия и стрельбы. Стреляли по мишеням в положении лёжа. Каждый, конечно, старался себя показать. Мы с эстонцем Андресом Неслером вышли в лидеры. Ходили гордые. А потом получили «бонусы»: к Андресу на все два года прикрепили снайперскую винтовку, длинную и неудобную, а ко мне – пулемет, тот же автомат Калашникова, только тяжелее и длиннее. В общем, довыпендривались. И всю оставшуюся службу я протаскал на себе эту увесистую «бандуру»…

Так вот, первый марш–бросок… Кирзовые сапоги с портянками. Вот эти–то портянки меня чуть не довели до безумия. Вроде и научился я их наматывать, но так, чтоб совсем без «морщинок», не получалось. Ну, и ладно, подумаешь, какие–то мелкие складки – авось сойдет. – Рота, 10 километров – бегом! – выдает командир. И мы понеслись вперед по пересеченной местности, по кочкам, при полной амуниции. Уже через пару километров портянки сползают и сбиваются в кучу, кирзачи натирают голые ноги… – Рота, газы! – поступает новая команда. А это значит, что на бегу нужно достать противогаз, быстро его надеть и дальше какое–то время бежать уже в нём. Молодые с непривычки задыхаются. Но остановиться, перевести дух, а тем более сачкануть, надев противогаз не полностью, ты не имеешь права. Заметят – накажут всех. Заставят бежать лишние километры или как–то иначе, но обязательно всех! И потом тебя заклюют свои же. Так что выбора нет – только вперед, в любом состоянии. Закалка характера и воли молодого бойца через коллектив – основной воспитательный принцип в армии. Весьма действенный, кстати. …

Бежим дальше. Боль в стертых до крови ногах уже отдает в мозги. Наконец, становится невыносимо... – Всё, делайте что хотите, я больше бежать не могу, ноги отваливаются, – задыхаясь, кричу командиру… – Боец Шенхоф, отставить разговорчики! Выполнять команду «вперед»! – гаркает он. – Боевая обстановка, вот– вот артобстрел – нельзя останавливаться, тебя убьют! Надо бежать! Какие ноги!? Голову сейчас потеряешь! И я продолжаю бежать. «Зачем я здесь? – проносится в мыслях. – Мама, где ты? Почему я, идиот, тебя не послушал и не пошел в институт? Но и ты тоже хороша – не - сумела потребовать, настоять…». Бегу и злюсь – на себя, на всех и вся. От злости под конец уже даже боли не чувствую. Добежал. Снял сапоги, а там – кровавое месиво. Урок был усвоен. В жизни нет мелочей.

А на воинской службе и подавно беспечность может дорого обойтись. Почти всё первое полугодие я жил с ощущением, что сделал большую ошибку, и армия – совсем не моё. Но через полгода мало–помалу начал втягиваться и переосмысливать ситуацию. Проснулось любопытство, день ото дня становилось все интереснее. Боевая, политическая, физическая, строевая подготовка – все занятия были по–своему увлекательны. Даже строевая, где нас часами муштровали на плацу! И, между прочим, на глазах преображались ребята: из сутулых, несобранных домашних «щенков» – в молодых мужиков, с осанкой и выправкой. Учения тоже мне нравились. Адреналин, азарт!

Учения, максимально приближенные к боевым условиям, различались полковые, дивизионные и окружные, в которых участвовал весь Прибалтийский военный округ. Это были масштабные действия с конкретными задачами для каждого подразделения. Случались и опасные моменты. Вот идем в атаку цепью, а впереди в виде мишеней автоматически поднимаются фанерные фигурки. Сержант дает команду «Огонь!», мы должны стрелять. Причем патроны уже боевые – ведь обязаны поразить цель. Один в нашей цепи – туповатый, нерасторопный парень из Средней Азии. Он то ли не понял, то ли прозевал команду – идет и не стреляет. Командир на него матом, а этот разиня на ходу поворачивается к нему всем телом, вместе с оружием, тут вдруг за что–то ногой цепляется и падает, параллельно нашей цепи дает автоматную очередь, которая «прошивает» землю прямо в полушаге от меня… Потом, конечно, его наказали, замотали нарядами – гоняли драить сортиры.

Или поставлена на учениях задача – уничтожить танки противника. Вырыли окоп, сидим–ждем. Видишь: ползет в твою сторону танк – ты должен вжаться в землю аккурат между гусеницами, пропустить над собой грохочущий танк и бросить в него следом гранату. Испытание не из легких. Когда это грозное чудище лязгает у тебя над головой, можно и в штаны наложить. Но если ты дрогнешь, проявишь трусость, служба твоя может пойти наперекосяк. Просто затравят! Некоторые не выдерживали, убегали из окопа. Издевались, конечно, над ними потом, буквально не давали прохода. Кровь играет, ребята задиристые, по молодости бескомпромиссные, даже безжалостные. Так что для большинства выбора не было: лучше уж танк…

В соседнем полку на учениях случилась трагедия: бронетранспортер задавил троих солдат из Узбекистана. Дело было знойным летом, когда жара не спадает даже ночью. Узбеки вылезли из своих душных палаток и додумались устроиться на ночлег под кустом, в двух шагах от заднего колеса БМП. Быстро уснули. А тут солдату–водителю, как назло, в темноте приспичило переставить свою машину в другое место. Зачем – никто так и не понял. Он дал задний ход, чтобы развернуться, и всех троих переехал по диагонали. Первому голову размяло, второго раздавило наполовину, а последний выжил чудом, но сильно повредил ноги. Во время учений, как мы позже узнали, допускается какой–то процент несчастных случаев со смертельным исходом – без возбуждения уголовных дел. Естественная убыль, как говорится, усушка–утруска. Если летальный - 99 процент выше, тогда начинались разборки, расследования и суды. По факту давки узбеков дело не завели. Значит, в квоту они вписались…

* * *

Мою службу можно условно разделить на два этапа. Первые полгода – хожу по струнке, образцово–показательный молодой солдат, а вдобавок комсорг роты! Я чем–то понравился замполиту полка подполковнику Куликову, и он назначил меня на эту должность, которая в дальнейшем сыграла в моей жизни существенную роль. Вторые полгода – переходный период, но я все еще шелковый, хотя уже знаю и понимаю: кое–что дозволено и нам, первогодкам, и если нельзя, но очень хочется – значит, можно. А вот второй год – море по колено, безрассудные поступки на грани фола, гауптвахты. Что–то сходило с рук, а что–то и нет… Как, наверное, в любой группе молодых людей – в пионерских лагерях, школах и институтах – в армии у нас тоже было условное разделение на «образцовых» солдат и «разгильдяев». Последние параллельно занятиям и учениям вели свою вторую жизнь – ходили за пределы части в самоволки, по девочкам, за спиртным.

В общем, особой дисциплиной не страдали. Но интересно было то, что к приезду инспекции армейских «тузов» – генералитета – для показухи всегда выставляли не «отличников», которые блистали только на политзанятиях, а именно разгильдяев. Эти отличались и в стрельбе, и в строевой науке – короче говоря, были передовиками боевой и физической подготовки. Но, самое главное, они никогда не подводили. Поэтому офицеры относились к разгильдяям благосклонно и не всегда по всей строгости наказывали за проступки, несовместимые с армейской дисциплиной. С этим парадоксом я встречался и позже, в гражданской жизни. Разбитные персонажи нередко вырываются вперед и выходят в люди, а тихие, покладистые «отличники» нервно курят в сторонке…

Начало второго года службы чуть не стало поворотным пунктом не только в моей армейской жизни, но и в судьбе вообще. На носу 9 мая – День Победы и мой день рождения. Утром, чеканя шаг на параде, я уже предвкушаю вечер и мечтаю, как мы соберемся с друзьями и устроим пирушку на славу. И выпьем, и погудим, и пошумим, а начальство будет смотреть на это сквозь пальцы, ведь мы уже «старослужащие», тем более с незапятнанной репутацией. Мама по моей просьбе прислала на день рождения посылку со сливовым компотом, но вместо компота была водка, а вот сливы – самые настоящие. Два литра водки!

Я объяснил маме в письме, что и как нужно сделать… И вот поздно вечером мы прокрались из казармы и заперлись в нашем «барчике». Так мы называли подсобку крохотной столярной мастерской, стоявшей рядом с нашей казармой, где время от времени отрывались “старики». Разложили закуску, разлили по стаканам «сливовый компот». Со мной мои лучшие друзья – Павел Серышев из Костромы и Валентин Бодрунов из Витебска. Должны были присутствовать эстонец Андрес Неслер и рижанин, спортсмен–боксер Володя Яцино, но первый угодил в санчасть, а второго командировали на стрельбище. Паша и Валек – великолепные ребята, простые, надежные, душевные. Нам втроем весело: выпиваем, травим байки, ржем во все горло…

К слову, в армейских условиях нарушать распорядок, расслабляться – особое удовольствие пополам с риском. Адреналин зашкаливает! Кто служил в армии, тот - поймет. После отбоя в казарму с проверкой ходил офицер – дежурный по полку, но не каждую ночь. Все зависело от личности дежурного офицера. Один, мы знали, с ленцой и сам скорее уляжется ночью на боковую. Другой предпочтет стаканчик водочки с кем–то из друзей офицеров. А вот если попадешь на майора Стрельцова, то тут мало не покажется. Стрельцов не доносил на солдат вышестоящим. Тогда гауптвахта – «губа» – была бы обеспечена точно. Он разбирался с ними по–своему. Майор по жизни был своим в доску, бесшабашным, но очень жестким, если дело касалось службы.

Прекрасный был воспитатель! Когда он после отбоя делал обход по казармам, все были начеку. Он носил с собой длинный резиновый стек и, поднимаясь по лестнице на третий этаж, в расположение нашей роты, легонько постукивал им по голенищу сапога. Этот характерный звук доносился до нас и должен был настроить дневального на серьезный лад. Если он «на тумбочке» вдруг задремал, то, заслышав стрельцовский стек, успевал быстро привести себя в порядок к встрече с майором. Но если солдат на звук не реагировал – значит, он спал беспробудным сном. А это значит – ЧП. Это только в теории солдат спит – служба идет. А на практике стоит только дневальному задремать, любой может залезть в казарму и перерезать всю роту.

Вот тогда Стрельцов пускал в ход свой резиновый стек: он мог так больно огреть соню по рукам, плечам и по заднице, что тот с диким криком просыпался от неожиданности и боли. Ссадины долго не проходили, но, как ни странно, ребята не обижались, даже наоборот – уважали майора. Знали, что он не сдаст, что мы виноваты сами – получили по заслугам. Но вернемся к нашим баранам… Сидим мы в подсобке, гоним тосты за меня, за друзей, за День Победы, “компот” почти уже на исходе – гонору прибавляется с каждым глотком, мы, «старики», уже начинаем мнить себя небожителями… И вдруг мне – именно мне! – по пьяни стрельнула мысль: хорошо бы сейчас промыть мозги сержантам, которые прикомандированы к нашему «карантину» из соседней казармы других частей и обижают моих земляков–новобранцев. Желторотые ребята из Латвии только прибыли, а уже успели пожаловаться, что над ними издеваются двое сержантов–азиатов и один украинец. Причем хохол выделялся особо. Это было как– то не по–нашему. У нас в части над «салабонами» не глумились – не принято было. Захотелось повоспитывать зарвавшихся сержантов. Тем более, что они были тоже без году неделя в армии – только полгода как из училища.

В общем, долго уговаривать друзей не пришлось. Валек и Паша завелись с пол–оборота, и мы пошли разбираться. Нас, старослужащих, все знают, конечно. Заходим в казарму, там дежурный сержант по–хорошему нам говорит: – Ребята, вы что? На часы посмотрите... – Не волнуйся, сержант, мы ненадолго, – вежливо отвечаем, – нам пообщаться кое с кем надо. По неписаным правилам, сержант «стариков» не выгонял. Мы разбудили наших новобранцев – для уточнения, кто именно издевается. Те объяснили: тот, тот и этот. К чести сказать, в драку мы полезли не сразу, пытались поговорить, призвать к совести. Но закончилось все мордобоем. Причем кто кого побил – большой вопрос. Нас было трое, а тех набралось больше: за троих обидчиков еще коллеги впряглись. И потом, мы были пьяные, а противники – трезвые. И нам досталось прилично. В итоге выкинули нас оттуда с треском. Вмиг протрезвев, мы поняли, что зашли далеко. Но было уже поздно. И непоправимо. Нападение на вышестоящего при исполнении служебных обязанностей жестоко карается и в мирное время, а в военное за это просто расстреливают. Сержант и был для нас вышестоящим – начальником из младшего командного состава. А мы на него руку подняли! Размялись, в общем. День рождения справили…Идиоты!

* * *

Весь следующий день мы провели на стрельбище: шли очередные занятия. Когда вернулись в часть, наши ребята сообщили, что по факту драки началась заваруха… – Накатали на вас донесение, рапорт уже в штабе. Сердце у меня екнуло: раз дело дошло до штаба, отделаться легким испугом уже не удастся. Предчувствие не обмануло. На следующий день нас, троих зачинщиков драки, арестовали и – на гауптвахту. Причем не в общую камеру, а каждого в свою, одиночную. Понятно – чтоб не могли договориться между собой. Следствие проходило очень оперативно и длилось 15 суток. Первые пару суток я, как ни странно, спал день и ночь. Видимо, от перенесенного стресса. Зато потом не мог спать вообще: с каждым днем нарастала тревога, начался настоящий кошмар. Именно в те дни у меня появились первые седые волосы… Каждый день нас водили на допросы. Естественно, я рассказывал все, как было. Да и друзья мои наверняка тоже. А какой смысл отпираться и путаться в показаниях? После допросов я возвращался в камеру и часами лежал с открытыми глазами… Вся моя короткая жизнь проносилась передо мной. Конечно, мне крышка. Дальше – или тюрьма, или дисциплинарный батальон, что ничуть не легче. Жизнь покалечена…

Все больше думал я о маме - и бабушке: бедные, как они это перенесут? Дома ждут в отпуск, о котором мне уже объявили как образцовому солдату, комсоргу. Даже маме уже письмо написал, что в конце мая буду. Что же я наделал?.. Но мало–помалу поведение следователя начинает меняться. На первых допросах он очень пристрастно и тщательно расспрашивает все до мелочей: зачем мы пошли, какие цели преследовали, кто как себя проявлял… А потом вдруг, спустя неделю, начинает потихоньку задавать наводящие вопросы и сам на них отвечать: – Рядовой Шенхофс, но вы же сами не нападали? Вы ведь защищались?.. Получалось, он мне как будто нужные ответы подсказывает… Я не понимал, что происходит. Что изменилось–то? Может, это какие–то психологические трюки? Жизненного опыта у меня еще маловато, я растерян: а, действительно, защищался я или нападал? Пьян был, может, что–то плохо помню…

Кто там первый ударил? Такая каша была... До меня никак не доходило, почему следователь за меня всю картину додумывает, и картина эта не совсем совпадает с действительностью. В общем, через 15 суток нас выпустили. Ждем суда. Продолжаем служить с тяжелым сердцем. А за несколько дней до суда – повторный арест. Но уже не нас троих, а двоих. Без меня… На суде Пашу Серышева и Валю Бодрунова выставили как обвиняемых, а меня – как свидетеля. Сказать, что это был для меня сюрприз – значит, ничего не сказать. Хорошо помню первый вопрос на суде: – Какие у вас отношения с подсудимыми? – Друзья. Чувствовал я себя отвратительно. Они, мои друзья – там, а я, зачинщик и главный идеолог драки, – только свидетель… - В общем, друзья мои сели. И ни в какой не в дисбат, а за решетку, в самую настоящую тюрьму. Один получил три года, другой – три с половиной. Всё, жизнь под откос. После оглашения приговора построили весь полк на плацу и, как сейчас помню, подъезжает фургончик – “черный ворон”, выводят оттуда моих друзей и перед строем снова зачитывают приговор, показательно– показушно срывают с них погоны и отводят обратно в фургон.

По дороге Паша Серышев обернулся и посмотрел на меня, во всяком случае так мне показалось. Никогда этого не забуду. Было стыдно и обидно за ребят. Чувство вины со мной до сих пор, никуда от него не деться. Ведь я сломал им жизнь, а сам уцелел. И ведь пострадавших могло быть еще больше: если бы не санчасть и стрельбище, с нами пошли бы и Андрес Неслер, и Володя Яцино. Володя – боксер, и чем бы та драка могла закончиться, одному Богу известно. К счастью, этого не случилось. На суде я еще ничего не понимал. А после, в разговорах с офицерами, по каким–то репликам начало проясняться. Помню, ротный, с которым прежде были отношения хорошие, с презрением сказал, даже не обращаясь ко мне по имени: – Ты, солдат, благодари судьбу, что выкрутился. Комсоргом ты больше не будешь. А будешь ты теперь под увеличительным стеклом. Малейший проступок – и загремишь вслед за своими друзьями.

Но я ведь совсем не выкручивался. Рассказывал все как есть. А что произошло, вскоре стало понятно. Все дело в том, что замполит полка карьеру свою и погоны спасал. Если бы выяснилось, что комсоргом он назначил разгильдяя, который вдобавок сбивает с толку товарищей, это ударило бы прежде всего по замполиту Куликову: проявил идеологическую незрелость, близорукость, не разобрался в том, кого поставил на такую ответственную должность... Именно тогда я впервые по–настоящему начал задумываться о двойной морали – в армии, чуть позже и в обществе, в стране. Оказывается, если нужно, то можно и так повернуть и этак? Как всё просто…

* * *

Тут самое время сказать вот о чём. Еще на уровне школы я воспринимал советскую идеологию как должное. Даже более того – как понятную и близкую идеологию. Вроде бы из семьи ссыльных: по логике, с младых ногтей полагалось, наверное, быть диссидентом. Но сегодня, оглядываясь назад, я прихожу к выводу, что на самом деле я искренне верил в советское государство и впитывал всей душой его ценности. Если трезво со стороны посмотреть, то идея коммунизма с его равенством и равноправием для всех – очень красивая и человечная, близкая простым людям. От каждого по способностям, каждому по потребностям. Даже в мелочах она очень привлекательная: чем плохо защищать слабых и уступать, например, старшим место в трамвае? А нас так воспитывали – и дома, и в школе, и в детском саду. Сам погибай, а товарища выручай. Разве плохое жизненное кредо? Прекрасное!

Сегодня все наоборот. Мы живем в обществе эгоистов и индивидуалистов: каждый сам за себя. Это пронизывает все сверху донизу, культивируется на всех уровнях. Общество деградирует, люди все реже имеют принципы, все чаще сдают общечеловеческие ценности… Особенно в детстве я был убежденным патриотом Советского Союза. В октябрята вступал с убеждением, что это лучшая детская организация в мире! Это было уже в Латвии, в 3–м классе. А потом не мог дождаться, когда меня примут в пионеры, и я смогу красный галстук носить. Часто перед сном детские фантазии уносили меня в прекрасное далёко: будущее казалось светлым и ясным, ведь это такое счастье – родиться в огромной и сильной стране, где все пути открыты и – стоит только захотеть, ты хоть в космос можешь полететь!

Хорошо помню, как, проснувшись поутру 12 апреля 1961 года, услышал по радиоточке голос диктора: «Советский космонавт Юрий Гагарин полетел в космос!» Это же надо – перегнали Америку! Меня буквально распирало от гордости – аж мурашки по коже. Космос для нас, мальчишек, в ту пору вообще был чем– то невероятным, нереальным. Я понимал в душе, что это огромнейший прорыв, великое достижение моей страны. Это тогда понимали и ощущали все. Так что я свято верил в то, что живу в самой лучшей в мире стране, которая и фашистов разбила, и первой в космос полетела. В пионеры меня приняли, галстук повязали – чуть не лопался от гордости. «Как повяжешь галстук, береги его – он же с нашим знаменем цвета одного». Да–да, всё это было… Умирал, как хотел попасть в пионерский лагерь “Артек” на Черном море, мечтал подружиться с таджиками и грузинами, молдаванами и эстонцами, раствориться в этой яркой, многоязыкой среде. Но чтобы попасть в Артек, надлежало быть выдающимся школьником – отлично учиться, активничать в разных направлениях, короче, быть пионером – всем ребятам примером. Тут я, конечно, немного не дотягивал и в Артек не попал. Но в пионерских лагерях местного значения бывал часто – почти каждое лето. Лагеря были бесплатные. За кружки по интересам родителям тоже ничего не приходилось платить. Хочешь – кружок авиамоделирования, хочешь – радиолюбителя (в какой–то момент мне было это интересно), хочешь – кружок фотодела.

Художественные, музыкальные, танцевальные, спортивные – каких только развивающих секций не было! Сегодня тоже есть кружки и спортивные секции, но далеко не бесплатные. Родителям надо за все платить, особенно за спорт. К хоккею и большому теннису вообще без больших денег не подступишься. А тогда для детей был открыт весь мир. Из богатой ты семьи или из бедной – без разницы. Молодежь в советское время была занята, государство о детях реально заботилось. Это нельзя не признать! Что интересно, от бабушки, которая сама пострадала от советской власти, я ни одного плохого слова о ней не слышал. И о том, что мне в пионеры не стоит вступать или в комсомол. Надо отдать ей должное. Или это мудрость и хорошее воспитание, или боялась она – я не знаю. Сейчас бы спросил. Но уже не имею такой возможности… * * * Но вернемся в армию.

Итак, второй год службы. Я – под микроскопом у вышестоящих. После истории с дракой надо бы взяться за ум. Но желание ходить по лезвию бритвы, постоянно испытывая судьбу, наоборот, обострилось. Не то чтобы я не извлек урока – очень даже извлек! Причем был вполне разумным парнем, а не безбашенным сумасбродом. Но при этом появилось какое–то иррациональное ухарство. С упоением ходил в самоволки, по девочкам, баловался алкоголем, бегал от патрулей. Короче, наверстывал возможности, упущенные за первый год службы пай–мальчиком. Из 365 суток - второго года службы 78 провел на «губе» – считай, два с половиной месяца. Не скажу, что за большие заслуги, но я уже был, как говорил ранее ротный, на особом счету, хватало и придирок. Хотя в целом, положа руку на сердце, было за что. Пару случаев вспомню… Однажды перед поступлением в караул проводился обычный инструктаж, так сказать, развод на караул: все строятся, перед каждым ставится задача, ты назначаешься на тот пост, другой – на этот. А я за пять минут до инструктажа на спор в два захода выпиваю бутылку водки: мол, такой крутой, что после этого отстою на разводе, потом в караульном помещении чуток покемарю и – на пост, как ни в чем не бывало… Ага. В общем, принял пол–литра на грудь, стою в строю, чувствую себя нормально. Стою и думаю: каков орел! И вдруг в момент темно в глазах и больше ничего не помню. Дальше – по рассказам очевидцев.

Офицер распинается, как надо нести службу, и вдруг из строя, лицом в асфальт падает солдат Шенхоф. Офицер перепуган: – Давайте сюда санитаров с носилками – срочно его в санчасть! Перегрелся, наверное… Наклоняется, тормошит меня и вдруг подскакивает на месте и, выпучив глаза, орет: – Да он же пьяный, сволочь! И вместо санчасти попал я на гауптвахту. …А вот этот случай точно мог довести меня до цугундера. Дело было так. В Новогоднюю ночь поставили меня в караул – аукнулись все предыдущие художества. Обидно: мои сослуживцы где–то втихаря веселятся, а я, старослужащий, “отмечаю” праздник на посту. Супер–позор, чувствую себя ужасно. А пост в двух шагах от общежития девочек с хлебозавода, а там – роскошная блондинка Надя Бондаренко, с которой у меня завязались довольно серьезные романтические отношения. Новый год, а мне на посту маяться – именно под бой кремлевских курантов и до двух ночи должен быть на месте. Думаю: н–да, с поста уходить чревато, за такое в военное время расстреливают. Если засекут – трибунал наверняка схлопочешь. Но, с другой стороны, не может же такого быть, чтобы с проверкой пришли в самый разгар праздника – офицеры ведь тоже люди, встречают Новый год, пьют, расслабляются…

Короче, взвесив все за и против, решил на пару минут к Наде все–таки сбегать. Думаю, символически выпью за Новый год, условлюсь о встрече на следующий день после караула и быстренько назад. Тут, кстати, я не ошибся – с проверкой на пост никто не явился. Но надуло, откуда не ждали. Пришел в общежитие – все стоят на ушах, вокруг гул, веселье, смех, играет музыка, накрыт стол, шампанское рекой. Меня встречают овациями, наливают. Я говорю, у меня всего несколько минут. И вдруг в комнату вваливается раскрасневшийся лейтенантик из нашей части, в «гражданке». Тоже в гости пришел. А я сижу в форме, автомат при мне. Реакция его была мгновенной – схватил он мой автомат и командует: – Рядовой, шагом марш к начальнику караула и доложить, где вы были во время службы на посту, когда, почему и как его покинули! Выполнять! Я потянулся было за автоматом… – Отставить! Автомат ваш побудет со мной. Вы потеряли оружие, пост ваш захвачен врагом, все, кого вы охраняете, убиты, – сказал он, как отрезал, и сел за стол. Я вышел на улицу. Финита ля комедия.

Приплыли. Куда мне теперь идти? А главное – зачем? Но в минуту опасности мозг работает с удвоенной силой. Я быстро вернулся, поймал в коридоре какую–то девушку и говорю: – Слушай, зайди в комнату к Наде, вызови ее сюда... А Надя была хорошая, преданная девочка и вдобавок большая умница. Вышла, конечно… – Давай, – говорю, – выручай! Сделай все возможное и невозможное, но автомат мне достань. Отвлеките мужика как–то, что ли… Надя согласно кивнула головой. Подружки ее повисли на шее у офицера, тот разомлел – осталось только вынести автомат. И Надя это сделала! В три прыжка я очутился на посту. Всё! Нигде не был, не состоял, не участвовал, а тем более – не отлучался. Офицер тот оказался нормальным мужиком. Ночью никакой активности не проявил. А утром подходит ко мне: – Солдат, почему не доложили начальнику караула? Я же вам приказал! – А что мне докладывать? Я даже помню выражение его лица.

Понятно, ему ведь тоже пришлось бы доказывать, что меня на посту не было. А как доказать? Сложно. – Хорошо, – прищурившись, он чеканил слова, – за находчивость считайте, что я вас не видел. Но еще раз попадетесь, тогда всё. Между прочим, в армии это ходовая угроза. Потом девчонки со смехом рассказывали, что он только через час вспомнил про автомат: зацеловали, затискали его – не до этого было. Ходил, как потерянный, всюду искал пропажу и приговаривал: «Неужели его кто–то забрал? Тогда дело совсем труба…» Так что, можно сказать, я в рубашке родился. Лейтенант оказался понимающим, свойским человеком, повезло мне… Кстати, несмотря на разгильдяйство второго года службы, везде, где нужна была показуха, выставляли меня. Я был лучший строевик полка – даже грамота сохранилась! Отлично стрелял. Форма на мне сидела с иголочки и очень шла. Неслучайно по окончании срочной службы замкомполка даже предложил мне связать свою жизнь с армией: пройти ускоренные офицерские курсы, получить звание младшего лейтенанта, потом в академию и дальше – делать карьеру военного.

Странное, конечно, предложение для разгильдяя. Но нет, к этой карьере я не был готов. А офицеру ответил: – Спасибо, мне лестно ваше предложение, я все обдумаю и дам вам знать. А сейчас очень хочу побывать дома, повидаться с родными.
Надя… Она очень мне нравилась, да. И у нее на меня были планы, их она не скрывала. Но я поступил не по–джентльменски. Наврал ей про дату демобилизации и сбежал втихаря. Мне двадцать один год, еще вся жизнь впереди, и вдруг взять и надеть на себя хомут? Это слишком серьезно, я не готов. Объясняться, оправдываться, обещать что–то заведомо невыполнимое? Или жестко поставить жирную точку? Нет. Не подходит ни то, ни другое. Пусть останется многоточие, и пусть простит меня Надя…

* * *

Я ни минуты не жалею, что отдал армии два года, и также ни о чем, что произошло со мной там. Кроме одного – о судьбе своих двух друзей. Спустя годы пытался их отыскать, но, наверное, не слишком ретиво, в глубине души понимая, что вряд ли мне будут так уж и рады. В остальном вся служба с ее буднями, праздниками и шалостями пошла только на пользу и преподала много важных уроков. - Армия, без всякого пафоса, – великая школа жизни. Бесценный опыт, за два года превращающий глупого юнца в мужчину. Там ты в концентрированном, сжатом отрезке времени проходишь очень многие жизненные ситуации.

Ну, вот взять меня. До службы в армии я, по большому счету, был пацан, дурачок. А стал более–менее дисциплинированным, самостоятельным, организованным, что, кстати, в непростые периоды последующей жизни, которых было немало, очень мне пригодилось и помогло. Научился усилием воли собраться и побороть свои «не хочу», «не могу». Произошла определенная переоценка ценностей. Укрепилось чувство ответственности – за себя, за свои поступки. Мозг мой стал более предприимчивым, изобретательным: совершенствовался в молниеносных импровизациях и комбинациях, находил выходы из самых сложных, даже безвыходных ситуаций. Именно в армии начал я разбираться в людях. Потому что там нельзя спрятаться: ты такой, какой есть – голенький, на ладони. В гражданской жизни спрятаться можно, и очень успешно. А там – нет. От силы на два–три месяца можно прикинуться другим человеком, потом сущность проступит.

Экстремальные обстоятельства, как яркий фонарь, сбрасывают все покровы и маски. Начинаешь чувствовать типажи, видеть закономерности, учишься обобщать, доверять интуиции. Много характерных особенностей открылось и по национальному признаку – у каждого народа имеются как слабости, так и сильные стороны, свои реакции на форс–мажор. Это целая наука, замешанная и на психологии, и на физиогномике, даже на антропологии… В общем, за два года я стал более– менее мужчиной. Думаю, наши парни в чем–то обделены - сегодня, причем сами того не понимают, да и не могут понять – просто не с чем сравнить. Жаль. …И вот, наконец, мой последний день в армии. Дембельский аккорд. Выходим мы небольшой толпой в парадной форме через контрольно–пропускной пункт части, а навстречу командирский «бобик». Машина тормозит, из нее вылезает наш командир полка Лунёв – породистый, статный полковник весьма благородной внешности, подходит к нам и с улыбкой обращается именно ко мне: – Рядовой Шенхофс, никак домой собрался? – Так точно, товарищ полковник! – Что ж, желаю удачи! Подозреваю, вы далеко пойдете. Такое вот загадочное напутствие...

 

«Образование – это то, что остается, когда все знания забыты». (Джордж Галифакс)

МОИ УНИВЕРСИТЕТЫ

Вскоре после армии моей целью и, я бы даже сказал, навязчивой идеей стало получить высшее образование. Причем не сумму знаний как таковых или профессию, а именно диплом – не стану лицемерить. О целесообразности какой–либо конкретной профессии я как–то даже не задумывался. Учился долго и нудно, в общей сложности семь лет вместо пяти, но этот бастион все–таки взял. На тернистом пути к диплому параллельно окончил, условно говоря, еще несколько «школ» – выживания и приспособления к меняющимся обстоятельствам, виртуозной импровизации в достижении своих целей, умения находить ключик к самым разным людям. За годы учебы в вузе продолжал, конечно, осваивать такие полезные науки, как игра в карты, искусство соблазнения девушек, основы валютной и прочей спекуляции, сегодня называемой громким словом «бизнес», а попутно – познавать изнанку общества строителей коммунизма и двойные стандарты, в избытке ими предоставленные.

Ну а прежде, чем идея получения диплома оформилась в осознанную необходимость и четкую цель, я первым делом с размахом отгулял полтора месяца после дембеля, да так, что в ушах звенело! Но в середине лета взялся за ум и вернулся на деревообрабатывающий комбинат «Вулкан» – тот самый, откуда уходил в армию: пора было заработать денег перед поступлением. Только вот куда поступать? Мама мечтала о юридическом. Возможно, она была права – я бы мог стать неплохим юристом. Но в те годы конкурс на этот факультет в Латвийском госуниверситете зашкаливал – восемь человек на место! Мне это было не по зубам: в школе я учился так себе, плюс два года перерыв. А других идей в голову не приходило… Зато на «Вулкане» меня сразу начали агитировать идти в вуз по профилю предприятия – на лесотехнический факультет Елгавской сельскохозяйственной академии. Даже мотивацию хорошую нашли! Мол, что тебе видному, перспективному парню болтаться в работягах, если с высшим образованием и карьера пойдет иначе, и после диплома к нам на комбинат вернешься. Три года после окончания вуза по распределению все равно придется где–то отработать, так лучше в своем родном городе. А чтобы тебе было совсем интересно, мы на время учебы будем платить тебе от комбината стипендию.

В ту пору многие предприятия таким образом готовили молодые кадры для своих производственных нужд. Уж лучше так, думал я, раз уж от распределения все равно не отвертеться. Сейчас, к слову, в Латвии вновь проскальзывает идея внедрить старый добрый механизм распределения, правда, не в промышленности, которая успешно уничтожена, а в медицинской отрасли. Задача – задержать молодых специалистов в стране, и тут все средства хороши. Один из вариантов – заставить их - отработать несколько лет в латвийской провинции. Ведь государство за счет бюджета готовит врачей, а те, едва получив диплом, пакуют чемоданы и бегут в Германию и Скандинавию: в Старой Европе на порядок выше зарплаты, а границы открыты. Для современной Латвии это большая проблема. Нехватка медперсонала нарастает. …Ну а тогда, в 1972–м, я в итоге решился на сделку с «Вулканом». Ударили по рукам: на лесотехнический, так на лесотехнический. Впрочем, на вступительные экзамены я не пошел: школьные знания безнадежно забыты – какой смысл позориться?

А пошел я на нулевой курс, где весь год повторяют школьную программу. Повторение – мать учения – это как раз для меня! Более того, оказалось: чтобы через год стать студентом, надо было всего– то окончить нулевой курс, сдав экзамены хотя бы на тройки. И тебя сразу зачисляют на первый курс, ты не имеешь никакого отношения к общему вступительному конкурсу! С непривычки заниматься даже понравилось, и проучился я этот год более–менее прилично. В школе хорошо давались математика, физика, история и география. То ли душа моя к ним лежала, то ли преподаватели умели донести смысл науки. Зато органически не переваривал химию – особенно, кстати, органическую. А она, как назло, была в академии одной из профилирующих дисциплин.

* * *

На нулевом курсе все складывалось замечательно, если бы не один курьез. Учебный год подходил к концу, пришла пора сдавать экзамены. Два из них я сдал на четверки, два – на тройку. Оставалась физика. Я любил и знал предмет, поэтому шел на экзамен уверенно, считая его формальностью. Главным экзекутором оказался доцент Кейбениекс, весь год читавший нам школьный курс физики. Человек он был весьма своеобразный. Визуально – громадного роста, грузный, рыхлый. По характеру – жесткий, местами свирепый. Но чувство юмора у него было, хоть и специфическое. Как позже оказалось, для меня губительное... Итак, я пришел на экзамен. Взял билет. Подготовился. Иду отвечать. Излагаю уверенно по всем вопросам. – Молодец, Шенхофс, – сказал доцент. – Ваша оценка колеблется между 4 и 5 баллами. Напоследок совсем простенький вопрос…. И тут он задает каверзный вопрос, который, как мне потом объяснили отличники, сбил бы с толку и их. Я растерялся, начал путаться в показаниях… Ну, думаю, ладно, четверка тоже прекрасная оценка. – Что ж, очень печально. Раз вы на такой простой вопрос ответить не в состоянии, я ставлю вам неуд! – ехидно прищурившись, резюмировал экзаменатор.

Я потерял дар речи. – Как же так? – вымолвил сдавленно. – Четыре или пять, а в итоге неуд? – Понимаете, Шенхофс, – продолжал глумиться Кейбениекс, – моя многолетняя практика доказывает, что длина волос студента обратно пропорциональна его знаниям… Да, волосы я носил длинные, по моде тех лет, и в течение года физик не раз обращал на это внимание. Он не выносил волосатиков. И, видимо, решил мне отомстить на экзамене. Но в аудитории, прямо над его головой, очень кстати висела картина Ньютона с пышной шевелюрой до плеч, и я не сдержался:
- К нему ваша формула тоже относится? – показывая взглядом на портрет, спросил я. Тут доцент рассвирепел окончательно, забрызгал меня слюной и с таким смаком влепил неуд, что стало ясно: студентом этой осенью мне не быть. Я вышел за дверь ошарашенный. Вот это облом! Весь год коту под хвост! Сегодня такое немыслимо, ты хоть с «ирокезом» на голове в институт ходи, а тогда – да, могли за короткую юбку выгнать из комсомола, за длинные волосы – провалить на экзамене, за джинсы–клеш – затаскать в деканат. И это – взрослых людей!

К жизни меня вернула одна преподавательница нулевого курса. – Есть один вариант, которым можно воспользоваться, – посоветовала она. – Вы поступайте в августе в общем потоке, вместе со всеми. Те экзамены, что уже сданы, будут засчитаны как вступительные, пересдавать их не надо. С вас только физика. Да, плохо, что конкурс, но это шанс. Позанимайтесь летом как следует, может, и проскочите… Все лето я решал задачи, повторял законы – всю школьную программу перелопатил так, что от зубов отскакивало. Все же конкурс три человека на место. Пришел в августе на экзамен, а там… Там опять мой доцент сидит. Ну, нет, думаю, так дело не пойдет – приключений мне уже хватило. Он меня увидит, опять встанет на рога – прическу–то я принципиально не поменял. К счастью, на приеме, кроме Кейбениекса, была еще женщина–экзаменатор, доцент Апине. И я решил провернуть одну комбинацию. Ясно, что каждый из них рано или поздно пойдет на обед: доцент–громила, судя по комплекции, уж точно. А пока он обедает, я заскочу в аудиторию и быстренько - 124 сдам физику. Договорился с ребятами, они обещали меня пропустить именно к этому моменту. Так и получилось. Едва грозная фигура моего мучителя рассеялась в конце коридора, я в два прыжка метнулся в аудиторию, взял билет, присел на краешек стула, набросал пару тезисов и уже минут через семь был готов. Преподавательница удивилась: такую прыть она наверняка видела нечасто. Но я уже отвечал билет. Сдал на четверку, как раз успев до возвращения Кейбениекса. Он даже не знал, что я приходил. Увидел меня только на первом курсе и страшно удивился… * * * И все–таки по конкурсу я не прошел. Не хватило баллов. Из–за тех двух троек на нулевом курсе. Хотя, если бы не Кейбениекс, мне бы и тройки не помешали – был бы зачислен без конкурса. И тут снова вмешалась судьба, которой, очевидно, было угодно, чтобы Шенхоф все–таки стал студентом!

В советское время приемная комиссия – уже после вступительных экзаменов – иногда приглашала на свое заседание какого–нибудь абитуриента, не прошедшего сквозь сито отбора. Нет, речь сейчас не о детях работников совпартактива. Приглашали, например, перспективного спортсмена, который потенциально мог отстаивать честь вуза на студенческих чемпионатах, или подающего надежды музыканта, исполнителя, танцора, которые выступят потом от своей alma mater на фестивалях и конкурсах. Все эти молодые дарования приносили очки своему учебному заведению. Вот как раз по линии спорта я и был приглашен на собеседование в приемную комиссию. Сначала меня как бывшего члена юношеской сборной ЛССР по настольному - 125 теннису представил заведующему кафедры физкультуры и спорта Цезарсу Озерсу преподаватель той же кафедры. Озерс в недалеком прошлом был известнейшим баскетболистом, легендой латвийского, да и всего советского спорта. Поговорив со мной, узнав о моих заслугах в области спорта, он сказал: «Хорошо. Приходи на комиссию. Там посмотрим…» Я пришел. Он коротко представил меня остальным членам комиссии. Те кивают головой: «Да, такой человек нам не помешает». А Озерс при всех задал мне только один вопрос: «Готовы ли вы и впредь серьезно заниматься своим видом спорта, чтобы защищать честь академии на соревнованиях?» Что за вопрос? Конечно, всегда готов! И меня приняли. Я вылетел оттуда на крыльях. Ура, я студент!

Мама плачет от счастья. Живу в общежитии в центре Елгавы, прямо на берегу речки Дриксна – притока Лиелупе. Великолепный, романтический вид из окна. Главное здание нашей академии расположено не где– нибудь, а в Елгавском дворце – бывшей резиденции Курляндских и Земгальских герцогов! Это самый крупный памятник архитектуры в странах Балтии, возведенный по проекту Растрелли – выдающегося архитектора Российской империи. Просторные аудитории, библиотека. В общем, к нашим услугам было все, что нужно, чтобы учиться отлично. Рядом – прекрасная студенческая столовая. А еще ближе, чем столовая, – ресторан. Н–да… Это был первый соблазн, которому я не смог противиться. Общежитие – отдельная история. Там тоже было чем заняться. И занимались! Одни грызли гранит наук, другие – глушили пиво и водку, третьи – специализировались на девочках, четвертые – на картах. А у меня круг интересов - 126 охватывал все сразу, и я никак не мог сопротивляться. Хотел объять необъятное: и учебу, и все остальное. Представьте себе парня, ничего в жизни не видевшего, кроме своего родного города и армейской жизни. А тут – совершенно новая атмосфера, да еще Рига в двух шагах!

Столицу я тогда знал мало, но узнать ее предстояло как раз во время учебы. А что касается Елгавы, то она сильно уступала моей красавице–Кулдиге. Во время войны город был разрушен бомбежками, а потом отстроен заново – унылыми коробками «хрущевок». Зато меня очень привлекала студенческая среда. Она намного интереснее той, что на фабриках и заводах. Именно среда приучает к настоящей жизни и развивает, а не академические предметы. А дальше уже – сколько у тебя самого в голове. Одним словом, рестораны, девочки и карты взяли верх: по этим наукам из любителя я очень быстро вырос в профессионала. Естественно, мои увлечения привели к тому, что лекции и семинары как–то сами собой отошли на задний план. Нельзя сказать, что я вообще не ходил на занятия. Ходил, но периодически. Даже несмотря на то, что посещение лекций и семинаров учитывалось, можно было какие–то зачеты и автоматом получить. Но мне было не до того! Что – я не справлюсь с учебой, раз уже поступил? На первых двух курсах пошла высшая математика, и чем дальше в лес – тем злее дятлы… Контрольные я ухитрялся списывать: если средняя оценка выходила удовлетворительная, зачет был обеспечен. Какое–то время так и крутился.

Нормальные студенты занимаются, а у меня то ресторан, то загул, то очередная интрижка. Был в нашей группе мой антипод – Айварс Кадаковскис: посещал лекции, хорошо учился, к тому же активный спортсмен–дзюдоист. И вот он пытался меня направить на путь истинный, читал мораль. «Ну так же нельзя жить! Что ты делаешь? Как ты потом будешь сдавать экзамены? Это плохо кончится…» В итоге кончилось все тем, что не он меня, а я его перевоспитал. Так перевоспитал, что его выгнали из академии… Спустя некоторое время Айвар восстановился в Риге в университете на экономическом факультете и окончил его. И по сей день мы с ним как два брата–акробата…Дружим и больше не пытаемся перевоспитывать друг друга.

* * *

Вопрос: как же мне удавалось при таком разнообразии интересов все–таки сдавать зачеты и экзамены? Ведь до поры до времени действительно удавалось! А все потому, что я весьма успешно начал осваивать предмет, которого нет ни в одной программе. Как бы его правильно назвать... Про себя я его называю наукой выживания в экстремальных обстоятельствах. До всего приходилось доходить самому, на ходу проявляя чудеса изобретательности и изворотливости. Конечно, ради достижения целей. А целей было много и разных. Одна из основных – закончить вуз любой ценой. И если это невозможно сделать прямым и честным способом, значит, надо включать мозги и творческий подход. Вообще–то этому научиться трудно, должны быть задатки. Какие? Способность общаться и находить общий язык с самыми разными людьми: с однокурсниками, преподавателями, да вообще со всеми! Уметь разбираться в людях, чувствовать их. Надо уметь слушать и слышать, избегая всякий раз навязывать свое «я», и тогда очень многое открывается и становится понятным, даже если ты видишь человека первый раз. Это очень тонкие материи… Видимо, были эти задатки заложены во мне от природы.

И если бы я не освоил хитрую науку импровизации и манипуляции, меня бы выперли из академии уже на первом курсе. В мои планы это никак не входило. Во– первых, не позволяло самолюбие: с таким трудом поступить и – вылететь по собственной глупости! Во–вторых, жаль маму. Она буквально грезила о том, что ее сын получит высшее образование, и я не мог обмануть ее ожиданий. Я обязан был закончить вуз – и точка! Даже если для этого пришлось бы пользоваться нестандартными приемами. Вот пара примеров, как я сдавал экзамены. Сессия в конце второго курса. Лето, девушки, загулы – все как обычно. А после культового в Латвии праздника Лиго как раз назначен последний экзамен – по математике. И какой садист такое придумал! Зачет я незадолго до этого получил автоматом – на основании списанных контрольных. Но как сдать экзамен? К тому времени интегралы и дифференциалы были уже здорово запущены, но еще верилось, что стоит мне открыть конспекты, и все само собой устроится. Дотянул до последнего. Завтра экзамен, а у меня еще конь не валялся. Взял у девочек конспекты, сел, начал листать и пришел в ужас.

Ничего непонятно! Вообще ничего. Темный лес. Всё, спёкся «великий математик». Что делать? Ничего не могу придумать. Расстроился и пошел спать. Не знаю, приснился ли мне выход во сне, но под утро я отчетливо увидел перед собой картину дальнейших действий. Пока однокурсники судорожно ворошили учебники, пытаясь надышаться перед смертью, я отправился в аптеку, накупил бинтов, ваты, зеленки. Все уже ушли на экзамен, и я принялся за дело. Первым делом где–то нашел значок мастера спорта и нацепил его на лацкан пиджака. Зная, что наш преподаватель математики, доцент Озолиньш – мастер спорта по вольной борьбе, я решил этот факт использовать: вдруг поможет! Потом забинтовал себе всю голову, напихав сбоку ком ваты с зеленкой, под глазом приклеил пластырем бинт, надел черные очки. Забинтовал правую руку, перекинул через шею повязку, вдел туда руку и пошел на экзамен. Я даже не столько опасался не сдать или плохо сыграть свою роль, сколько боялся реакции своих однокурсников. Уж они меня знали прекрасно!

Ну, вот войду я в аудиторию в таком виде – они же умрут от смеха. Внутри все трясется, дрожащей «здоровой» рукой открываю дверь и захожу, хромая, как Паниковский. Наверное, вид у меня был такой несчастный, что все открыли рот от изумления и не издали ни звука. Преподаватель ошарашенно смотрит на меня, на мою «пробитую голову» и участливо спрашивает: – Что с вами случилось? По его тону угадывалось, что кое–что мне, возможно, и светит. – Мы ехали после Лиго на мотоцикле и попали в аварию, мой товарищ в больнице, – без заминки произнес домашнюю заготовку. Сам я очень плохо себя чувствую. Вот пришел просить отсрочку по сдаче. Через пару месяцев поправлюсь и сдам экзамен. Такое практиковалось. Если ты экзамен проваливаешь, тебе дают возможность пересдать осенью. Но я не провалил, а «попал в аварию». Прошу об отсрочке, и в глубине души надеюсь на другое – на поблажку.

Он смотрит на меня, смотрит на зачетку, вздыхает… – Я вам очень сочувствую, – говорит Озолиньш, – все мы были молоды, но надо осторожнее ездить. Ну, давайте посмотрим, что там у вас было в семестре… - 130 Берет журнал с результатами контрольных, семинаров, зачетов. А там: 3, 3, 2, 4, 3, 2, 4. Около десяти оценок, и в среднем отчетливо трояк вырисовывается. Он водит пальцем по журналу, шевелит губами, а я уже на грани обморока. – Сожалею, – произносит он и после длинной паузы, которая кажется вечностью, продолжает. – Да, я очень сожалею, но больше троечки у вас никак не выходит – при всем моем желании. Если вас устраивает, я мог бы поставить… Мне показалось даже, что он чувствует себя виноватым. – Конечно, оценка не ахти, – соглашаюсь я, хотя внутри у меня уже все поёт, – и, может, поправившись, я сдал бы получше. Но кто знает, как со здоровьем получится. Знаете, пожалуй, я соглашусь на тройку. – Давайте зачетку! Смотрю – точно, пишет. Я еле удержался, чтобы не выскочить вприпрыжку из аудитории. Вышел, шкондыбая, как и зашел. А уже на лестнице сорвал с себя все бинты и как припустил бегом! Куда? Конечно, в ресторан. По пути забежал в общагу, захватил ребят и – праздновать! Потом эта история обросла мифами.

Сам слышал спустя пару лет, будто бы был один такой чудак, которого на экзамен на носилках приносили, чуть ли не мертвым притворился и получил оценку! Но самое удивительное – никто меня не выдал. Многие ведь догадывались, а кто– то и знал. По крайне мере те, с кем я отмечал удачу. …Второй случай – тоже очень показательный. Это был чисто психологический спарринг, где надо было моментально ориентироваться. На сей раз – экзамен по химии. Предмет я не рубил, мог лишь воду отличить от - 131 спирта по запаху – всё! Преподаватель часто вызывала студентов к доске писать формулы расщепления молекул и решать химические цепочки. Мне было стыдно показывать свою тупость, поэтому на лекции и семинары я ходил редко. Выплывал обычным способом: списыванием и подсказками. На экзамен можно было заготовить шпаргалки, которые незаметно вынимались из укромного местечка и осторожно использовались. Но это же сколько надо сидеть и писать! А лень. Девочки очередной раз снабдили «шпорами» с хорошим почерком. Взял билет, сел готовиться. Списать надо было правдоподобно, на троечку: преподаватель–то знает, что я за фрукт! А оказалось, я даже не понимаю, что именно списывать. В итоге я скатал все, что увидел по конкретному вопросу. Навалял целую страницу. И при этом знаю, что она знает, что я не знаю. Иду отвечать с тяжелым сердцем.

Преподавательница прочитала мои художества, положила их на стол и с улыбкой спрашивает: – Вы сами понимаете, что написали? – Не уверен, – отвечаю я. Преподавательница, продолжая улыбаться, задает следующий вопрос: – Значит, списали со шпаргалки? – Да, – чуть замешкавшись, я выдохнул правду, – списал со шпаргалки. – Ясно. Тогда последний вопрос. Вы хотя бы эти шпаргалки сами готовили? Вот тут я всерьез стушевался. Как ответить, чтобы потом не было мучительно больно? Вопрос очень коварный. Если ты сам написал, то вложил некий труд и хоть что–нибудь знаешь. Сначала хотел сказать: «Да, сам!». Но какой–то внутренний голос подсказал: лучше не врать. Нет, шпаргалку мне дали девочки, – сделав паузу, ответил я. Она посмотрела на меня и говорит: – Хорошо. За честный ответ ставлю вам «три». Она бы все равно не поверила, что я сам писал шпаргалки. Ленивый, прогульщик… Я ответил честно и попал в точку. И опять получил свою троечку – вообще ни за что. Потом иногда задумывался, как, должно быть, обидно тем студентам, которые знали предмет, но по каким–то причинам – волнение или билет неудачный – тоже получили на экзамене тройку. Но наши тройки нельзя даже сравнивать.

* * *

На третьем курсе дело запахло керосином. Однажды в какой–то четверг утром в коридоре натыкаюсь на секретаршу деканата, она тихонько меня предупреждает: – Гунтис, у тебя мало времени. На понедельник назначено заседание, где будет решаться вопрос о твоем отчислении. К тому времени меня за разные «подвиги» уже выкинули из общежития, и я жил в Риге, в общаге мединститута, у своего закадычного друга Айварса Витолса. Об этом – чуть позже. Но самое главное – накопились долги по теоретической механике и сопромату. Если кто не в курсе, это сложнейшие технические предметы, недаром есть такая поговорка: «Сдал теормех – жениться можешь». Преподавал этот предмет очень въедливый доцент Пушинский, у которого я никак не мог защитить курсовую работу. Видимо, я так ему надоел, что он проявил инициативу с отчислением. Припомнили мне и прежние заслуги. Мозг лихорадочно заработал. Надо срочно что–то предпринимать. На все про все у меня было пару рабочих дней. Чтобы меня так банально выгнали? Я этого не допущу. Моментально несусь обратно в Ригу и – к Витолсу: «Давай подключай все свои связи – делаем мне диагноз». Айвар, настоящий друг, поднял на ноги старшекурсников, те связались со вчерашними студентами, которые уже работали врачами.

Долго не стану рассказывать, но мне за один день сделали серьезные медицинские бумаги, что я глубоко больной молодой человек, просто еле передвигаю ноги. Придумали беспроигрышный диагноз – аллергия в виде крапивницы на нервной почве. От перегрузок и регулярных стрессов я раздираю себе кожу, и мне необходимо лечение, хороший уход и покой, чтобы восстановиться. В понедельник в 9.00 являюсь в деканат. Заседание по мою душу назначено на 11.00, так что люфт есть. Захожу к декану Алфонсу Гринфелдсу, подаю свои бумаги, жду реакции. А декан, надо сказать, был тоже из жизнелюбов–практиков. Статный, черноволосый с проседью красавец наверняка все понимал и сам проходил. Как сейчас помню, он листает заключения медиков, качает головой… И с издевкой говорит: – Мдаа, тяжелый у вас случай… Вы вообще надеетесь вылечиться? – Знаете, постараюсь заняться собой. – Ну, хорошо, студент Шенхофс, – резюмирует он. – Конечно, ваши бумаги шиты белыми нитками, но ничего не поделаешь – они официальные, игнорировать их нельзя. Пишите заявление и берите академический отпуск. Желаю вам выздоровления, возвращайтесь через год!

Я тут же написал заявление на академический отпуск по состоянию здоровья, приложил врачебные заключения, и ушел на год. Но про учебу не забыл. Пока был в «академе», рассчитался со всеми учебными долгами. А их не так много и было – одна курсовая, пара зачетов и пара экзаменов. Зато я получил хороший урок, и потом уже учебу не запускал, четко контролировал ситуацию и таких срывов себе не позволял.

* * *

После академического отпуска на третьем курсе начались лекции, семинары и курсовые уже по спецпредметам. Это было попроще, но более трудоёмко. Наверное, и тогда, как сейчас, можно было кому–то заплатить, и тебе бы написали любую курсовую работу. Но мне было жалко на это денег – их и так постоянно не хватало на мои побочные интересы. Мама с отчимом по–прежнему высылали 50 рублей в месяц, но стипендии у меня уже не было, перестал платить вечному студенту и мой родной комбинат «Вулкан». Да и из общежития, как уже говорил, меня выгнали. В общем, пришлось изобрести другой, относительно более реальный и дешевый способ написания курсовых. У нас на факультете был небольшой деревообрабатывающий цех, где проходили практические занятия по специальности. Кроме того, в одном из помещений располагался замечательный архив с курсовыми и дипломными работами чуть ли не со времен сотворения мира. Учебная программа ведь каждый год не меняется, повторяются и темы работ. Уже понятно, к чему я веду? После «академа» я вернулся уже в другой курс. Встречали меня аплодисментами — были наслышаны...

Особенно радовались двое студентов – Иварс Лаудерс и Андрис Бентс. Бентс – отличный баскетболист, «сборник» Латвии, а Лаудерс – просто симпатичный разгильдяй. Оба, как и я, жизнелюбы до мозга костей. Они потирали руки: в их компанию прибыла «звезда» академии, «наш человек». Эти ребята и стали моими друзьями–компаньонами в разных дальнейших скользких делах. Я посвятил их в свою идею. В цеху работали два мастера, которые нам преподавали практические занятия, свойские мужики 30–40 лет. У них хранились ключи от всех помещений на этаже. От архива – тоже. Мы с этими мужиками хорошо контачили, но не настолько, чтобы сказать: «Дайте нам ключи от архива, где работы лежат!». Я своим архаровцам говорю: «Они любят выпить, этим надо воспользоваться. Давайте для начала пригласим их в ресторан, а там посмотрим…».

Придумал легенду, будто бы мне на голову случайно упали деньги, и пригласил их разделить компанию. Они без колебаний согласились. Но в ресторан мы пошли не вечером, а днем – сразу после занятий: в этом случае у них с собой должна быть связка ключей. Заранее подготовили одного елгавского спеца, который за вознаграждение должен был снять с ключей слепки. В ресторане “Лиелупе” договорились со знакомым официантом Эдвинсом, чтобы он поставил нам на стол две одинаковые бутылки – одну с водкой, другую с водой, а если не хватит, чтоб повторил трюк. И вот мы всей честной компанией завалились в ресторан. Все шло по плану. Спровоцировал наших собутыльников для начала выпить по–армейски – из фужеров. А в них по 200 граммов. Только у нас вода, а у них – водка. Потом перешли на рюмочки. Тут ведь главное начать, а потом – море по колено. Они уже перестали замечать, что приносит официант, какие бутылки, пьянеем мы вместе с ними или нет. В общем, напоили их в стельку. Пришлось волочь их на себе до общаги напротив ресторана, и пока они отдыхали, мы все успели: вытащить из кармана ключи, сгонять к спецу по слепкам, вернуться обратно и положить ключи в карман. Теперь у нас был свободный вход во все кабинеты, но главное – в самый заветный! Все оставшиеся годы мы паслись в архиве, перелопатили его вдоль и поперек, подыскивая себе подходящие курсовые. Правда, иногда бывало страшновато. Ночью, в таинственной тишине, с фонариком в руках, мы лазили по полкам, боясь каждого шороха. Лаудерс обычно стоял на шухере: вдруг какому– нибудь сумасшедшему профессору приспичит поработать на ночь глядя — кто их там знает? Все курсовые шли как по маслу.

Но однажды случилась осечка. Преподавал конструирование мебели нам знаменитый Вилнис Казакс. Ему было лет 35, и он увлекался модернистскими штучками, обустройством квартир и домов, был в курсе последних тенденций деревообработки. И по сей день он гремит в Латвии как дизайнер по мебели. Целью нашей курсовой работы у него было сконструировать что–то из мебели: шкаф, комод или стол. Казакс знал меня как картежника и говорит: «Вот тебе, Шенхофс, и карты в руки – придумай оригинальный картежный стол!» Не поверите, но в архиве я нашел такой стол. Он не был классически картежным, но вполне мог за него сойти. Круглый, с шуфлядками по периметру, где при необходимости можно прятать карты.

Очень интересный стол! Я скопировал эту курсовую и пошел на защиту к Казаксу. Он открывает работу, о–оочень внимательно ее рассматривает и выдает: - Эту работу я очень хорошо помню. Лет пять назад один из моих студентов сконструировал точно такой же стол. Или вы телепат, или что–то тут не так... Я сделал удивленное лицо, но ничего не сказал. И Казакс почему–то не стал допытываться и углубляться, оказался нормальным – своим парнем. С дипломной работой поступил так же, как с курсовыми: накопал ее в архиве. Тема была несложная – Aнализ использования основных фондов ДОК «Вулкан». Договорился с «Вулканом», мне выдали расчеты и производственные показатели, которые оставалось лишь подогнать к готовой работе. Дальше уже было дело техники – с умным видом показать себя при защите диплома. Что мне успешно удалось сделать.

* * *

Зато зачет по научному коммунизму перед защитой диплома я сдавал раз десять. А ведь без него не допускали к госэкзамену. Наиважнейший предмет! Ты мог быть семи пядей во лбу, отличником в любых других предметах, но если не сдал научный коммунизм, – всё, тебе крышка. До свидания, ты никто, диплома не видать! Научный коммунизм нам преподавала доцент Айзсила. Она была моложавая, довольно интересная женщина лет сорока. Всегда очень модно одетая, даже с шиком для советских времен. Это бросалось в глаза. Но при этом она была вся чересчур правильная, из самозабвенно верующих в коммунистические идеалы. Во всяком случае нам так казалось. О таких говорят – святее римского папы. И драла она нас, как сидоровых коз. Как–то на одном семинаре Айзсила в очередной раз пудрила нам мозги преимуществами советского строя, причем строгим тоном, не терпящим никаких сомнений. Надо сказать, что я иногда любил выступить, потроллить преподов.

И вот слушал я эту белиберду и не выдержал. – Да, преимущества советского производства хорошо видны на вас, – вдруг сказал я. – Костюмчик ваш, надо полагать, пошит на фабрике «Большевичка»? Или все–таки в Италии или Франции? Она ничего не ответила, но меня запомнила. Идиот! Нашел приключения на свою голову. Понятно, что с научным коммунизмом не задалось. Айзсила, бывало, заводила со мной диалоги – по предмету и на общие темы. Без свидетелей, после занятий. Что меня в каком–то смысле удивляло. Но, тем не менее, однажды речь зашла о том, что коммунизм – наше светлое будущее. И тогда я брякнул, что вывел свою формулировку коммунизма. Она с интересом уставилась на меня. – Ну, и что же это, по–вашему? – с интересом спросила меня. – Это своеобразная форма религии, очень похожая на классические религии, – выпалил я.
– Человеку свойственно во что–то верить. А цель предложения обществу такой религии, как коммунизм – чтобы люди не думали, а верили, чтобы властям легче было манипулировать сознанием общества. Мысль была прогрессивная, но в принципе довольно опасная, по тем временам – просто антисоветская. Хотя уже были брежневские времена, когда на эти темы можно было рассуждать относительно спокойно. И мы в студенческой среде говорили об этом, спорили, анализировали. Так что мое мнение сформировалось не в один день.
– Вы сами поняли, что сказали? – не на шутку завелась Айзсила. И в ее глазах промелькнула насторожившая меня усмешка. Я немного растерялся, но ответил:
- Я не очень понимаю коммунистический тезис «от каждого по способностям, каждому по потребностям». Согласно марксистскому учению, при развитом социализме и ничем не ограниченных производственных ресурсах товаров и услуг будет достаточно, чтобы удовлетворить потребности каждого. Но реально ли это? Возможен ли рай на земле для всех? После этого в моей жизни начался настоящий кошмар. Поначалу пытался проскочить по накатанной схеме, с помощью хорошо подвешенного языка. Не прокатывает. Она сидит деревянная, как истукан. На это вы не ответили, на это – тоже, зачет вы не сдали, приходите в следующий раз. Я морально и физически уже измотан. Шутка затянулась, друзья покатываются со смеху, издеваются надо мной. Лучше ужасный конец, чем бесконечный ужас, решил я и засел за учебники. Усвоил этот научный коммунизм так, что от зубов отскакивало. Когда получил зачет, всем объявил, что экзамен буду сдавать в стихах. Это единственный предмет за всю мою студенческую жизнь, который я знал досконально – от и до. На экзамен пришел злой как черт. Привык ведь сам иметь преподавателей, а тут меня поимели, да по полной программе – заставили выучить!

Я знал, что Айзсила тоже в комиссии и, возможно, будет пытаться срезать меня придирками. Но она там будет все–таки не одна, поэтому надежда на «пятерку» есть. Именно такая оценка в этом конкретном случае мне принципиально была нужна. Обычно я никогда не шел на экзамен первым, а всегда лавировал, ловил моменты, когда преподаватель устал, хорошо поел, разленился и мало слушает, какую пургу я ему несу. Но тут я принципиально пошел первым. Однокурсники остолбенели. Взял билет и сказал, что готов отвечать без подготовки. Но они не позволили отвечать сразу, сами были не готовы слушать: кто еще не проснулся, кто с похмелья… Билет был удачный. Я присел, быстро набросал тезисы. Наконец иду отвечать. Но вижу, меня никто не слушает.

Зевают, переговариваются, что–то чирикают на бумаге. Айзсила тоже не слушает, сидит ухмыляется – наверное, радуется, что обломала меня. Это, конечно, меня задело, и я заметил комиссии: – В принципе, если вам неинтересно, мы можем о музыке поговорить или о спорте. Что вам ближе? Они взбодрились. Да, достаточно – отлично! Но тут напоследок, как и ожидалось, выступила доцент Айзсила. Не утерпела, все–таки встряла. – Да, нет вопросов – билет полностью раскрыт, – признала она. – Но я выскажу свое мнение комиссии, пусть она решает. Шенхофс очень плохо посещал занятия, вступал в препирательства с преподавателем. Он не заслуживает пятерки...

В общем, оценку мне на балл снизили. Ну и ладно – черт с вами! Интересно было бы знать, как изменилось у Айзсилы мировозрение после перестройки и Атмоды. Наверняка изменилось. У нас ведь многие пламенные коммунисты перевернулись на 180 градусов, перекрасились и прекрасно чувствуют себя в новой реальности. Более того – с упоением поливают свое прошлое. «Мы не пилим и не строим, мы гордимся общественным строем». Пожалуй, эта старая формула сегодня становится все более актуальной у нас в Латвии. Хотя уже многим понятно, что гордиться особенно нечем. …Мама от моей учебы и раньше хваталась за сердце. Последний раз – на выпускном вечере. Доцент Пушинский, с подачи которого я вынужден был брать академический отпуск, в своем спиче вдруг вспомнил обо мне. Мысль была такая: да, всех поздравляю, все молодцы, но мне не очень понятно, что делает на выпускном Шенхофс – это, наверное, ошибка, он не мог окончить академию. Шутник. От его корявого юмора мама чуть не заплакала: решила, что у меня диплом отнимут. Но нет, диплом был уже в кармане!
Эпопея закончилась… Ура!

 

“Игра – это и умение не дать заманить себя в ловушку, и все обернуть так, чтобы в ловушке оказался заготовив- ший ее противник.” (Анатолий Барбакару)

КАРТЫ…

На заре туманной юности проявился у меня один талант. Можно назвать его соблазном, грехом, страстью. А можно и очередным «университетом», который, возможно, тоже помог мне добиться чего–то путного в жизни. Иногда сожалею, что игра в карты не включена в школьную программу как предмет или хотя бы факультатив. Шучу, конечно. Хотя… По большому счету, так и есть. Коварство азартных игр давно описано в мировой классике, много подтверждений тому и в реальной жизни. Засосать эта трясина может легко и незаметно. Многих и засасывает. Но мне как–то удавалось вовремя останавливаться и менять приоритеты… Это увлечение помогло открыть глаза на человеческую природу. Типажи, характеры, привычки, слабости – вся натура удивительным образом обнажается за карточным столом. Где–то и жизнь можно сравнить с карточной игрой... Как вы помните, вернувшись мальчишкой после сибирской ссылки в родную Кулдигу, я тянулся к взрослым парням: сказывалось отсутствие отца. В том районе города, где мы жили, было много отсидевших, блатных. Вот к ним–то мы, пацанчики, и липли, как мухи. Пытались подражать – ведь нормального, мужского, примера перед глазами у многих не было. С упоением слушали тюремные байки, наблюдали за карточными играми, пытаясь уловить их суть.

А играли бывшие сидельцы в основном в очко, секу и, конечно, на деньги. Потом, когда я уже начал заниматься настольным теннисом, тренер сделал все, чтобы убрать меня с улицы, подальше от блатных. Но карточные уроки – чисто технически – я запомнил отлично. И тут вдруг оказалось, что карты популярны и в спортивной среде – не только у «настольников», у всех! Когда разъезжались мы летом на сборы, да и во время соревнований – играли до самозабвения. Повседневно тоже – до и после тренировок. Начали появляться первые копейки–рублики на конфеты и булочки. Именно тогда, в свои 13–15 лет, я начал осваивать психологию игры и людей, которые играют в игры. На первый взгляд сека кажется несложной игрой, но это далеко не так. Она очень даже сложная – психологически. Еще были серьезные игры в карточном мире: очко, храп, бура. В то время в них играли не только блатные, но и фарцовщики, бармены, завсклады, завмаги и прочие мясники. Преферанс, покер тоже были популярны, но у другой публики – в основном среди интеллигенции старшего поколения из категории так называемой богемы: художников, артистов и музыкантов... И, что интересно, номенклатурные работники партийных и советских органов тоже нередко имели склонность к картам.

Вынужденный перерыв от карт у меня произошел в армии – там это было не принято. Но уже в академии оказалось, что и в студенческой среде есть свои картежники. Правда, у бедных студентов ставки были не ахти какие: основная масса ухитрялась жить на стипендию. Но встречались и сынки зажиточных родителей из той же партийной номенклатуры и руководителей различного уровня. Поначалу я вовсе не из–за денег играл. В студенческой среде их много не выиграешь, поэтому потолок мы устанавливали сооответствующий – более 10 рублей ставок не было. А начинали с 20 копеек. Азарт, адреналин, психологическая дуэль – вот что больше всего привлекало меня в картах. Но когда остался без стипендии, да еще и без общежития, пришлось серьезно думать и о заработке. Зачастил в Ригу, к своему товарищу, студенту мединститута Айвару Витолсу, который жил в общаге и приютил там меня. Позже с моей «легкой руки» нас выгнали и из этой общаги, и мы сняли на двоих крохотную квартирку в Старой Риге: без особых удобств, зато прямо по соседству с молодежным кафе «Аллегро» и в двух шагах от знаменитого на весь Союз ресторана «Луна». Вместе с Айваром мы тестировали все рижские кабаки и постепенно осели в «Луне».

В этом злачном месте, где, кроме обычных рижан, собирались фарцовщики, дамы лёгкого поведения, моряки, гости столицы, в том числе интурист, и была наша основная база. Там я, периодически забросив учебу, обедал, ужинал, фарцевал, знакомился с самыми разными людьми и, разумеется, играл в карты. Любопытно, что основной мой источник доходов той поры составляли карточные выигрыши, а - 150 вовсе не спекуляция джинсами. Может быть, потому что от фарцовки я никакого удовольствия не получал, занимался этим только по необходимости – когда не было денег или подходящей компании для игры. А вот карты я любил. И они любили меня. * * * Наиболее привлекательной игрой была для меня сека. Тут я, не буду кокетничать, был мастером, да что там – профессионалом! Во всяком случае, мне самому так казалось. Редко проигрывал, и часто уже под утро в очередной раз был при неплохих деньгах. В основе секи лежит принцип «у кого больше очков, тот забирает банк». По три карты сдаётся каждому игроку, остальная колода лежит на столе неприкосновенной. Одна игра длится по 3–5 минут, но серия игр может продолжаться бесконечно – до утра и дольше. На первый взгляд, правила незатейливые.

Казалось бы, выигрывает тот, у кого больше очков: открывай карты, и дело с концом! Но в подкладке за видимой простотой скрываются мощные ходы, настоящий психологический спаринг между игроками. Игра слов, мимики, воли, нервов. Я ловил кайф, одерживая над противником психологическую победу, играя изобретательно, импровизируя на грани фола. Первое правило: ты ни в коем случае не должен позволить раскрыть себя – как и с чем ты играешь, блефуешь или нет, играешь ли только тогда, когда у тебя очки на руках. Задача – запутать партнеров. Правило второе: как можно быстрее расшифровать стиль игры соперников. И последнее: во время игры желательно, даже необходимо вести как бы ненавязчивый диалог с партнерами. Придумывать на ходу всякие хитрости и психологические трюки. Провоцировать разными способами, чтобы выманить из них побольше денег.

В моей игре были свои стадии. Первая – прощупывание игроков. Поэтому, когда я садился за стол в незнакомой компании, то первый час не играл. Нет, в игре я участвовал, но чисто механически: сдавал или брал карты, если очков нет – сбрасывал. Никакого блефа и импровизаций! Если очки приходили, так же, механически, быстро выигрывал, забирая, как правило, маленький поначалу банк. Но параллельно этой «механике» я внимательно изучал партнеров. Кто как себя ведет, кто как играет, какие у каждого особенности, слабости... Например, один злится на шутки, заводится с полоборота, когда на руках плохая карта. Второй – вроде спокойный, но начинает интенсивно курить, когда пришла хорошая карта. Третий сидит молча, как скала, но вдруг ни с того ни с сего меняется в лице. Там много нюансов – всех не перечислишь. Но в принципе часа хватает, чтобы увидеть в общих чертах, кто есть кто. Еще один немаловажный фактор – постараться как можно быстрее понять, присутствует ли в нашей «честной» компании профессионал, то есть шулер. Это далеко не просто, но надо постараться его увидеть и в дальнейшей игре быть крайне осторожным. Или уклониться от игры и просто уйти.

Вторая стадия – начинаю играть, но еще вполсилы. На этом этапе пытаюсь запутать партнеров – чтобы они даже не догадывались, что я делаю и как. Блефую. Часто необоснованно, сумбурно импровизируя и т.д. То есть активно изображаю лоха и параллельно внимательно продолжаю следить за манерой игры партнеров. Например, если я раскусил, что один из компании не склонен играть слабыми картами и не блефует, – он из меня деньги по ходу игры не выкачает. Скажем, у меня в общей сложности на руках 20 очков – я ставку сделал, но вижу: именно этот партнер включился в игру, а это значит, что у него как минимум 22 очка, если даже не больше. Понимаю: раз он заиграл, то мне с ним делать нечего – я выхожу из игры, сбрасываю карты. Конечно, бывают исключения, ситуации могут быть разные, в том числе и нестандартные. По ходу игры ставки растут, на кону сумма все больше, и каждому хочется забрать банк. Партнер смотрит на тебя и гадает – есть у тебя очки или нет? И тут ты начинаешь с ним вести разговор, подключаешь игру слов, в ход идут разноплановые хитрости, шутки в тему. Начинаешь его чуть подкалывать, напускать на себя разные эмоции: испуг, растерянность, удивление. Много всего.

Разговоры, диалог во время партии – чистая импровизация. Важно отвлечь внимание, усыпить бдительность, расслабить. Короче, запудрить мозги. Ведь у тебя всего лишь три карты на руках, и они остаются до конца игры. И наконец – полноценная игра, непрерывная импровизация, игра, в которой дозволено все, и, конечно же, не без риска. Вот для понимания небольшой мастер–класс. По ходу игры на столе скапливаются все более серьезные суммы, пропорционально растет и соблазн забрать эти деньги. Это уже игра не для слабонервных. В чём заключался мой психологический трюк? Допустим, на руках у меня хорошие карты. На финальной стадии очередной партии мы остаемся вдвоем. А сумма денег на столе такая, что уму непостижимо! И вот один из нас – обычно не я – открывается и первым обязан показать свои карты. Мои карты закрыты, я их не показываю. А когда он открылся, я вижу, что у меня очков больше, могу открыть свои карты, протянуть руку и забрать банк.

Но я этого не делаю. Хотя деньги приличные и мне очень хочется их забрать сразу – без риска, без приключений! Но я начинаю рисковать, играя на нервах своего партнера и заодно приводя в замешательство всех остальных – на будущее. Очень рискую, но тем не менее начинаю с ним диалог: – Ну да, вижу – ты молодец, но у тебя карты все–таки не дотягивают до моих, – говорю я, и поскольку карты свои не показываю, он вправе думать, что это блеф. – И я предлагаю тебе секу. По правилам, если игрок произносит это слово и соперник на секу соглашается – обратного хода уже нет. Можно либо поделить всю сумму на столе пополам, либо предложить остальным партнерам вступить в новую игру с нами. Ставки снова растут. Игроки, желающие включиться в игру, обязаны внести половину суммы, которая находится на столе. На этом уровне доходит до того, что можно машины и дома проиграть. В чем мой риск? Вместо того, чтобы тихо, с гарантией, сразу забрать всю сумму, я провоцирую увеличение ставок. В этом случае, если он согласится на секу, банк может уплыть от меня. Потому что придут ли мне повторно хорошие карты – большой вопрос.

Моя задача – чтобы люди вообще перестали понимать, что происходит и что творится в моей голове. К этому моменту еще никто не видел мои карты. Партнер уверен: Шенхофс блефует – нет там никаких очков! Его руки уже тянутся к деньгам на столе. Сумма немалая, очень хочется взять ее сразу. – Нет, секи не будет! – горячится он. – Карты на стол, деньги мои – и всё! Подожди, – спокойно продолжаю я – еще раз предлагаю тебе секу, у меня правда больше очков. Причем это надо преподнести особенно: сделать серьёзное лицо, смотреть прямо в глаза, правильные слова подобрать… Но игрок мой уже зашорен, он не способен анализировать: «Если Шенхофс второй раз предлагает секу, ну тогда там стопроцентно нет никаких очков, – думает он. – Значит, он голый и беспомощный, а деньги точно мои!» – Ладно, я тебе предлагал, ты сам отказался, хотя деньги–то хорошие, – моя провокация еще не заканчивается. – Может, все же согласишься на секу? – Ни в коем случае! – он уже набычился. – Всё! Или показывай карты, или я забираю все деньги! – Ну, что я могу сделать – продолжаю ехидничать. – Уже ничего. Я медленно, глядя ему в глаза, открываю по одной свои карты. Он смотрит на них и приходит в состояние, близкое к помешательству. Человек в этот момент тихо сходит с ума… И теперь, когда в следующий раз будет аналогичная ситуация, только у меня очков окажется меньше, он уже на эту секу, очень возможно, пойдет. А я получу шанс улучшить свои стартовые позиции. Подобные психологические трюки были моим коньком.

* * *

Тут возникает закономерный вопрос: пользовался ли я в игре техническими приёмами, то есть ловкостью рук? Ведь в обществе картежники часто ассоциируются с шулерами. Не думаю, что меня можно назвать классическим шулером. Да, кое–какие трюки я делать умел, но до «катал» мне было далеко. Чтобы достичь их уровня, картами надо жить. Точнее – посвятить им жизнь. Профессиональные каталы – это очень талантливые, тренированные и неординарные личности. В своем регионе с такими встречаться не приходилось. Бог миловал. А вот в Сочи с одним познакомился. Но играть не рискнул, не могу похвалиться. Звали его Анатолий Барбакару, в карточном мире – Мастер. Очень интересная личность, один из лучших в СССР профессиональных картежников тех времен, настоящий артист оригинального жанра. По его подвигам даже был снят сериал «Шулер». Анатолий был великолепным психологом, обладающим необыкновенной ловкостью рук. Просто гений карт тех времен.

Почему был? Пару лет назад мы с женой решили летом отдохнуть в Одессе. Я помнил, что Барбакару одессит. И такая ностальгия по тем временам меня вдруг охватила, что я предпринял попытку найти его и встретиться с Мастером. Не очень верилось, что получится. Но случилось невероятное: удалось – он вышел на контакт! Очень теплой и интересной была эта встреча. Оказалось, Мастер “завязал” с картами еще в 1992 году. Окончательно и бесповоротно. С тех пор он пишет книги о своей жизни, о событиях тех лет. Очень интересно, откровенно и поучительно. Особенно для подрастающего поколения. Пишет стихи и, только вдумайтесь – для детей! Ведет телепрограммы, в том числе криминальную хронику! Консультирует и пишет сценарии для телевизионных фильмов, играет на гитаре и исполняет шансон. Записал и выпустил несколько музыкальных компакт–дисков. Необыкновенно талантливый человек. Вот как бывает – встретились через 35 лет...

Я же особой ловкостью рук похвастаться не мог. Но то, что умел, крайне редко применял. Тем более студенческих компаниях, где все свои, вместе учимся, дружим. Но один раз, чего греха таить, в такой компании обстоятельства заставили применить один из трюков моего скромного арсенала. Даже осмелюсь назвать, по отношению к кому. Сейчас это баскетбольный тренер Петерис Лагздиньш из города Елгавы, а много лет назад был таким же, как я, студентом академии по кличке Пичинь. Почему именно он? Очень просто – в ту ночь ему очень пёрла карта и практически все деньги нашей “честной компании” были у него. Шли годы, а он почти всегда, встречая меня, не унимался: – Ну, расскажи, как ты это сделал! Я тогда понял, что ты меня «обул». Но как? В какой момент ты смухлевал? Ему было страшно интересно. Как–то, уже спустя много лет, за рюмкой чая подумал: надо рассказать. И признался, что под утро, когда все уже были измотаны игрой, я растасовал колоду с комбинацией карт: у Пичиня 32 очка вместе с джокером, а у меня 33 – три туза! Надо признать, беспрецедентно наглая растусовка, но однозначно гарантирующая успех. В результате все его деньги стали моими. Сделал я так, потому что карта мне совершенно не шла, всю ночь – вообще никак! А мне на следующий день позарез нужны были деньги.

С Пичинем мы посмеялись и расстались друзьями. Но на самом деле эти вещи очень рискованны. За такие трюки и зубы могут выбить. Особенно в криминально–блатной среде – там наказание могло быть очень жестоким. Но так как игра меня захватывала прежде всего своей психологичностью, я подобными вещами пользовался редко. Еще раз повторюсь: в картах меня первоначально захватывал сам процесс и лишь потом деньги. И я хорошо понимал исходящую от азарта опасность, включая зависимость… - 157 Начнем с того, что позже я еле вытащил из этого болота своего единственного сына. Причем я никогда не учил его картам, не играл с ним. Видимо, что–то выстрелило на генетическом уровне. Это, как игровые автоматы, казино, наркотики, добром обычно не кончается. А если ты еще не особо играешь, а мнишь себя великим игроком, это еще в сто раз опаснее.

В мои юные годы был тому очень показательный пример. У нас в студенческой компании играл такой Волдемарс, мы его звали Волдиньш–Золотой телёнок. Из–за карт его выгнали из Академии – он так подсел на это дело, что играл день и ночь. Внушил себе, что он суперигрок, просто ему не везет. “Выдоить” Золотого телёнка никакого труда не составляло, потому что его беспочвенный азарт не имел берегов. В итоге он проиграл все деньги. А сбережения у него были приличные: богатые родители не скупились для единственного сынка. Учебу он окончательно и безвозвратно запустил. В результате из академии был отчислен. И, наконец, Волдиньша выгнала из дома жена. Человек потерял всё. А потом пропал сам. И по сей день неизвестно, что с ним случилось.

У меня, к счастью, границы существовали. Да и был я достаточно самокритичен к себе в карточных делах. Присматривался к компаниям, где доводилось играть, осторожничал. Карты в моей жизни не доминировали. Играл в свое удовольствие, совмещая с другими соблазнами тех молодых лет. Хотя задатки у меня, несомненно, были. И, конечно, нельзя отрицать – та школа, которую я прошел благодаря картам, сыграла немаловажную роль в развитии моей личности, во всех последующих жизненных начинаниях. Короче, после женитьбы карты я сразу закрыл. И сам удивляюсь, как легко это произошло. Восемь лет не играл и вообще к колоде не прикасался. В те годы был увлечен автоспортом, плюс семейная жизнь. Карты все–таки требуют времени, очень много времени. Но однажды, когда в нашу жизнь пришла «перестройка с перестрелкой», сесть за карточный стол всё же пришлось…

* * *

Со старых фарцовских времен оставался у меня хороший приятель Гена из Питера. Интеллигентный, очень интересный парень, с высшим образованием, умница. В 80–е он успешно возглавлял бригаду «кукольников», которые разводили народ у чековых магазинов. Проворачивали очень крупные суммы. И вот приехал Гена со своими подельниками в Ригу – бомбить лохов. Они занимались реальным обманом людей, вместо пачки чеков или денег подсовывая им «куклу». Под названием “кукла” подразумевается пачка четко нарезанной бумаги, прикрытой сверху и снизу купюрами настоящих, соответствующих конкретному денежному номиналу банкнот. «Кукольники» были ловки, артистичны – это был их криминальный бизнес с большим оборотом. В гостиницах обычно не жили, чтобы там не отсвечивать, а останавливались по знакомым. И вот Гена привёл свою бригаду ко мне в дом. Подельники, в отличие от него самого, были реально из блатного мира, в татуировках – классический криминал. А в доме у меня – жена, маленький сын. Впрочем, чего мне бояться – их же мой друг привёл!..

Как–то засиделись мы за ужином, чуть выпили. Гена ушел спать, а его подельники вдруг предложили: давай, может, в картишки, в сечку перекинемся – по рублику, по два… Надо же какое совпадение: в мою любимую игру предложили сыграть! Они, очевидно, уже осмотрелись: большой дом, за домом огромные теплицы с цветами – показатель, что хозяева зажиточные. Решили, что я цветы выращиваю, а на самом деле этим занимался отец жены. «Надо бы этого лоха растрясти на деньги: больно уж на широкую ногу живет!» – наверняка думали они. И я согласился, не выдержал – азарт все–таки взял свое. Но на всякий случай для начала прикинулся простачком, дабы присмотреться, что они в картах из себя представляют. В игре они оказались так себе, ничего особенного. Пытались играть на лишней карте, кидать друг другу «маяки». Но не более того. К тому же все это для меня выглядело довольно примитивно.

Играли мы всю ночь. К пяти утра, уже давно убедившись, что не на лоха напали, начали меня провоцировать: мол, давай поднимем ставки. Хотели побыстрее отбить деньги. К этому времени они уже успели проиграть достаточно большую сумму. Я соглашался. Под конец мы играли уже по 50 рублей начальной ставки, которые по тем временам считались очень крупными деньгами. В итоге все, что у них было, они проиграли. Но надо признать, что мне в ту ночь очень неплохо шла карта. Где–то в восемь утра моя жена спускается со второго этажа и, увидев за столом наших татуированных гостей, а возле меня на столе кучу денег, на глазах бледнеет. Она настолько перепугалась, что вернулась обратно в спальню, чтобы как–то собраться – у неё просто тряслись руки. Вскоре показывается заспанный Гена: пора бригаде собираться и двигать на работу. Он как эту картину увидел, сразу все понял и очень спокойно сказал своим: «Ну вы и мудаки…Полчаса вам на сборы !” И ушел. А блатные совсем растерялись. Да, крупно попали. 

Вели себя культурно, но начали “разводить”: – Мы тебя уважаем, хозяин, у тебя в гостях находимся. Если бы тебя обыграли, всё бы вернули. Поиграли и хватит – пусть каждый заберёт свои деньги обратно и разойдемся. Скажу честно, я тоже занервничал. Даже немного испугался. Смотрю на них и думаю: что делать? Черт их знает, как они дальше себя поведут… Они же из блатного мира и их трое. После долгой паузы говорю: – То, что вы предлагаете, не по понятиям. Карточный выигрыш есть карточный выигрыш... И это всё – мои деньги. Я удивлен, что вы так поступаете. Ладно – часть отдать, но не более... Обхватив кучу денег, делю ее, не считая, на две равные половины, одну придвигаю к ним: «Забирайте. Но больше с вами играть не сяду». Я думал, они не возьмут. Но взяли... Еще раз повторю: в карточном мире такой вариант – из ряда вон выходящий. Это нонсенс. Беспредел, унизительный для тех, кто его предлагает! Потом посчитали мы с женой деньги – оказалось 5 тысяч с чем–то рублей. По тем временам достаточно большая сумма! А это значит, что у меня на столе было где–то 10 тысяч. Считай автомобиль «Жигули». И все за одну ночь! Тут как раз наш знаменитый баскетболист Вадис Валтерс приехал с соревнований из–за границы, и я знал, что он привез хорошую аппаратуру. Мы поехали к нему и купили огромный телевизор “Sony” с видеомагнитофоном “Philips”. Это была моя последняя, вынужденная, но весьма успешная карточная «гастроль». Игра закончена. Занавес. Все могут расходиться…

 

«Весёлые люди делают больше глупостей, чем грустные, но грустные делают большие глупости». (Жан де Лабрюйер)

«ЛУННАЯ» СОНАТА

Студенческая юность была полна приключений, хоть кино снимай. Еще один пройденный мной универ ситет – это полное погружение в рижские злачные заведе ния, которыми славилась на весь бывший Союз столица Латвийской ССР, и разные вытекающие из этого послед ствия. Тем более что погружаться было куда… У жителей огромной страны Прибалтика воспри нималась неким «окном в Европу». Побродить по узким улочкам Старушки–Риги, посидеть в милых, уютных кабачках с видом на черепичные крыши, отдохнуть на Рижском взморье для советского человека считалось шиком – все равно, что съездить за границу. Здесь вечно шли какие–то съемки: снимали фильмы про Запад, и главные роли иностранцев обычно получали прибалты.

Русский язык тогда знали все, но своеобразный акцент мог сойти за немецкий, английский – да какой угодно! И, конечно, необычная, почти совсем западная, менталь ность бросалась в глаза туристам, даже с той стороны «железного занавеса». Между прочим, зарубежные жур налисты едва ли не первыми назвали наши края «совет ским Западом», а Ригу – маленьким Парижем. Культура поведения и быта, манера одеваться и говорить точно так же отличала городских латышей от провинциальных, как отличала русских рижан от жителей Москвы, Киева и Минска. А уж культура обслуживания в Эстонии, Латвии и Литве всегда была на голову, а то и на две выше, чем в остальных союзных республиках.

Совершенно особое место в повседневности совет ской Риги и прилегающей Юрмалы занимали заведения общепита: рестораны, бары, кафе, кондитерские и про чие забегаловки. Все они условно делились на кафешки и кабаки. Кафешки служили камерному времяпровожде нию в мирных целях – для свиданий уже состоявшимся парочкам или подружкам для болтовни. А вот кабаки – это уже по–взрослому: с живой музыкой, хорошей кухней, возлияниями, съёмом девочек и даже – о ужас! – «ночными бабочками». Кафешки и кабаки были таким гастрономически– культурологическим феноменом, который впечатлял гостей города. Притчей во языцех стали ухоженные рижские дамы: и институтки, и служащие окрестных министерств–ведомств, и старушки–пенсионерки, – которые к полудню наполняли своим щебетом кафе «Вецрига», заказывая тающий во рту слоеный пирожок «Бульонный», навороченную пироженку с кофе и риж ским черным бальзамом. Дамы! 40–градусный бальзам! С утра! И ничего…

Москвичи и ленинградцы до сих пор с придыханием вспоминают серый горох со шпеком и хлебный суп со взбитыми сливками. Эти чисто латышские фирменные блюда были в меню каждой уважающей себя столовки, не говоря уже о ресторанах. В Риге XXI века это боль шая редкость. Уникальное, нашенское уступило место стандартному, сетевому, чужому. Везде одно и то же: среднеевропейские ланчи, пиццы, гамбургеры, тайская вок–лапша… А тогда, сорок и более лет назад, приезжие очень быстро узнавали, что за воздушными «наполеонами» надо в «Ниццу», за копченым угрем и миногой – в «Асторию», за самой лучшей солянкой – в «Луну», за натуральным пивом со свежими чесночными сухари ками и ароматными тминными колбасками – в бар «Зем озола», а за свежим цыпленком табака – в «Кавказ». Самые продвинутые алкогольные коктейли смешивали в «Ленинграде», «Ласите», «Велдзе» и «Петергайлисе», неж нейшие котлетки, фаршированные сыром, подавали в «Торнисе», оригинальную мясную плетенку и настоящие бифштексы – в «Риге», а омлет по–крестьянски с грен ками – в «Ридзене».

Каждое заведение с лица необщим выражением имело свои фирменные блюда и напитки, свое неповторимое биополе. А стоило все это совсем недорого: за 5–6 рублей можно было вкусно посидеть в ресторане и даже позволить себе 100 граммов коньяка. И всюду ломился народ, выстраиваясь в очередь, чтобы просто пообедать. А тут, как назло, на дверях всех кабаков, как по команде, появлялась издевательская табличка: “Мест нет”. Причиной всего этого было то, что в то время населения в Риге было на порядок больше, а общепитовских заведений на всю эту массу с учетом приезжих – в разы меньше.

Спрос превышал предложе ние, и работники общепита чувствовали себя богами. На страждущих у дверей швейцары смотрели сверху вниз, как Ленин на буржуазию. Психология обслужи вания укладывалась в неукоснительную формулу «Вас - 166 - много, а я один!», оспаривать которую никому не прихо дило в голову. Переломить ее можно было только рублем. Незаметно сунув бумажку самого низкого достоинства швейцару, ты попадал почти в любое заведение. Таких бумажек привратник за день собирал немало, «откаты вал» администрации, но и самому хватало на весьма достойную жизнь. Не говоря уже о выручке бармена и официанта, особенно по вечерам: эти за смену могли «поднять» 50–100 рублей – притом, что средняя зарплата инженера тогда составляла 120–140 рэ в месяц.

Била ключом и ночная жизнь Риги и Юрмалы. Но никуда было не попасть. Приходилось заказывать сто лик за неделю, а то и за две. Особый ажиотаж наблюдался в «центрах притяжения»: юрмальских «Юрас перле» с ночной программой варьете во главе с Лаймой Вайкуле, в простонародье «перлушнике», «Кабурге», «Лайксе», «Юрмале» и в рижских – «Луне», «Риге», «Астории», «Аллегро». Ценились «Щётка», как называли ресторан «Щецин», и «Русе» – оба в спальном районе Кенгарагс. На втором этаже «Щётки» по вечерам играл оркестр, была шикарная кухня. Внизу – уютный бар, где царил тогда еще никому не известный Гунар Кирсонс.

Платили по рублю с носа швейцару, только чтобы попасть к Гунче на коктейли. С какими уж хитростями он их смешивал или взбалтывал, – не знаю, но люди отдавали должное его фан тазии. Разгоряченные коктейлями и многообещающим знакомством с красивыми девушками, шумные компа нии плавно перемещались на второй этаж – еще выпить– закусить и размяться на танцполе. Случалось, загул на этом не заканчивался – тогда с шиком брали такси и уже через пять минут были по соседству, в «Русельнике». Там работал ночник с варьете, где иногда выступала та же Лайма. А Кирсонс, кстати, в независимой Латвии стал - 167 - знаменитым ресторатором, владельцем национальной сети «Лидо». Его кухня – сегодня, пожалуй, единствен ная в стране – твёрдо опирается на местные традиции и рецепты.

* * *

Конечно, все эти соблазнительные злачные места я в свое время прошел, но родной для меня стала «Луна». В этом культовом кабаке советской Риги, начиная с 50–х и до конца 80–х собирались «штатники», фарцовщики, зарубежные туристы и интердевочки. Чтобы понять, как я приземлился на «Луне», надо вернуться немного назад – в эпоху моего студенчества еще до «академа». …Итак, второй курс, октябрь 1974–го. Меня выго няют из общежития. За аморалку. Что делать, из песни слов не выкинешь. И как я дошел до жизни такой Комендант общежития – женщина старой закваски – очень осуждала все, что я вытворял. Пьянки, гулянки, карты, разврат. Постепенно все это дошло до деканата, на меня там уже и папочку завели, не раз предупреждали…

Но декан Алфонс Гринфелдс у нас был молодец – такой же, как я, жизнелюб. Всё понимал и долгое время отно сился ко мне снисходительно. Но точку всё же пришлось ставить. Вынудили обстоятельства. Однажды ночью в дверь моей комнаты постучали. – Шенхофс, сейчас же открывай! – раздался громо вой голос тёти–коменданта. Она была не одна, а с мили ционером. Шум, как потом оказалось, подняла мать некой девочки–малолетки: пропала дочка… Причём же здесь я Мозги лихорадочно заработали, и я вспомнил, о чем могла идти речь. Незадолго до ноч ного вторжения я получаю на адрес общежития письмо от незнакомки, которая приглашает меня на свидание

 

«Вчера — золотое дно, сегодня — уже пепелище». (Эрих Мария Ремарк)

КАРЬЕРА ПО ДИПЛОМУ? НЕ ДЛЯ МЕНЯ…

Всякий раз, навещая родную Кулдигу, я не могу удержаться, чтобы не проехать мимо бывшего «Вулкана». С этим деревообрабатывающим комбинатом у меня многое связано. Сразу после школы заработал здесь свою первую трудовую копеечку. Сюда же пришел из армии и получил «путёвку» в вуз. И, наконец, уже с дипломом вернулся на предприятие. Прямо как в песне: та заводская проходная, что в люди вывела меня. Говорят, в одну воду нельзя войти дважды. У меня получилось войти трижды... Проезжая мимо этой разрухи, где еще тридцать лет назад в цехах кипела жизнь, где стоял гул автоматизированных линий, где на доске почёта у административного здания когда–то висел и мой портрет, трудно избавиться от ощущения, что, оглядываясь в прошлое, ты видишь одни лишь руины. Но на месте бывшего «Вулкана» руины слишком буквальны. Заброшенная территория, джунгли по пояс, до основания разбомбленный цех, пустые зеницы окон… Может, была война, которую мы не заметили? Чувствую физическую боль: щемит в груди, щиплет глаза, будто в них случайно попала древесная пыль. Но нет – то совсем не опилки…

* * *

Необходимый экскурс в историю. Производство пиломатериалов – одна из старейших подотраслей деревообрабатывающей промышленности Латвии. В 1912 году в Курляндской и Лифляндской губерниях пиломатериалы изготавливали 56 предприятий (4,4 тыс.рабочих), их продукция составляла 7 % пиломатериалов, выработанных в Российской империи! Огромная цифра. И «Вулкан» был среди этих предприятий. Трудно поверить, но начиналась его биография аж в позапрошлом веке. В 1878 году в Кулдиге открылась спичечная фабрика «Вулкан» и вскоре уже стала одним из самых крупных на территории Латвии профильным производством. А здания на улице Баускас 143 принадлежали фабрике вплоть до национализации в 1940 году. Производили и пиломатериалы.

После войны, уже в Латвийской ССР, начала бурно развиваться деревообрабатывающая промышленность. И «Вулкан» снова оказался среди республиканских лидеров по производству фанеры и малогабаритной мебели. Спички остались в далеком прошлом. До конца 1980–х годов фабрика входила в состав производственного объединения «Латвияс Финиерис». Однако после восстановления государственной независимости комбинат начал мало–помалу двигаться к краху. Как и многие другие предприятия, благодаря не самым умным, но алчным политикам и чиновникам той поры. Великий разгром начался с серии мелких поджогов, которые вспыхивали на «Вулкане» то тут, то там. И, наконец, в 1998–м разрушительный пожар в фанерном цехе похоронил в огне все надежды на реанимацию фабрики в прежних стенах. Да и в других стенах – тоже. На предприятии просто поставили крест. Кто пустил «красного петуха» – случайно или намеренно, – до сих пор неизвестно. Время было смутное, повсюду царили хаос и бесхозяйственность, орудовали «беспредельщики», крупное ворье и мелкие мошенники. И никто особо не ловил их и не наказывал. Не до того было: в стране шел передел власти, денационализация, приХватизация…

В 2002–м было официально объявлено о банкротстве акционерного общества «Вулкан». Комбинат повторил типичную судьбу десятков крупных предприятий, не вписывающихся в концепцию новой Латвии. Но память о нем благодарные горожане все же увековечили… В 2011 году местная художница Айга Вайткус выступила с инициативой создания в родном городе мини– музея, посвященного «Вулкану». Она обратилась к общественности с просьбой пожертвовать для проекта старинные спичечные коробки и другую выпускаемую когда–то продукцию, а также этикетки и фотографии с изображением будней и праздников предприятия. И люди откликнулись! Коллекционеры спичечных коробков не пожалели раритетных экземпляров, кто–то, покопавшись в домашнем архиве, отыскал оригиналы правил внутреннего заводского распорядка, для экспозиции принесли даже стеклянную бутылку из–под молока, которое рабочим выдавали бесплатно! Так что проект состоялся. И теперь стенд в стеклянной капсуле выставлен всеобщему обозрению на улице Баускас как напоминание о славном трудовом прошлом нескольких поколений жителей Кулдиги.

* * *

…В мое время заводская территория была огромной – особенно по меркам нашего небольшого городка. Она простиралась вдоль реки Венты. В одной стороне шли заготовки: туда привозили спиленные бревна, там же их, согласно метражу, распиливали, после чего переправляли по открытому цепному конвейеру на другой конец территории – в цех, где на специальных станках сдирался шпон. Дальше – сушка, формовка и, наконец, автоматизированная линия производства. Цикл – от и до. Фабрика насчитывала 800 рабочих мест! Без преувеличения в каждой второй семье Кулдиги и ее окрестностей кто–то непременно трудился на «Вулкане». Это было самое настоящее градообразующее предприятие. Мы изготавливали фанеру разного калибра и метража, столярные плиты, гнутоклееные детали, легкую мебель: табуретки, стулья, полочки. Но в основном гнали пяти– и десятимиллиметровую фанеру, которая была в Союзе большим дефицитом, продукцией повышенного спроса. Потому–то «Вулкан» считался комбинатом не только республиканского, но и союзного значения.

И вот на это предприятие в самом его расцвете я вернулся в 79–м, после окончания Сельхозакадемии, и здесь мне предстояло отработать три года по распределению. Карьера пошла на удивление быстро. Из самой отсталой смены, которая мне досталась, я за полгода сделал чуть ли не «стахановцев» – об этом чудесном превращении писала даже республиканская молодежная газета «Падомью яунатне»! Ах, какой способный, какой талантливый молодой специалист! Портрет мастера смены, комсомольца и спортсмена Гунтиса Шенхофса висел в заводской галерее передовиков производства, его отмечали почетными грамотами… 

Когда я понял, что руководство комбината мне подсунуло 80 прогульщиков, халявщиков и алкоголиков, первым делом подумал: черт возьми, ну я и попал! Не все, конечно, но большинство моих подчиненных были именно такими. Но, как человек азартный, я в очередной раз включил свои способности и умение импровизировать. Раз вы мне подложили такую жирную свинью, меня тоже голыми руками не возьмешь! Тем более что очень скоро стали понятны все хитросплетения этого производства… Но поначалу был в смятении. Работа – в три смены. Скользящий график: на одной неделе у тебя первая смена, на следующей – вторая, затем третья – ночная. И часть моих «орлов» ухитрялась под разными предлогами расползаться в любое время суток: один запил, другой не проспался, третий “заболел” – в общем, не понос, так золотуха…

Как–то раз очередной алконавт – Павлов – не вышел на работу, и дошло это до начальника цеха. Ему, конечно, не по рангу самому искать работника – за все отвечает мастер. Начцеха бежит ко мне в ярости: – Это еще что такое? Почему станок стоит, а ты на это безобразие не реагируешь? Где Павлов, … таку ж твою дивизию? – Да полчаса назад лично его отправил домой, – не растерялся я. – Он больной, с высокой температурой, какой из него работник? Я блефовал, но если мастер говорит «я не знаю, где мой работник» – значит, он совсем дурак… – Ладно, – начцеха меняет тон. – Замену ищешь? – Да, через час обещал сменщик выйти, спасти ситуацию…

Начальство уходит – я к забулдыге домой. Конечно, спит беспробудно, пьяный в стельку. Говорить с ним нет смысла. На следующее утро вызываю его, начинаю давить на психику: «Что ж ты, гад, делаешь? Ты же меня подставляешь, товарищей подводишь, показатели портишь, не только себе, но и всем хуже делаешь…». А работяга, между прочим, старше меня лет на двадцать – даже как–то неудобно мораль читать! Но куда деваться? На чувстве вины хотя бы одну–две недели этот протянет. А как быть с другими? Пока одного я воспитываю, на работу в тот день не выходят еще двое, и по той же самой причине… И если одному неловко, то другому море по колено, потому как ни стыда, ни совести уже не осталось. А когда рабочий график выпадает на утро понедельника, там вообще полсмены могут пластом лежать, после выходных восстанавливаться… Сегодня я часто думаю: это же надо до такой степени нянчиться со взрослыми людьми, бегать за ними по домам, уговаривать выйти на работу, собирать из–за них собрания, брать на поруки! Это как раз из тех завоеваний социализма, которое пролетариат так и не сумел оценить по достоинству своим скудным умишком. Не нравилась та жизнь? Хорошо. Зато теперь ни заводов, ни фабрик, ни профкомов, ни работы. Гуляй, рванина, пей и спи сколько влезет – никто за тобой бегать не будет, никому ты не нужен!

* * *

В общем, пытался я разбираться с ними своими силами и методами, но никогда не сдавал их вышестоящему начальству. Так постепенно мой авторитет рос. К тому же я нашел способ, как поднять подчиненным мотивацию работать сплоченным коллективом под моим руководством. В итоге мы стали ведущей сменой в нашем цеху. Что за способ? Объяснение до банальности простое. Вот крутится станок, нарезает шпон, потом подъезжает электрокар, собирает эту кучу и везет дальше на сушку. А выработка определяется в кубометрах обычными замерами по определенной формуле: мастер берет линейку, тупо измеряет кучу шпона от пола до верха и записывает данные. Я сообразил, что можно ведь и чуть повыше замерить, чем есть на самом деле. И я стал это делать. Завышал показатели исключительно ради их заработка. Моей личной материальной выгоды здесь точно не было. Только чуть позже на меня обрушилась неожиданная слава…

Что тут еще важно? Проверить, верны ли замеры, сложно: если это не сделать сразу, пока материал не ушел на сушку, а потом на клейку – производство–то непрерывное. Так что все по сути дела держалось на честном слове мастера смены. Через месяц рабочие почувствовали разницу. Она была заметной – заработок вырос процентов на 20. Если получали 160 рублей в месяц, то стали получать 190–200. С учетом копеечных цен на продукты и коммуналку – в среднем 8–15 рублей в месяц – было где разгуляться. Естественно, авторитет мой рос еще больше, дисциплина выравнивалась и работа пошла поживее – уже без пинков под зад. Но с приписками, конечно, я рисковал. И в один прекрасный день едва не залетел… Сменой, которая работала после нашей, руководила Мирдза Зивере – женщина лет пятидесяти, без образования, зато коммунистка со стажем и секретарь парткома комбината. Как опытный мастер, она, видимо, начала что–то подозревать. Почему это ее передовая бригада не может давать такой результат, как наша, якобы, отсталая? Недолго думая, она написала кляузу руководству комбината: мол, так и так, есть некоторые подозрения – прошу разобраться… А информацию мне слили накануне проверки свои люди из конторы предприятия – девочки–лаборантки: «Готовься, завтра к тебе направят комиссию!» Я, понятное дело, немного насторожился.

Что делать? Собрал всю смену и скрывать ничего не стал: – Вас много, и кто–то вполне может после этого разговора выйти отсюда и отправиться прямо в администрацию, меня уволят и до свидания. Вам дадут другого мастера, но вряд ли он будет с вами возиться так, как я. Надеюсь, вам не все равно? Значит, задача такая: вы уже работаете намного лучше, но завтра должны сделать невозможное. Чтобы эта кубатура, которую я ранее фиксировал, была реально выполнена. Никаких перекуров и сачкований! Просто один день отработайте в поте лица – хоть падайте у станка, но показатель дайте. И что, вы думаете, они сделали? Они не то, что повторили мои замеры – они их перевыполнили! Никто не поверил и перемерили еще раз. Да, все верно, никаких расхождений. Так и подмывало нагрубить кляузнице. Но я ограничился подколками. – Такая ли уж передовая ваша бригада? – ёрничал я. – Могу научить вас работать, провести семинар об оптимизации работы смен. Хотите? Как она бесилась, как шипела и фыркала! Короткими оказались руки у секретаря парткома…

* * *

Формула успеха руководителя любого ранга и направления – завоевать и закрепить свой авторитет. Иначе ожидаемого результата не достичь! Тут напрашивается более масштабная параллель – государственного управления современной Латвии. С такой мерой недоверия и неуважения со стороны народа, какими сегодня пользуется наш парламент и правительство, поднять и развить экономику страны невозможно. К сожалению... А после того случая меня очень быстро стали продвигать вверх по карьерной лестнице. Из мастера смены стал старшим мастером, через пару месяцев – заместителем начальника цеха, а еще через полгода – главным механиком комбината. Головокружительная карьера! Все шло по нарастающей. Как раз в этот момент в республиканской прессе появляется статья обо мне: молодой, талантливый, перспективный специалист, комсомолец...

А я все еще мотаюсь в Ригу: как в пятницу работа заканчивается, срываюсь с места – и в столицу до понедельника. Друзья, кабаки, вечный праздник… Девочки? А вот девочки уже отходят на задний план, потому что во времена «Вулкана» я как раз знакомлюсь со своей будущей женой. Да–да, в своей старой доброй «Луне» я вдруг встречаю девушку Ивету, не похожую на большинство других, разбитных посетительниц нашего ресторана! Высокая, стройная, симпатичная блондинка, но вместе с тем очень воспитанная, скромная. К тому же еще и баскетболистка, тренировалась у легендарного тренера Арманда Краулиньша. А к спортсменкам я всегда испытывал особое притяжение. Короче, все совпало, и мы начали постепенно готовиться к свадьбе. Шел 1981–й год... Ивета была коренной и убежденной рижанкой, манила Рига и меня, тем более что молодежь из провинции во все времена – при любом удобном случае – делала выбор в пользу столицы. Но как быть с распределением, ведь три года еще не прошло? На «Вулкане» осталось доработать год и четыре месяца.

В общем, начал я увольняться. Пошел к директору писать заявление. Что обычно пишут в таких случаях? По семейным обстоятельствам, по объективным причинам, я переезжаю в Ригу и т.д. и т.п. И тут началась эпопея, целый сериал… Директор давай меня уговаривать: вот, ты сейчас главный механик комбината, но через полгода освободится место моего заместителя – оставайся, будешь у меня замом. Представьте, через два года после вуза – заместитель директора “Вулкана”! Но я не соглашаюсь. К тому времени уже пришло понимание, что эта работа не для меня. Если весь рабочий день смотришь на часы – скорее бы он закончился, разве это нормально? Хорошо себя показал? Так это лишь из азарта – чтобы доказать, на что я способен. Заявление не подписали.

Второй раз меня вызывает уже не директор «Вулкана», а генеральный директор Объединения деревообрабатывающих предприятий (туда входили Лиепайский деревообрабатывающий комбинат «Балтика», кулдигский «Вулкан» и рижская «Комета») Арис Граматиньш. Ему было лет сорок – из молодых да ранних руководителей. Его контора находилась в Лиепае. Еду к нему, а там опять двадцать пять: я тебе гарантирую прекрасную карьеру – ты очень скоро станешь замом на «Вулкане». Отказываюсь. Мотивирую вступлением в брак и необходимостью жить вместе с семьей в Риге. Спустя неделю он снова вызывает меня в Лиепаю. Никуда не денешься – надо ехать. Но теперь я слышу уже следующее: «Директор «Вулкана» через год уходит на пенсию. Предлагаю занять его место”. К тому же выделим тебе жилье – ливанский домик. Да... Вот это оценка! Не скрою – очень лестная для меня.

Конечно, теперь уже соблазн был велик. Должность директора влекла за собой целый ряд бонусов. Служебная «Волга» – считай твоя личная, отдельный семейный коттедж – сразу по факту! Нехилое дополнение к должности. Этап замдиректора, как я понял, был пустой формальностью, на этом месте мне просто требовалось пересидеть какое–то время. Такой взлет по карьерной лестнице не мог меня не заинтересовать. Я иду к своей невесте, все рассказываю, перечисляю все блага жизни, которые вот–вот на нас свалятся… – Через год у нас с тобой своя «Волга», дом в придачу, солидный оклад, – говорю Ивете. – Где еще такое предложат? Нам всего хватит, тебе не придется работать, ты будешь воспитывать наших детей… – Да, я все понимаю, перспектива блестящая. Но не могу представить свою жизнь без Риги, я привыкла к этому городу и не смогу так просто отсюда уехать, боюсь, что не приживусь там, – до слез расстроилась невеста. Ради будущей семьи я отказался в третий раз. Но не только по этой причине. Мною все больше овладевала мысль о работе в сфере спорта.

…Мы уже вовсю готовились к свадьбе, когда гендиректор объединения приехал ко мне на «Вулкан» сам. Это была уже четвертая попытка со стороны руководства оставить меня на предприятии. Граматиньш достал из дипломата коньяк… – Давай посидим, поговорим по–мужски, неформально, – начал он издалека. – Тебе всего 30 лет, но тебя ждет большое будущее крупного руководителя. Все для этого есть: способности, амбиции, хватка, умение работать с людьми. В партию вступишь! Что ты выпендриваешься, что хочешь кому доказать? Твой отказ значит только одно: в жизни ты еще мало что смыслишь, а я как старший товарищ хочу помочь и подсказать, как поступить лучше.

В общем, ломал он меня по–настоящему, но с партией явно ошибся. Я знал, что туда не вступлю никогда, даже ради карьеры. Это был принципиальный вопрос. Моя бабушка Кате говорила: «В том, что нас выслали, нет вины русских – виновата коммунистическая власть, независимо от национальности. И если ты когда–нибудь свяжешь свою жизнь с силовыми структурами или с коммунистами, нам с твоей мамой будет очень трудно это пережить». Эти слова я не забывал никогда. Ни в армии, когда мне предлагали остаться на курсах младших офицеров и делать карьеру в этом направлении, ни уже на “гражданке”, после демобилизации из армии, когда пригласили на собеседование в милицию Кулдиги и предложили по направлению учиться в Высшей школе милиции в Минске...

Хотя, если совсем честно, меня привлекала и офицерская, и милицейская служба – наверняка я бы был неплохим сыщиком. И уж тем более трудно было отказаться от соблазна головокружительной офицерской карьеры, когда после академии на военных офицерских сборах я познакомился с дочкой командира части, и ее отец недвусмысленно рисовал мне блестящие перспективы и протекцию высоких чинов из Москвы. Но слова бабушки были для меня святыми. Конечно, Граматиньшу я про коммунистов ничего не объяснял. А в который уж раз честно назвал самую главную причину: – Моя невеста – рижанка, из Риги уезжать не хочет. Что прикажете делать? Для меня она дороже всех материальных благ: машин, домов и должностей… Ну, как вам еще объяснить?..

Я искренне пытался, как мог, по–человечески, донести свою правду. Но он не поверил ни единому слову. – Ты меня за дурака не держи! – рявкнул генеральный. – Так и скажи прямо: «У меня подготовлено теплое местечко в Риге, в министерстве». Что ты мне мозги пудришь? …Эти люди по–своему рассуждают. Видимо, он был не в силах понять, как можно отказаться от такого предложения. Орал Граматиньш на меня страшно. Не верил, что никаких связей ни в министерстве, ни еще где–то у меня нет. Тогда я вообще дальше завтрашнего дня не заглядывал. А тот разговор закончился тем, что гость мой послал меня на три буквы, вскочил как ошпаренный, бросился к выходу, по дороге опрокинул стул и громко хлопнул за собой дверью. Никакой коньяк не помог. Не поверил. Обиделся.

* * *

Спустя несколько лет старый директор «Вулкана» все–таки ушел, а на его место поставили моего бывшего однокурсника – рижанина, блатника. Вот это был номер! Уникальное совпадение. По слухам, у его жены как раз имелись связи в министерстве – то есть, было то, в чем руководство объединения подозревало меня. И она ему это место выцарапала. Пусть меня простит однокурсник, но его потенциал – как руководителя и специалиста – был слабоват. В пору Союза комбинат еще как–то держался на дотациях министерства. Но новые времена «Вулкан» уже не пережил, и пусть меня еще раз простит мой однокурсник, но я склонен думать, что немалую роль в его гибели сыграл именно он. Сознательно или несознательно – это уже второстепенный вопрос. Но для меня это очень больно до сих пор… После большого пожара предприятие перестало существовать. В городе поговаривали, что это было сделано специально, чтобы добить производство, а попутно скрыть хищения и улики. Тогда это было в порядке вещей... Но не пойман – не вор.

Иногда задумываюсь: смог бы я спасти «Вулкан» в новое время и что бы для этого сделал? И сам себе отвечаю: не уверен, но поборолся бы точно. Понятно, что гиганты советской промышленности в Латвии были обречены по определению и с самого начала – в результате алчного эгоизма, тупости власть имущих, нацеленных на приХватизацию . Последние же остатки хоть сколько–нибудь эффективного производства исчезли уже после вступления в Евросоюз: латвийские чиновники проявили преступную мягкотелость по отношению к указивкам из Брюсселя. Самый яркий, до боли шокирующий и вопиющий пример – уничтожение сахарной промышленности! Ясно как день: деревообрабатывающее производство в районном центре вполне могло работать. Для местного населения это был бы вопрос занятости и заработка, то есть выживания. За счет производства город мог бы жить вполне сносно. А сейчас провинция с каждым годом пустеет: народ спасается бегством в столицу. Однако, помыкавшись там по съемным квартирам, покупает билет в сытую Европу. И билет этот в один конец. А все потому, что на государственном уровне нет мозгов, желания и воли, чтобы понять элементарные вещи....

 

«Быстрая езда — это лучшее удовольствие, которое можно получить, не снимая штанов». (Мудрость автогонщика)

КРУТЫЕ ВИРАЖИ

Если бы мне кто–то сказал, что много лет моя жизнь будет связана с автоспортом, я бы лишь усмехнулся в ответ. К тому не было никаких предпосылок – об этом я даже мечтать не догадывался! Нет, в каких–то безотчётных грёзах, а может и снах, воображение, конечно, иногда рисовало мне, как и всякому юноше, навороченный гоночный болид, в котором я на полной скорости мчусь по залитой солнцем трассе навстречу победам и кубкам… Какой настоящий мужик не мечтает оседлать автомобиль? И кто же по молодости не любит быстрой езды? Из своего первого «жигулёнка» я старался выжать по максимуму. Машины в ту пору считались роскошью, а не средством передвижения, как сегодня, и дороги – даже республиканского значения – были почти пусты и ночью и днём. Ну как тут не полихачить, не повыпендриваться от души! О том, что «быстро поедешь – медленно понесут», совсем не думалось.

Вообще от природы, по складу характера, я никогда не настраивался на негатив. Притом, что чутье работало отменно, всякие чёрные мысли надолго не задерживались в моей голове. Возможно, поэтому – с метафизической точки зрения – я их и не притягивал. И продолжал беззаветно любить риск. Всегда думал: «А, как–нибудь пронесёт!» И, знаете, проносило... Один из моих немногих, годами проверенных в разных жизненных ситуациях друзей Александр Егоров, как–то очень точно сформулировал: “Гунтис – ты просто везунчик по жизни”. Наверное, он прав...

* * *

…Итак, летом 1981 года, едва отбившись от всех лестных предложений и высоких должностей в родной «деревне», я окончательно перебираюсь в столицу, к невесте. 25 июля – у нас с Иветой свадьба. И не где–нибудь, а в весьма знаковом месте – в Рижском дворце спорта! А всё потому, что моя будущая жена не только сама спортсменка – со спортом связана почти вся её родня. Начнем с того, что ее родители – мастера спорта по велогонкам. Кроме того, близкие родственники Иветы – легендарная семья Джарцансов. Глава династии Альберт Джарцанс – многократный чемпион СССР по разным видам велогонок, член союзной сборной, заслуженный мастер спорта. Велогонщики и мастера спорта оба сына Джарцанса – Айварс и Петерис. Жена Айварса – Анита Джарцане – тоже мастер спорта по велогонкам. Анита была не только посажённой матерью у нас на свадьбе, но и стала моей крёстной. Несмотря на то, что 81–й год приходился на советскую эпоху с ее атеизмом, мы с Иветой венчались в лютеранской церкви и только после этого пошли регистрироваться в официальное государственное учреждение тех лет – ЗАГС. Но, чтобы венчаться, для начала мне нужно был окреститься. Что и было успешно сделано.

Религию официальные власти не поощряли, но и не запрещали. Тем более – не преследовали, как бы это сегодня не пытались преподносить нынешние власть имущие. Тот, кто желал, без всяких проблем посещал богослужения. Может быть, какие–то неприятности на пути к храму могли ожидать коммунистов, активных комсомольцев, особенно секретарей и вожаков. Но не думаю, что они слишком уж рвались к Богу … Спустя неделю после бракосочетания мы оказались в гостях у Аниты. Она в ту пору уже «завязала» с велогонками и работала в системе ДОСААФ – в мотоотделе республиканского спортивно–технического клуба. Если кто не знает, ДОСААФ – это добровольное общество содействия армии, авиации и флоту. Слово за слово, и вдруг крестная говорит: «Слушай, а, может, к нам пойдешь?»

Я перебрался в Ригу без малейшего представления о своем будущем трудоустройстве. Мне ясно было одно: по специальности работать не хочу и не буду. Внутренний голос подсказывал: надо возвращаться в спортивную сферу. И практика показала в дальнейшем правоту такого решения. Итак, я в Риге. Это не Кулдига, где все знали меня, и я знал всех. Да, знакомые в столице были и у меня еще со студенческих времен, но почти все они представляли, как выразились бы сейчас, теневую экономику. За исключением, пожалуй, тренера по настольному теннису. Буквально накануне свадьбы я по старой памяти заглянул к тренеру Геннадию Картузову, который, кстати, до сих пор в обойме – активный в спорте как тренер и менеджер. Он нашел мне место тренера в «Динамо» – рижском клубе «настольников». Я уже руки потираю, довольный – готов! И тут – предложение от Аниты: – Наверняка тебе как любому мужчине нравятся технические виды спорта? – соблазняла меня она. – Автогонки, мотогонки… К тому же парень ты вроде сообразительный, схватываешь все на лету. А у нас как раз освободилось место в автоотделе, ушла сотрудница–инструктор…

Долго уговаривать меня не пришлось. В задачи инструктора входила организация всех досаафовских мероприятий: тренировок, соревнований, чемпионатов по автоспорту, включающему ралли, шоссейно–кольцевые гонки, автокросс и картинг. Место освободилось именно в отделе ралли. Я как инструктор–методист должен был вести всю оргработу, касающуюся ралли: организовывать республиканские соревнования и чемпионаты, помогать на выездах, а также на соревнованиях союзного чемпионата, если они проходили в Латвии. Ведь система ДОСААФ курировала и сборные Латвии по всем видам автомотоспорта. Серьезные функции! Поначалу были сомнения: дело хоть и заманчивое, но что я понимаю в этих ралли? Решил сперва зайти в отдел, неформально пообщаться с будущим напарником и коллегой. Тренер по авторалли Илья Аронсон был на несколько лет моложе меня – интересный, умный, деловой и очень свойский.
Он ввел меня в курс дела, познакомил со всеми обязанностями, со спецификой работы. После этой беседы неуверенность исчезла. Я понял главное: во–первых, что мне повезло с напарником, а, во–вторых, что смогу делать свою работу. И действительно, у нас с Ильей сложился великолепный тандем. Тренер в системе ДОСААФ – это не классический тренер в общепринятом понимании. Он не проводит тренировки, как в баскетболе или футболе. На республиканских и союзных соревнованиях и чемпионатах он курирует ведущих, уже состоявшихся спортсменов: помогает им во время гонок, следит за результатами скоростных участков – наблюдает, кто как едет, как спортсмены выглядят по результатам – и корректирует заезд.

Например, если наш спортсмен вырвался вперед с хорошей форой по времени, значит, надо его слегка притормозить, чтобы продолжил гонку с гарантией и из–за глупого куража не вылетел с трассы. И наоборот: когда гонщик идет слишком ровно, осторожничает – значит, командуем добавить скорость и рискнуть для достижения результата. Конечно, пользуясь служебным положением, имея доступ к спортивным автомобилям, мы с Ильей потихоньку и сами начали участвовать в гонках местного значения, не более того. Но особых результатов не достигли. Да это и не было нашей целью. Мы решали совершенно другие задачи. В балтийских странах автоспорт был очень популярен, в сборной СССР в основном выступали спортсмены из Прибалтики. Такие фамилии, как Цауне, Карклиньш, Сескс, Лавринович, Жукаускас, Манчинскис, Эйкертс гремели на весь Союз. Кстати, за Эйкертса я уже как тренер получил золотую медаль на чемпионате СССР в Челябинске в 1991 году, когда он стал чемпионом Союза. Из перечисленных гонщиков я бы особо выделил Иварса Цауне. Уникальный, талантливейший спортсмен. Трехкратный чемпион СССР, 13-кратный Латвии, легенда советской эпохи. Я абсолютно уверен: родись он в наши дни – стал бы чемпионом мира. В то время, на советской технике, такой возможности просто не было.

А с Ильей мы со временем перестали делить обязанности, могли друг друга дублировать полностью. Крепко подружились, вместе с семьями отдыхали, отмечали праздники. До сих пор считаю Илюшу лучшим напарником в своей жизни. Мы все делали вместе, причем изобретательно, со вкусом и с огоньком. Способная была парочка! Уже через несколько лет мы были популярны и востребованы по всему Союзу. Нас везде знали, приглашали в Москву и Ленинград, в Сочи и Ялту помогать организовывать чемпионаты СССР. Сегодня, оглядываясь назад, могу с полной ответственностью сказать, что ДОСААФ был отличной и весьма полезной организацией. Для молодого поколения – для воспитания его боевого духа, патриотизма, и, что немаловажно, молодежной занятости. Воспитывались навыки обращения с техникой, с оружием, культивировались технические виды спорта. В России ДОСААФ сохранили, хоть и под другим названием. А в Латвии все, что хоть как–то ассоциируется с советской эпохой, выжигают каленым железом. Вот и те же колхозы – чем виноваты? Могли бы переименовать, но сохранить суть. Ведь уже ясно, что единоличные фермерские хозяйства в условиях глобализации выжить не могут. А колхозы – смогли бы. Но это так, к слову пришлось…

* * *

Еще одним знаковым персонажем той «гоночной» поры для меня стал Александр Карамышев – легенда советского автоспорта, тренер сборной СССР, заслуженный мастер спорта, высокоинтеллигентный человек с блестящими педагогическими способностями, мой наставник – и в спорте, и в жизни. Много полезных уроков он мне преподал, но, увы, я отплатил ему черной неблагодарностью. Признаюсь в этом открыто: лучше поздно, чем никогда… О Карамышеве можно рассказывать долго, но ограничусь парой характерных эпизодов. Когда мы познакомились и стали коллегами, ему было уже под 60. В 50–е годы он сам был гонщиком в союзной сборной, а потом стал главным тренером сборной СССР, причем одним из лучших ее тренеров. Специалистов такого уровня можно было на пальцах одной руки пересчитать: кроме Карамышева, пожалуй, еще Сочнов, Брум, Цыганков и Альбощин. Чуть позже очень интересная личность – известный гонщик и великолепный тренер, рижанин Андрис Звингевицс – наставник нашего легендарного гонщика Иварса Цауне. Он активен и по сей день, работает в федерации автоспорта Латвии. А Карамышев в 80–е совмещал две должности: был старшим тренером сборной Латвийской ССР в системе ДОСААФ и параллельно тренировал союзную сборную. Так что по заграницам помотался достаточно.

Хорошо помню его мудрые слова: «Самое безошибочное впечатление об уровне культуры любой страны дают общественные туалеты, а об уровне коррупции – качество дорог». Угнетала его и двойная мораль советского общества: на съездах бравурные доклады, а в реальной жизни – расхитительство и потёмкинские деревни. Что было, то было. А разве сегодня лучше? Достаточно посмотреть на неприглядные дороги Латвии и, что особенно обидно, даже в сравнении с соседками Эстонией и Литвой. И становится все понятно. Так что формула Александра Карамышева работает и по сей день. …Однажды мы с ним отправились своим ходом в Ленинград на очередные соревнования чемпионата СССР. Старший товарищ, уже вволю накатавшись, сажает меня за руль «жигулей», и мы мчимся по «американским горкам» Видземе. Автомобилисты хорошо знают этот участок трассы близ Цесиса, изобилующий довольно высокими холмами с крутыми подъемами и спусками. Я – молодой, горячий, рядом легендарный Карамышев: самое время повыпендриваться и показать, на что я способен! Ладно, пусть это не гонки, так ведь и на шоссе можно славно выступить. И вот пошел я на взлет…

Иду на максимуме, который только можно выжать из «жигуля»! Машина аж вся трясется и гудит, а я на полной скорости несусь вверх, залетаю на холм и, не сбавляя оборотов, ухаю вниз. Впереди мелкое препятствие – «москвич» с нормальным, не бешеным, рулевым. Ну, сейчас я вам всем покажу класс! Недолго думая, я на той же максимальной скорости по встречной обгоняю его, и упираюсь глазами в следующий холм. Но при обгоне–то не видно, что там, за холмом: вдруг кто–то едет тебе навстречу? Причем необязательно на полной скорости, достаточно и обычной, чтобы оказаться всем вместе на том свете… И тут Карамышев включает свое фирменное педагогическое искусство. Он сидит рядом, не меняя расслабленной позы. Прищурив один глаз и указывая пальцем на встречку, вполне безразличным тоном замечает: – Смотри, там за холмом навстречу наверняка тоже «Шенхофс» несется! Не наорал, не одернул, не выругался: мол, что ж ты, дурак, творишь – давай тормози! Нет. А элегантно дал понять, что никакой я не ас, а самый обыкновенный псих на воле, коих вокруг навалом, и навстречу может ровно такой же выскочить. Стыдно было – не передать… Всего одной фразой он поставил меня на место, и я сразу сбавил ход и до Питера уже ехал смирно, как образцовый водитель. Первое время, когда еще не хватало навыков и опыта и сам я не участвовал в гонках, задавал старшим товарищам много вопросов. Как–то с Карамышевым едем по гравийной дороге, беседуем о том о сем, а впереди по ходу довольно затейливый крутой поворот. Спрашиваю мастера: – Интересно, на какой скорости можно войти в этот поворот?
– На любой, – с хитрым прищуром отвечает он.
– Как на любой? – не верю я.
– Что, и на 160?
– Да, можно и на 160. Но вопрос, выйдешь ли ты из этого поворота... Прекрасный ответ!

Очень умный, находчивый был мужик. Мастер высшего пилотажа. Почему был? Потому, что лет десять назад он умер, а я так и не успел попросить у него прощения. И вот за что… Вторая половина 80–х, мы с Ильей уже в зените своей популярности. Опытные, повсюду востребованные, крутые. Считали себя королями! А Карамышев, как нам тогда виделось, понемногу костенел, начинал мешать и путаться под ногами. Появились у нас разночтения по ряду вопросов, например, по части комплектования сборной Латвии. Неверными казались и некоторые другие его суждения.
Сегодня я высоко оцениваю ум, профессионализм и педагогические способности этого уникального человека. А тогда – нет, недооценивал. В общем, удалось нам с Илюшей подвинуть Карамышева. Это был очень грубый и непорядочный шаг с нашей стороны. Александр без лишних слов отошел в сторону. Тренером союзной сборной еще оставался, а вот тренерами сборной Латвии вместо него стали мы с Ильей, а - 218 после ухода Ильи в кооперативное движение остался я один у руля сборной. Уверен: если бы он хотел остаться и держался за место, мы бы его не сдвинули. Но Карамышев уступил позицию без борьбы. Наверное, решил: хватит с меня – пусть теперь эти орлы себя покажут, обожгутся, шишек набьют… Позже я переосмыслил тот случай. Конечно, был очень несправедлив к нему. Этот человек не заслуживал такого отношения. Сожалею – не то слово! Раскаиваюсь. Дураком был. И чего мне не хватало? Известность – уже была. Зачем же тогда? Молодость–глупость, чрезмерные амбиции, кураж… Вот и все объяснение.

* * *

С чего это мы с Аронсоном вдруг так «зазвездили»? Все началось в середине 80–х с наших выездов за рубеж. Первое время катались по соцстранам, потом пошел Западный Берлин и другие города ФРГ. Как мы стали выездными в как бы невыездной стране – отдельная история. Незадолго до этого на рижской Бикерниекской трассе проходил Кубок дружбы социалистических стран по шоссейно–кольцевым гонкам. У нас гостили гонщики из Чехословакии, ГДР, Румынии, Болгарии, Польши, Венгрии. Так мы познакомились и крепко подружились со спортсменом из Братиславы, словаком Йозефом Студеничем по прозвищу Додо. В 90–е, когда Чехословакия разделилась на две страны, Студенич стал министром спорта Словакии. А в 1983–м, благодаря приглашению Додо, мы с Ильей впервые побывали за границей – в Чехословакии. Ехали, как короли: на собственных «жигулях», через Ужгород, Западную Украину за кордоны нашей родины, да по хорошим дорогам! Вырвались на волю, радости полные штаны.

Впечатлений, естественно, было море, особенно в первый раз. Качество жизни соседей по социалистической квартире поражало до глубины души и вызывало шок. А ведь мы тоже не из Зажопинска прибыли – все–таки Прибалтика по праву считалась фасадом страны Советов! Однако же до такого изобилия, которое мы увидели там и которое нам ежедневно из каждого утюга обещали члены политбюро КПСС, нашей цивилизации было далеко, как до Луны. Мы без устали щелкали на фотокамеру витрины магазинов с сорока сортами колбасы, с шикарной одеждой и обувью, со спорттоварами и детскими игрушками…

Со временем, конечно, попривыкли, успокоились. А позже, собираясь в очередную соцстрану, научились совмещать приятное с полезным. Первым делом узнавали, какие гонки намечаются в международном календаре и планировали поездку так, чтобы параллельно потребительской программе по закупке шмоток, бытовой техники и продуктов питания, попасть на соревнования – или по ралли, или по шоссейно–кольцевым гонкам, или по автокроссу. И ехали именно в это время. Мы с восторгом наблюдали уровень техники, организации соревнований, было интересно все: от церемоний открытия и закрытия, устройства скоростных участков до документации по трассе…

Впитывали все до мелочей. Для чего? Чтобы потом внедрять у себя! Чужой язык пониманию процессов не мешал. Скажем, документация – это так называемая «легенда». Она состоит из плана трассы, разных условных обозначений и предупреждений – стрелок, поворотов: например, через 1,5 км поворот налево, через 0,5 км – перекресток, и т.д. Очень наглядная и точная так называемая стенограмма скоростных участков – в этом документе расчерчен каждый квадратный метр, каждый поворот от старта до финиша. Помимо «легенд» и стенограмм, переняли мы и красочные афиши–постеры, буклеты с составом команд, вымпелы. Или вот начинается гонка, стартовая эстакада красиво оформлена, по бокам трассы – яркая реклама спонсоров. В Советском Союзе на ралли никогда такое не практиковалось: ты выезжал на простую дорожку, судья давал старт отмашкой флажка и дальше по трассе, до финиша. Все серенькое, как на черно–белой пленке. А тут все по–другому… И останавливаться мы не собирались, смело внедряя все новшества, увиденные за границей. Весь этот антураж добавлял заездам зрелищности и драйва, превращая серые прежде соревнования в настоящий праздник для болельщиков и спортсменов. Именно по этой причине, начиная с середины 80–х, мы с Ильей стали очень востребованы в автоспорте. На любых соревнованиях – чемпионатах Латвии, чемпионатах СССР – мы очень громко заявляли о себе.

* * *

…Лето 1988–го. Надвигается чемпионат Латвии по авторалли, да ни где–нибудь, а в моей родной Кулдиге! Ну как тут не постараться? Мало того, через месяц после республиканского в той же Кулдиге должен был проходить союзный чемпионат по авторалли. Я буквально на уши встал, чтобы вложить в эти мероприятия все свои силы и наработки, увиденные за границей! Забегая вперед, скажу, что оба мероприятия удались на славу. Но теперь о том, что этому предшествовало… На торжественном открытии в Чехословакии я увидел интересные фишки. Все авто, участвующие в соревнованиях, симметрично расставлены по периметру большого плаца на церемонии открытия.. Спортсмены построились в шеренгу, вокруг – гости, большое начальство, болельщики. Вдруг в небе появляется легкомоторный самолет, из него выпрыгивают парашютисты с флагами стран–участниц и высаживаются прямо на плац. Зрители ревут от восторга!

И вот этот финт я решил перенести прямо в центр Кулдиги. Рассудил так: гоночные машины можно разместить на двух полосах по периметру городской площади, спортсменов – выстроить в шеренгу. Для досаафовских генералов, высоких гостей, партийных бонз – специальная платформа. Всё это было вполне реально устроить. Но где взять парашютистов? В мыслях я уже видел, как они по очереди элегантно пикируют на центр площади, каждый со своим флагом: первым прыгает спортсмен с флагом СССР, за ним – союзные республики, замыкает – флаг ДОСААФ. Вот это был бы фурор! Я знал, что из соображений безопасности подобные фокусы категорически запрещены, и официальной отмашки никто не даст. Речь ведь не о чистом поле – о городе, опутанном коммуникациями. Можно, например, неудачно на электропровода приземлиться. Слишком рискованно. Но если в голову Шенхофсу что–то взбредет – долой барьеры!

В ДОСААФе я был на хорошем счету и решил рискнуть. Чутье подсказывало, что начальство посмотрит сквозь пальцы на мою самодеятельность, а если повезет, то все пройдет гладко. Навел справки: оказалось, что в передовом колхозе «Накотне» Елгавского района есть свой профессиональный аэроклуб, где тренируются парашютисты. Группа считалась очень сильной, имелся у них и свой самолет – «кукурузник». А руководителем клуба и тренером парашютного спорта был открытый русский мужик лет на 10 старше меня. Имя его, увы, уже не помню. И вот взял я три бутылки конъяка «Белый аист» и поехал к нему в гости в колхозный аэроклуб. Приехал к тренеру прямо домой. Представился. Сходу обрисовал тему: мол, был за границей и увидел на открытии чемпионата зрелище, которое хотелось бы повторить у нас…

– Подожди–подожди, – он смотрит на меня с изумлением. – Ты имеешь в виду, что парашютисты прыгают прямо в городе?.. – Да, в центре Кулдиги большая площадь – вот на нее и надо прыгать…
– Ты, парень, видно, с ума сошел, – тренер крутит пальцем у виска.
– Это невозможно. Тут даже не о чем говорить!
– Да я в курсе законов и техники безопасности, – объясняю ему.
– Но чисто технически прыгнуть можно. Я всю площадь изучил – никаких проводов над ней нет. Чуть дальше – да, есть…
– Нет, Гунтис, закон есть закон, – подытожил он. – Меня же потом посадят. Вижу, дело – труба…
– Ну ладно, – говорю, – может, мне удастся перенести мероприятие на окраину города, найти какое–то поле…
– Вот это другой разговор, – согласился он. Про поле я сказал только, чтобы потянуть время. Пошел доставать первого «Аиста». А вдруг он не пьет? Вдруг откажется? Но человек оказался правильным, нашим. Распили мы этого «Аиста» – смотрю, он уже иначе настроен, начинает с интересом задавать вопросы: расскажи подробней, где это, нарисуй, объясни… После второй бутылки ситуация в корне изменилась: – Гунтис, вопросов нет, если надо – сделаем. Мои ребята – профессионалы, прыгнут с точностью до метра. Принялись за третьего «Аиста» – правда, его не одолели, врать не буду, – и тренер мой говорит:
– Да это, в сущности, плевое дело. Слово даю, мои четко все отработают… Остался я у него ночевать.

Утром проснулся и думаю: «Черт возьми, вроде неплохой разговор получился, но, наверное, сейчас протрезвеет и даст задний ход». Хозяин тоже поднялся, молча чай наливает. Я осторожно начинаю: – Пора мне ехать. Может, вместе смотаемся в Кулдигу, ты сам место осмотришь? – Дело мутное, – тяжело вздохнул он. – Но раз я обещал – значит, надо делать… На днях приеду посмотреть, и если хоть один провод есть над площадью, беру свои слова обратно. Мда... Порядочность, ответственность за свои слова, выполнение обещаний... Где эти ценности сегодня? Об этом хорошо бы спросить у политиков нашего времени, от которых прежде всего идет девальвация этих ценностей. …Через три недели чемпионат Латвии. Мобильных телефонов нет, оперативной связи нет. Но о времени высадки парашютистов мы с тренером договорились заранее, когда я уже точно знал время открытия, кто, когда, за кем выступает и какой длины речь толкает… Сам сценарий писал.

В советское время подобные мероприятия были запланированы поминутно, все наверху утверждалось. Менять сценарий, что–то переносить было не принято. Когда на площади собрались генералы, высокие московские гости, никаких задержек и сбоев быть уже не могло! Так что я знал точное время появления самолета – плюс–минус одна минута. Стою, нервничаю немного, поглядываю на часы. Неподалеку наш «генералитет»: председатель ЦК ДОСААФ адмирал Янис Лочмелис, его заместители – полковник Эрикс Викелис, подполковник Оярс Гандис. – Что это ты волнуешься, то в небо, то на часы смотришь? – замечает Гандис, который стоит рядом со мной. – Да, гляжу, как бы дождь не пошел, а то праздник насмарку, – отшучиваюсь я. Солнце сияет, в небе ни облачка. Гандис странно на меня смотрит, я напрягаюсь еще больше. Не спускаю глаз с неба, думаю: нет никого, неужели трюк мой сорвется? И в тот самый момент слышу гул. Вижу – летят! Подполковник засек, что я смотрю на этот самолет, и тоже начинает нервничать: – Что за самолет? Это как–то с тобой связано? Ну что уж тут отпираться… – В принципе, в некотором роде связано, – мямлю я. – Сейчас парашютисты начнут прыгать, будет очень красиво, сами увидите… Он смотрит на меня как на больного: – Что ты сказал? Здесь с парашютами кто–то будет прыгать? Ну, погоди, потом разберемся. Моли бога, чтобы все обошлось… Когда все спрыгнули – каждый со своим флагом, – народ забился в экстазе от восхищения. Настолько прекрасным, ярким оказалось зрелище…

Реакция была фантастической! Конечно, никто на разборки меня не вызывал и слова плохого не сказал. Ведь впереди – чемпионат СССР, в той же Кулдиге. А, значит, все это будет повторно продемонстрировано и там. Так оно и случилось. Начальству в итоге досталась вся слава. Но я не в обиде. Рад, что сумел показать высший класс в своем родном городе. Гандис, впрочем, позже проговорился. Если бы что– то пошло не так, меня как минимум бы уволили, да еще - 225 под следствие отправили за грубое нарушение закона. А если бы парашютист случайно врезался в электрические провода или в толпу, и кто–то при этом покалечился или убился? Даже думать об этом не хочу… …Недавно встретил адмирала Лочмелиса. На удивление, он меня узнал, хотя столько лет прошло. Договорились устроить досаафовскую вечеринку, пригласить тех, кто помнит и ценит нашу организацию. Лочмелис был прекрасным руководителем – интеллигентным, спокойным, мудрым. Никогда попусту не вмешивался в профессиональные дела, давал полную свободу действий. Такое доверие вызывало уважение и чувство ответственности, и, конечно, никаких ЧП у нас не было…

* * *

Внес я свежую струю и в церемонии открытия и закрытия чемпионатов. Прежде, как я уже говорил, все было стандартно и серо: пришли начальники в галстуках, вручили грамоты, развесили медали по шеям, сказали дежурные фразы и разошлись. Илья к этому времени уже бросил автоспорт и ушел в кооперативное движение, я на него обиделся страшно, не разговаривал лет пять. Такого напарника и друга потерял! А он ударился в швейное дело, набрал бригады, которые шили джинсы. Любил порисоваться – мог носить пачки 10–рублевок в нагрудном кармане полупрозрачной рубашки. Восстановили мы связь только в конце 90–х. Но тогда, после его ухода, без помощников я не остался. Во–первых, к тому времени из центрального автоклуба в досаафовский вернулась Ирена Крастыня – профессионал и большая умница. Она освободила меня от рутинной бумажной работы, которую я терпеть не могу до сих пор.

Во–вторых, очень помогал предприимчивый и заводной парень Иго Зандерс. Он, кстати, до сих пор блестяще проявляется в моей команде – в Европейской баскетбольной Лиге. А тогда, в конце 80–х, уже понемногу «открывались шлюзы»: Иго обожал все новое, увлеченно работал, любил и умел импровизировать. Благодаря своей комсомольской школе и связям, он в 1988–м организовал прекрасное закрытие латвийского и союзного чемпионатов в Кулдиге. В заключительный день на Летнюю эстраду в центр города стекались толпы народа. Накануне Иго сделал анонсы на радио и в газете. Он знал, что тогда еще было в диковинку и чем привлечь массы. Кроме выступления поп–групп, на закрытие были приглашены три грации – победительницы самого первого конкурса «Мисс Рига» (среди них, как помню, Синтия Йенерте – 1 место). В мини–юбках, стройненькие, с красивыми ножками – мечта любого гонщика... На сцене эстрады поставили элегантные белые столы и стулья, усадили красавиц, а рядом с ними – победителей чемпионата. Но и это еще не все. Чтобы привлечь народ, мы устроили моментальную лотерею. Разыгрывались телевизор, холодильник, бытовая техника помельче. Призы обеспечивали спонсоры. Иго все организовал на высоком уровне, удачно прошерстил кооперативы на предмет призов. Праздник получился очень трогательным и многим надолго запомнился.

…В один из последних зарубежных вояжей команда сборной Латвии под моим руководством отправилась в Западную Германию. Там, в городе Вольфсбурге, проходили международные соревнования по ралли, организованные городским самоуправлением. Для местных это была невидаль – приехали русские гонщики! Нас ведь тогда считали русскими…
Принимали, как королей. Роскошный прием устроили в местной мэрии: встречал нас мэр собственной персоной, лично пожимал руки. Мы жили бесплатно, за счет принимающей стороны, в отеле Holiday INN. Многие наши ребята впервые попали в западный мир, в отельном сервисе не ориентировались. Что такое шведский стол, не знали. Поначалу сидели голодные, боялись, хватит ли денег. Мы объяснили, что к чему. Потом их за уши было не оттянуть от стола… На протяжении всех гонок мы были любимцами публики. Ясное дело, наши гонщики не могли конкурировать с немецкими зубрами – Audi и BMW. У «жигулей» просто не та мощность, не тот двигатель. Но чем наши брали? Безбашенностью и куражом! А выхода другого не было. У западников как? Они подъезжают к очередному виражу – чуть по тормозам, мягко вписываются в поворот – сразу газу, и были таковы. У немецких машин динамика другая. Мы так не могли: если только затормозишь, то потом пока разгонишься, их «ауди» будут уже у финиша. По факту это было не только состязание мастерства автогонщиков, но и борьба двух автопромов – советского и западного. Так что делали наши? Они ставили машину боком уже за 10–20 метров до поворота. Так, боком, и входили в поворот, не сбавляя скорости. Со стороны это выглядело очень эффектно – рискованно, на грани фола. И зрители, видя в списке программы приближение очередного «русского» гонщика, начинали кричать, прыгать. Устраивали нам настоящие овации!

Однажды вечером после гонок нас пригласила к себе в гости Байба Рубеса. Западная латышка, отец которой в конце войны ушел с немцами, в 90–х вернулась в Латвию, и с тех пор всегда при крупных должностях. Сегодня это известная в стране дама – бывшая руководитель амбициозного проекта Rail Baltica. А в 80–е она была молодой, интересной девушкой, ее отец занимал высокий пост на заводе «Фольксваген». Байбу, видимо, заинтересовали люди из Латвии – латыши ведь тогда нечасто ездили за границу. И потом, девушки любят гонщиков… Мы пришли в гости – шестеро ребят: помню, были голодные, как волки. Аромат в доме стоял потрясающий: хозяйка готовила что–то из китайской кухни. Пока она занимала нас разговорами, пока сервировала стол, мы истекли слюной. Наконец, приносит огромное блюдо с кушаньем, но не кладет ни вилок, ни ножей. Подает палочки. Понятно, в Азии палочками едят. Но мы–то их впервые в жизни видим! Как ими есть? Совершенно не могли справиться с этими палочками и тихо умирали от голода. Руками брать неудобно – решит, что совсем дикари. В общем, настоящая инквизиция. Пришлось прибегнуть к одной хитрости. «А хлеба у тебя случайно нет?» – спросили мы Байбу. Пока она ходила за хлебом, мы с жадностью набросились на еду, и давай ее руками в рот запихивать. Сколько успели, столько съели. А когда хозяйка вернулась, опять принялись палочками ковыряться. Не думаю, что она специально это устроила. Хотя мы ее предупреждали, что не умеем. «Это китайское блюдо, его можно есть только так», – последовал ответ. А может, и впрямь решила поиздеваться – кто знает. Спросить бы у нее сейчас…

* * *

Увиденные за границей организационные штучки мы стали не только с успехом внедрять на домашних соревнованиях, но и на них зарабатывать. Да, да! А куда ты эту жилку спрячешь? Красочные афиши и буклеты с программками по знакомству заказывали в Талсинской типографии. Вымпелы нам изготавливали пачками, и во время гонок продавались по рубль пятьдесят за штуку. Афиши и буклеты шли по той же цене, а «легенды» – по 2 рубля за экземпляр. А гонки в Латвии проходили часто. День соревнования начинался с регистрации: стоит столик, девушки из секретариата соревнований сидят – участники подходят, заполняют бланки. Идет техосмотр машин. Одних только спортсменов до 100 экипажей, а в каждом экипаже вместе с техперсоналом до 8 человек. Складывалась своеобразная тусовка. Сами спортсмены, их механики, болельщики, многие из которых стали своими и постоянно рядом ошивались. Людей – море. И все хотели приобрести сувенир на память о гонках. Все вырученные деньги шли нам с Ильей в карман. Очень хорошие деньги! И это продолжалось с 1985 года до начала 90–х. Сегодня идеология Латвийского государства строится, в частности, на том, как в советское время всех преследовали, зажимали, не давали жить, мучили… Смешно.

Нами никто не интересовался, не мешал и не задавал вопросов. Никаких проверок, никакого недоверия. Тогда в народе была популярна поговорка – “Брежнев сам любил жить на широкую ногу, со вкусом, и другим давал жить”. И это с учетом того, что у нас это был только один из видов «бизнеса». Параллельно шли и другие. Что неудивительно в условиях дефицита всего и вся. В кругах, причастных к техническим видам спорта, ходил анекдот. «Следователь звонит в дом гонщика. Хозяин открывает дверь. Следак – сходу: предлагаю три года, оформляем явку с повинной и садишься. Согласен? Ах, не согласен? Начинаем следствие – будет восемь». Автогонщики понимали этот анекдот с полуслова.

А речь тут вот о чем. В советское время был острейший дефицит запчастей для «волг», «жигулей», «москвичей». Например, распредвал в магазине стоил 25 рублей, но его там никогда не было. А у спекулянтов рублей, и забирай! Покрышки не купить, простейших автодеталей днем с огнем не найдешь. А у деловых людей – пожалуйста! Тем, кто занимался гонками, все это было доступно. Часто сами гонщики и механики работали в автосервисе. У них полно нужных знакомств, прямые поставки с завода “Жигулей” в Тольятти. C завскладами в приятелях. Все схвачено, все шестеренки крутятся – механизм работает. Конкретный пример. Нам по должности полагалась служебная машина, но она была как личная – мы на ней всюду ездили, и ночевала она у дома. И вот сообщаю я своему начальству: надо бы в сервис – тут стучит, там барахлит. Хотя на самом деле ничего не стучит. Он дает чековую книжку, по этой книжке мы якобы делаем замену деталей и рассчитываемся в сервисе, но в реальности ничего не меняем, а просто кладем детали в багажник. А потом продаем тем, кому они нужнее. Деньги весьма приличные.

Такое культивировалось повсюду: на заводах и фабриках, в строительстве и медицине. Не говоря уж о магазинах и общепите. Кто на чем сидел, тот то и имел. И все что–нибудь «доставали». Так жил весь Советский Союз. При нашей с Илюшей ловкости нам не составляло особого труда обзавестись полезными знакомствами. По части покрышек были прямые связи с профильными шинными заводами в Москве, Бобруйске, Белой Церкви. Особенно в Бобруйске у нас все были хорошо подмазаны: начальник сбыта, завскладами. Мы везли им бальзамы, шпроты, конфеты, кофе, другой дефицит. А вывозили покрышки штабелями. Везли, прежде всего, для нужд автоспорта, но и себя, любимых, не забывали. Одним из наших постоянных клиентов был культовый музыкант Улдис Мархилевич. Певец Виктор Лапченок тоже нередко отирался у наших досаафовских гаражей напротив Ботанического сада. Еще один вид заработка – «экспорт» латвийских товаров повышенного спроса в Восточную Европу. Поскольку мы были выездными и часто мотались на гонки за границу, то быстро смекнули, что и там есть свои дефициты. В Чехословакии, Польше, Венгрии были очень востребованы наши электротовары – миксеры, кофемолки, ручные электропилы. Вот мы их и возили еще задолго до «челноков» 90–х. Причем ухитрялись возить нехило. Снимали в «жигулях» задние сидения, плотно ставили ящики с товаром, сверху застилали толстым ватным одеялом – и вперед! На границе нас не трясли, ни разу ничего не конфисковали. Хотя могли. Но почему–то смотрели сквозь пальцы. Выручка и здесь была неплохой.

* * *

И, наконец, последний вид бизнеса, связанный с автогонками. У меня был доступ к загранпаспортам в ОВИРе. Девочки симпатичные там сидели. Но они не были настолько хорошими знакомыми, чтобы прямо открытым текстом все это делать. Да это и не требовалось, можно было вполне официально заполнить все бумаги–анкеты и подать на паспорта для реальных спортсменов, механиков и руководителей. Одна делегация – это 20–30 человек, которые выезжают на мероприятие, связанное с автоспортом. Выдавали нам синие – служебные – загранпаспорта. В то время на один загранпаспорт можно было в банке или в сберкассе поменять не более 30 - 232 рублей. А мы приписывали к своей делегации реальных людей со стороны. Все были довольны. Мы делали людям доброе дело – добывали им загранпаспорт, и при желании они могли выехать в соцстрану. Правда, поменять 30 рублей им было уже невозможно – там стоял штамп, что деньги выданы. Их мы забирали себе. За один выезд в качестве «липы» мы прогоняли пару десятков человек, так что набегало 600 рублей – в валюте той страны, куда выезжали.

Со временем паспортные дела я усовершенствовал, и уже в 90–м разошелся не на шутку. Начал ездить в капстраны, но первым был Западный Берлин. Почему? А потому, что туда не нужна была виза. Если у тебя служебный паспорт, то через границу Восточного и Западного Берлина – Чекпойнт Чарли – ты мог попасть свободно. Стоило мне туда впервые заехать, как опять повезло. Я встретил местного единомышленника – веселого рискового парня с криминальными талантами. Звали его Миша Питкевич, приехал он в Германию с Украины по еврейской линии очень давно. С Мишей мы быстро спелись. Он был тот еще кадр! Когда из ГДР уходила советская армия, Миша заимел деловые связи с генералами и начал ворочать крупными, но, конечно, скользскими делами. Как–то я своими глазами видел у него кейс, набитый дойчмарками: тогда мы ездили за его долей.

Советские офицеры охотно шли на контакт с Мишей по вопросам теневых сделок, касающихся армейского имущества. Но моих заслуг в этих гешефтах не было. Просто рядом постоял. Кстати, Миша нам очень помогал, когда мы ездили на гонки в Берлин. Благодаря его связям, мы жили в госпитале советской армии в Восточном Берлине, чтобы сэкономить деньги на отелях. Офицеры нас принимали как родных. Бесплатно размещали и кормили своей армейской пайкой. С Мишей мы интересные дела крутили. Он переправлял «ночных бабочек» из Союза на Запад. Берлинская стена еще стояла, и в Берлине их ловили, отбирали документы, вместо них выдавали какую–то бумажку, на основании которой они должны вернуться на родину.

Как–то в застолье Миша говорит: – Вот вы с ребятами разъезжаете с синими служебными паспортами. А ты не можешь сделать лишний паспорток? Тут одна хорошая девочка попала в беду, надо помочь. И тебе будет хорошо – заработаешь 3 тысячи дойчмарок за паспорт. Тогда 3 тысячи вообще было что–то нереальное! Я заинтересовался. Прикинул в уме, как это сделать. Там же никто не проверяет – несу фотографию, заполняю анкету. Я еще в Германии прикинул: если Вася Петров едет в качестве автомеханика, то почему Маша Иванова не может поехать фельдшером команды? Но Мише пока ничего не обещаю. Только прошу у него на всякий случай анкетные данные и фотографию девушки. Он дает. Я приезжаю в Ригу и делаю паспорт. С первого захода. Без единой заминки. Н–да, тяжелые времена тоталитаризма… Можно было без присутствия человека, оперируя какими–то непонятными данными и фотографиями, сделать ему загранпаспорт. Это же почти анекдот! А какие небылицы мы сейчас слышим? Чтобы за границу выпустить, тебе якобы душу вытряхивали. И вообще, едва ли не все поголовно в подвалах КГБ сидели. Может, так оно и было, но точно не во времена Брежнева и тем более Горбачева. Отвез паспорт Мише – получил свои 3 тысячи марок. А он говорит: «Конкретно этой девочке мне лично хотелось помочь. Но у нас есть еще целый ряд таких девушек, которым тоже не повезло … Может, рискнешь помочь и им?». И пошло–поехало. Поставили мы с Мишей это дело на поток. Оформил я таким образом в течение года около 20 паспортов – по той же таксе. Это уже было в самом начале 90–х, и паспортные дела как бы давали вводную тем многоходовым, разноплановым комбинациям в стиле лихих 90–х. Но об этом чуть позже...

 

«Предприимчивость – это дерзкое планирование и энергичное исполнение». (Кристиан Нестел Боуви)

ЖЕНСКИЙ ДЕНЬ — ЧИСТО ЛАТЫШСКИЙ БИЗНЕС

Как еще до официально объявленной Горбачевым перестройки в СССР рождались не совсем легальные миллионные состояния, история в основном умалчивает. Сегодня, конечно, уже известны громкие коррупционные схемы членов советского руководства вроде «Хлопкового дела», «Дела Моспродторга», «Дела Щелокова», «Дела фирмы «Океан» и другие. То, что в Стране Советов люди, приближенные к сфере распределения благ, жили лучше, чем «серая масса», и образовывали своего рода касту небожителей, бесспорно. Прокуроры, милиция, чиновники при квартирных отделах и т.д. не брезговали взятками, а более–менее пронырливый народ улучшал качество своей жизни, пользуясь их услугами. Завмаги и завсклады, мясники и автослесари, мебельщики и обувщики, бармены и стоматологи на полную катушку использовали время дефицита в свою пользу, действуя по принципу «на чем сижу, то и имею». О фарцовщиках тут излишне даже говорить.

То, чем занимались разномастные махинаторы и спекулянты, позже назовут честным бизнесом. Перестанут выборочно сажать и расстреливать. Однако же бизнес– риски при новой формации дикого капитализма 90–х нередко оборачивались переделом рынка с жестокими массовыми разборками и перестрелками. Теперь, на приличном расстоянии, хорошо видно, что хуже. Но тогда, в годы брежневского застоя, всем хотелось свободы. Свободы передвижения, свободы слова, совести, вероисповедания. Но прежде всего – свободы заработка. Академиков, генералов, космонавтов мы не берем: тут зарплаты, по советским понятиям, были вне конкуренции. Но главная претензия многих современников к советскому периоду заключается в том, что, имея желание активно трудиться, люди в массе своей честно, без приписок и махинаций не могли заработать больше условного потолка. За исключением рабочего класса – шахтеров, токарей, слесарей и наладчиков оборудования. Заводские рабочие с дипломом ПТУ получали на порядок больше, чем инженеры с высшим образованием: их зарплаты складывались из начальной ставки и премий за квалификационный разряд. Вдобавок, кроме зарплаты, их хорошо подпитывали и по профсоюзной линии. При этом, что интересно, зарплаты директоров заводов не могли быть выше, чем зарплаты самых высокооплачиваемых рабочих этих предприятий. В начале 1980–х зарплаты высококвалифицированных рабочих могли доходить до 700 рублей и были сопоставимы с доходами научной номенклатуры – университетских профессоров и директоров НИИ. А если добавить к этому путевки в санатории, преимущество в очереди на жилплощадь и другие льготы, то выходила весьма приличная жизнь.

Однако же для предприимчивого простого люда все же оставались кое–какие лазейки. Например, если швея ателье мод после работы принимала разовые частные заказы на дому, на это смотрели сквозь пальцы. Не трогали органы и бабушек, торгующих на рынке вязаными шапочками и носочками. Сегодня латвийская полиция ополчилась на них, словно они сбывают краденое, но в упор не видят под носом торгующих контрабандными сигаретами и спиртиком. При Советах все–таки с этим реально боролись. Если ты официально числился сторожем или кочегаром, а в действительности держал подпольный цех по пошиву джинсов крупными партиями, то могли «взять за фаберже». И брали! Разница – в количестве.

Так называемые нетрудовые доходы в крупных размерах жестоко карались. Не говоря уже о контрабардистах и валютчиках. Тут нельзя не вспомнить показательную историю рижского цеховика Коли Рябова, который поставил индпошив на поток и сдавал изготовленную продукцию фарцовщикам для последующей продажи. Его посадили в 1985–м. На 8 лет. А уже в 1986–м, на второй год «горбачевской оттепели», джинсовым самопалом легально торговали на Чиекурильнике (тогда популярный вещевой рынок в Риге). Качество производства было вполне европейским, так что «залетные гастролеры» отгружали полные багажники упаковок и везли джинсу к себе домой – в Россию, Молдавию, на Украину. Впрочем, на Чиекурильнике случались гастролеры и без кавычек: в рамках концертных туров там, например, отоваривался даже лидер “Машины времени” Андрей Макаревич…

* * *

У нас с Иветой тоже был свой относительно легальный бизнес советских времен. Причем задолго до того, как подул свежий ветер горбачевских перемен. После женитьбы в 1981–м я попал в абсолютно необычную для себя атмосферу. Родители жены жили в своем доме на рижской улице Резекнес, где посреди крупного спального района раскинулась зона частных домов. Эдакий загородный дом прямо в черте города. Тесть с тещей были потомственными садоводами–земледельцами, не одно поколение их предков этим занимались. Сами они в 50–60–е годы выращивали у себя на участке огурцы– помидоры, прочие сельхозпродукты для продажи. А потом энергичная и сообразительная теща смекнула, что цветочный бизнес гораздо доходнее овощей, и они начали разводить цветы. Всю свободную территорию у частного дома занимали теплицы – на участке буквально шагу негде было ступить. Розы и гвоздики они выращивали круглый год, а тюльпаны – только к 8 марта. И все это продавалось в Риге, Ленинграде и других городах СССР.

Необходимое отступление. Вскоре после первого знакомства с будущей родней я почувствовал, что тесть меня как–то не очень принимает. Долго бился в догадках, в чем тут дело. А через год–полтора все прояснилось. С первого же взгляда этот опытный человек понял: свое любимое цветоводство ему передать некому. Как–то он сделал робкую попытку привлечь меня к тепличным работам, но увы – я оказался совершенно безнадежным. Тесть расстроился. Дочь Ивету родительское дело тоже никогда не вдохновляло, она была типичной городской девушкой с соответствующими интересами. Последнюю надежду, которая быстро рухнула, тесть возлагал на зятя, от которого требовались решимость продолжить семейное дело и крепкие мужские руки. Однако Ивета, сцепив зубы, все же подключалась к семейному подряду, но всего лишь на стадии выращивания тюльпанов. Весь цикл вместе со сбытом был весьма трудоемким и состоял из четырех этапов.

Во–первых, осенью надлежало посадить луковицы в землю за пределами теплиц. Во–вторых, летом их нужно снять, отсортировав крупные, готовые на выгонку к 8 марта, а маленькие луковицы опять же ранней осенью повторно сажать в землю – чтобы они выросли побольше на очередное 8 марта. Третий этап: поздней осенью надо посадить зрелые луковицы в теплицы – под лампы дневного света. И в марте следующего года срезать готовые цветы на продажу. Таким образом, обеспечивается непрерывное, из года в год, производство цветов. А четвертый этап – продажа. Итак, в земле, как вы поняли, я копался крайне редко. Когда была горячая пора посадок, на помощь привлекалась вся родня: весь день все пашут, не поднимая головы, вечером – ужин под водочку, и все сделано. От этого всего я был далек. Зато по полной подключался на последнем этапе – продаже цветов. И тут, скажу без ложной скромности, мои способности проявлялись с лихвой. Мало того, что я организовал всю цепочку сбыта, которая функционировала без сбоев и не один год, так еще и замахнулся на схему дополнительных доходов. По тем временам – спекулятивных, нередко пресекаемых властями.

* * *

Период суперпродаж цветов в любом городе нашей необъятной страны шел с 1 по 10 марта. Обычно 8–го мы уже заканчивали. Но, бывало, и до 10–го включительно. Спрос был огромный, люди покупали охапками. Не знаю, почему в том же Питере не выращивали цветы на продажу – видимо, не существовало такой традиции, культуры. Гвоздики туда завозили в основном с юга, а тюльпаны – из Латвии. Мы с Иветой занимались только тюльпанами и сбывали в основном в городе–герое Ленинграде. И вот я решился в придачу к нашим выращенным цветам докупать еще у оптовиков. Своих цветов, мне казалось, было мало. Я бы, кстати, не выращивал вообще – просто перекупал бы и возил. Но по закону той поры, если сам выращиваешь, тебя не трогают. Индульгенция! А если не можешь доказать, что сам разводишь цветы, – значит, ты наказуемый спекулянт. Так что на случай проверок у нас было алиби: выращиваем цветы на продажу сами, своим трудом. В действительности за 10 лет ни разу никто нас не проверял, не пресекал и не ловил — мы даже не платили налоги. Вот какое тяжкое время тоталитаризма мы пережили – делали что хотели. Это было наше семейное и очень доходное предприятие. Тем же бизнесом параллельно занимались многие, в том числе и бывший премьер Андрис Шкеле, экс–мэр Риги Андрис Аргалис и наш славный спортсмен, а в будущем премьер–министр Вилис Криштопанс, который теперь больше живет в Америке, чем в Латвии.

Да много кто поднялся на цветах. Сами мы выращивали 5–7 тысяч цветков, а оптом я закупал еще 12–15 тысяч. Итого почти 20 тысяч тюльпанов мы возили в Питер. Оптовая цена была от 70 копеек до одного рубля за штуку. Мы брали цветы в частных хозяйствах Марупе и Тукумса – все цветочники друг друга знали и были взаимосвязаны. Один выращивал и продавал луковицы, другой занимался только цветами и сдавал их оптом, не желая возиться с торговлей. Оптовая закупка цветов приходилась на последнюю неделю февраля. Ну а мы потом продавали по 1,50–3 рубля за цветок, в зависимости от размера и сорта. То есть почти стопроцентный навар. Не говоря уже о своих, выращенных – тут вся прибыль была нашей. В итоге за 7–10 дней выручали около 30 тысяч. Чистая прибыль составляла где–то 20 тысяч рублей. За 10 дней ! Многие сегодня не верят, что на цветах в то время можно было круто поднять свое благосостояние. Еще как можно было! Мы–то этим занимались только в марте и только тюльпанами. А такие асы, как Шкеле, круглый год. Это сотни тысяч рублей! Средняя зарплата инженера в те годы была – 120– 140 рублей в месяц. А наша десятидневная выручка равнялась десятилетнему заработку советского инженера. Так что и в те времена люди посмелее и поактивнее, а не лениво–расслабленные, сидящие на работе от звонка до звонка, вполне могли хорошо заработать. И я охотно верю, что к латвийской независимости некоторые из них подошли миллионерами. Это было вполне реально.

* * *

Облюбовали мы в Ленинграде Торжковский рынок. Мартовская торговля идет 7–10 дней, самая интенсивная – с 7 по 9 марта. В эти дни мы на ногах с восьми утра до десяти вечера. Именно на ногах, потому что присесть и отдохнуть невозможно, отойти нельзя – бойкая торговля. Жили в двух шагах от рынка, в престижной гостинице «Выборгская». С 1 по 6 марта, когда рыночные дни были так себе, после работы вечерком заходили в гостиничный ресторан поужинать, расслабиться. Изначально по приезду стояла задача закрепить свои позиции на рынке. Немаловажную, если даже не решающую роль в успешной продаже цветов имело торговое место. С директором - 248 «Торжка» я сразу нашел общий язык. Понимали друг друга с полуслова. Но, конечно, не обходилось и без взяток, общих застолий и рижских подарков. Я претендовал на торговое место номер один – у главного входа на рынок. И я его получал! Кроме того, директор организовывал мне роскошный холодильник для цветов. На втором этаже рынка были разные помещения, в том числе холодильные, и я становился хозяином одной такой камеры площадью около 20 квадратных метров. У меня был свой личный ключ от холодильника, козырное торговое место – что еще надо? Король советской торговли – ни много ни мало! До 7 марта дело шло ни шатко ни валко. Скучновато, прямо скажем. Ведь на рынок за цветами народ шел непосредственно перед праздником. В первые дни марта такого ажиотажа, как 7–8–го, не было. Надо было как– то выкручиваться. Конечно, импровизировал. У входа в метро. Там можно было продать, потому что с утра до вечера людское море – одни входят, другие выходят. И никакой конкуренции, потому что у метро торговать запрещено. Но я ухитрялся. Не без помощи органов правопорядка. Через пару лет я уже знал районных милиционеров, с некоторыми даже подружился. Молодые ребята – не только сержантики, но и младшие офицеры – на мне немного зарабатывали. В свободное от дежурства время выходила со мной к метро парочка ребят в штатском. Один из них помогал торговать – за свой процент от прибыли. А второй получал деньги за подстраховку – за то, что прикрывал нас от своих коллег в форме, случайно заглянувших не в ту сторону. Так, с воодушевлением и креативом, проходили «репетиции» перед главной торговлей…

* * *

Все эти дни вплоть до 7 марта жена регулярно подгоняла мне из Риги в Питер коробки с цветами. Дома было много работы: срезать цветы, завернуть в свертки по десять штук и запаковать их по большим картонным коробкам из–под яиц. В каждый ящик вмещалось по 30 свертков – всего 300 цветков. Все эти коробки надо было доставить на вокзал, к вечернему поезду Рига – Ленинград. С проводниками мы договаривались заранее, они тоже были в цепочке – надежные ребята, конечно, не без вознаграждения. Утром я встречал цветы на своих «жигулях». Все сиденья вынимались, и машина под завязку заполнялась коробками, которые я вез на рынок и загружал в холодильник. И так каждый день. А 7–го утром – как обычно, на три горячих дня – подъезжала Ивета с рижской бригадой. Мы сколачивали команду из родственников жены и моих коллег по ДОСААФ. Конечно, предпочитали дать заработать своим. Всего нас было 8–10 человек. Ну а 7 марта начиналась вакханалия. Толпы штурмовали рынок: если попал в поток, трудно выскочить – несет. Но нас уже знали в лицо. Часто мы слышали: прибалты молодцы, трудолюбивые, какую красоту нам везут! Да, вот такие слова...

Почти каждый посетитель рынка, издалека увидев нас, выныривал из потока и сворачивал к тюльпанам. В эти пиковые дни мы устанавливали ровные цены, чтобы с мелочью не возиться. Потому что покупатели были нервные, нередко устраивали давку со склокой – напирали друг на друга, а тут ты будешь со сдачей копаться… Чтобы не держать очередь, мы распределяли цветы по букетам: в стандартном было по три цветка, но были букеты по пять и по семь штук. Торговали от 5 рублей за букет и выше по шкале. Пока мы цветы заворачиваем, я попутно веду диалоги, зубы заговариваю. На разные глупые и каверзные вопросы отвечаю. – Молодой человек, а почему у вас этот бутончик цветка собранный, а тот уже растопыривается? – интересуется дама бальзаковского возраста. – Ну как почему? – начинаю игру. – Это зависит от сорта. Разве вы не видите, что они разные? Тот, что распускается, называется «Алла Пугачева». – Ах вот как? Тогда дайте мне букет пугачевских! Мне сегодня надо важному человеку дарить. …Ну, если она их сегодня подарит, рассуждаю я про себя, то завтра цветы еще постоят, но потом развалятся. «Пугачева» никакой не сорт, просто цветки чуть постарше. И мне их надо быстрее продать. Не буду же я говорить женщине: «Не берите их, они не самые свежие». Бизнес есть бизнес, ничего личного. – Это дорогой сорт, по три рубля штука, – самозабвенно плету я, хотя изначально собирался их по рублю отдавать. – Мне нужен только этот сорт, – стоит на своем покупательница. И я заворачиваю букет!

Не уверен, что мои творческие импровизации можно считать обманом. Вы же сами видите, что берете, можете даже потрогать, понюхать, сравнить! Сорт «Алла Пугачева» – это вопрос веры. Вот такие диалоги были по моей части. И свою работу я делал хорошо. К концу дня спину не мог разогнуть, с трудом ковылял до гостиницы. Иногда даже не было времени поесть: бутерброд проглотил на ходу – и дальше вкалывать. Бумажных денег – рубликов, трешек, пятерок и десяток – набиралось за день столько, что мы шли после торговли надутые, как медведи. Легкие длиннополые пальто были с двойной подкладкой и внутренними карманами в нескольких местах. Карманы были набиты деньгами. Вечером мы, не считая, сваливали их в большие спортивные сумки и оставляли в гостинице. А утром снова шли на рынок. Про нас – кто мы такие и чем занимаемся – наверняка знали все. Органы. И, наверное, тот же криминал, который всегда трется у базаров и гостиниц. Информация ведь быстро разлетается. Но никто за все время ни разу не покушался ни на нас, ни на нашу добычу. Хочется верить, что в те времена все–таки оставались какие–то моральные принципы и понятия, о которых сегодня наше общество даже представления не имеет. А может быть, нам просто везло...

* * *

Еще доходнее получались вояжи на Камчатку. Мы туда летали лишь два раза на 8 марта – больше желания не было. В принципе, нам было достаточно и питерских денег. А тут далеко и хлопотно, много рисков. Главный из них – не довезти цветы, потому что путь был неблизкий, на перекладных, а значит, требовались особые условия для хранения и перевозки цветов. Мы заказывали у мастеров специальные огромные, но легкие по весу чемоданы из тонкой фанеры – в картонных ящиках в такую даль уже не довезешь. Эти чемоданы, набитые цветами, мы с моим другом Иго Зандерсом с трудом поднимали. Они были даже не столько тяжелые, сколько неудобные. Восемь таких чемоданов мы закладывали в машины и ехали до Москвы. Там оставляли машины у друзей, которые помогали нам грузить цветы в самолет. Очень тяжело было в первый раз. Мы прилетели в Петропавловск–Камчатский, на такси доехали до гостиницы – завтра на рынок. В гостинице открываем один чемодан – цветы черные. Замерзли. Открываем второй – та же история. Из восьми чемоданов четыре оказались ни к черту. Это значит, что они стояли в грузовом отсеке прямо у борта – у стенки. А лететь часов восемь– девять. Вот они и не выдержали.

В следующий раз мы уже договорились с обслуживающей бригадой рейса, чтобы наши чемоданы с цветами поставили в середину грузового отсека. Но даже первый заезд, несмотря на убытки, оказался очень выгодным. Потому что там цены доходили до 10–15 рублей за один цветок. На рынке в пиковые дни всего три–четыре продавца. Цветов вообще нет! Можно было поднимать цену еще выше. С местными знакомились в гостиничном ресторане. В разговорах на разные темы выяснилось, что зарплаты там существенно выше, чем в целом по стране. Еще одно явление, которое нас поразило. Люди, с которыми мы общались в ресторане, зачастую носили при себе оружие – пистолет. В 80–е годы это нам казалось диким и непривычным. – А вы не боитесь милиции? – как–то спросил я у одного собеседника. – Все же ношение оружия – это статья. – У нас тут очень много уголовников, которые освободились. Был период, когда отнимали оружие, наказывали – сразу росла преступность. А так, когда ты при оружии, урки не нарываются, остерегаются беспредельничать. Поэтому местные власти на все это смотрят сквозь пальцы. При наличии оружия порядка больше. Но это, конечно, неписаные правила…

* * *

Должен признаться, что на рынке была особая, очень интересная атмосфера. Как будто на другой планете. Мне там даже нравилось, и я работал с азартом. Подружился с южанами – торговцами солений. Славные были ребята. Как–то сидим с дагестанцем Меджидом вечером в ресторане при гостинице. Через пару дней – пик продаж, поэтому еще можно напоследок расслабиться, выпить в хорошей компании. Вдруг смотрим: в зале начинается заваруха. Еще ничего не понятно, но слышны громкие выяснения, ругательства. У стола, где сидят одни девушки, остановился парень. Он размахивает руками, кричит, а потом разворачивается и идет от них к выходу, прямо мимо нашего столика. В тот самый момент одна из девиц бросает в него фужер, но снайперски попадает прямо в пепельницу на нашем столе. Облако пепла, все в окурках, в тарелках стекло. Я–то еще ничего, а Меджид завелся. Он вообще сидел спиной к конфликтующим и ничего не понял. Это я видел, что девчонка вовсе не в нас целилась. Но друга моего понесло, он пошел разбираться. Тут же из–за столов вскочили местные ребята, которые знали девушек, поперли на Меджида. Я был вынужден подключиться. Завязалась драка. Поскольку отель считался престижным, на первом этаже был милицейский круглосуточный дежурный пост. Они прибежали быстро. Короче, нас повязали и отправили в отделение. В обезьянник. Всю ночь я не сомкнул глаз. Завтра из Риги приезжают наши, через день впрягаться в торговлю, а тут такое…

Меня «закрыли», на рынок не попасть, а как они там без меня? Концов у них нет, ничего не знают, вся организация на мне. Сейчас как влепят 15 суток (нам уже и пригрозили: южан там особо не жаловали, к тому же и я, как назло, не похож на бледнолицего балтийца), и “залетим” мы на 20 тысяч по полной программе. Как потом объясняться с женой? Признаюсь, тот редкий случай, когда я сник. Но Меджид оказался молодцом. Наутро пришла другая смена, он сумел войти в доверие к дежурному офицеру, дал слово, что через час привезет взятку. И нас выпустили. Еще и на машине до рынка довезли. Меджид слово сдержал, вернулся и отдал деньги. И даже от меня половину не взял. Мы дружили с ним еще пару лет, а потом потерялись на целых 32 года. И вот год назад весной на мой рабочий электронный адрес приходит письмо, в котором написано: меня зовут Меджид, я ищу Гунтиса Шенхофса, мои контакты такие–то… Я даже не сразу вспомнил, но как только позвонил по указанному телефону и услышал его голос, сразу вернулся в Ленинград на рынок середины 80–х. Будто кинокадры пошли перед глазами.

Оказалось, он живет уже не в Дербенте, а в Саратове. И надо же такое совпадение, что через месяц мне ехать как раз в Саратов, к одному другу на юбилей! Я прибыл на два дня раньше, чтобы навестить Меджида. Это была такая встреча! Ностальгия, воспоминания...Одно время он был председателем крупного колхоза в Дагестане, загремел в тюрьму на три года. Потом перебрался в Саратов, где приобрел небольшой уютный домик. Занимается бизнесом, все у него нормально. – Время быстро бежит, и так меня ностальгия по молодости замучила, что решил я тебя разыскать, – признался он мне. – Часто вспоминал нашу дружбу. Ты мне был как брат… Да, действительно, тесно дружили. Ну, теперь уже не потеряемся!

* * *

Еще один друг тех времен – Вилис Криштопанс. Мы уже тогда дружили семьями и вместе занимались цветочным бизнесом. Вилис в этом деле был дилетантом, а его жена Айя – профи. Они тоже выращивали тюльпаны. Вилис, как и моя Ивета, сидел в Риге на упаковке, а потом в пиковые дни приезжал на помощь – торговать. Айя–то начинала шуровать пораньше. Она была очень развита в цветочном направлении. Великолепный импровизатор. Могла лапшу навешать на уши не хуже меня, а даже лучше, потому что обладала исключительным женским обаянием. Занятно было наблюдать со стороны, как она торгует. Просто блеск! Мужчины, когда подходили к ней, даже не смотрели, что она там им заворачивает, какие цветы. От нее самой глаз было не оторвать. И так, вплоть до 1991–го, хорошо налаженный механизм цветочного бизнеса работал безотказно. В какой–то год закончили работать 9 марта. 10–го собирались выезжать домой. Все удачно продали, довольные. И вечером, несмотря на усталость, гульнули от души в хорошей компании: Криштопансы, мы с женой, еще кто–то – уже не помню. Гульнули, надо сказать, до потери пульса. Наутро я не мог поднять голову. Ужас. Приходят Вилис с Айей: ну что, по коням? Мы обычно на своих машинах вместе ехали. Хотя никто не грабил, не приставал. Но чисто психологически – надежнее. Думаю, надо, может, себя превозмочь и поехать? Попробовал встать. И повалился обратно. Ну никакой, голова раскалывается, всего крутит. Не могу. Нереально.

Жена все это знает. Уже изучила. Она и говорит Айе:
– Мы сегодня ехать не сможем, ты же сама видишь, какой он.
А я – Вилису:
- Слушай, возьми нашу сумку с деньгами! Черт его знает, сколько я еще тут проваляюсь. Отвезешь ее, а мы поедем завтра или послезавтра, не знаю.
Чувствую себя погано... Так и договорились – они взяли сумку и уехали. Полная сумка денег! Причем они не разложены по купюрам, а чисто как макулатура. Бумажки. Рубли, трешки, пятерки, десятки. Доверху огромной спортивной сумки! Сколько там было, я даже не знал. Это мы уже в Риге потом сортировали и считали целый день. О чем этот эпизод? О безраздельном доверии к людям, особенно к друзьям. Мы даже в мыслях не допускали, что друзья без нас могут открыть нашу сумку, залезть в нее и что–то взять. Начиная с 90–х и по сей день, доверять больше нельзя никому. В этом приходилось убеждаться не раз, о чем речь еще впереди. Мораль, человеческие ценности с тех пор подверглись такой коррозии, что я уже не знаю, в каком обществе и как будут жить мои дети и внуки. Это удручает, тревожит, наводит на мысли о какой–то безысходности… 

 

«Кто не рискует, тот не узнает своего призвания». (Роберт Де Ниро)

ЛИХИЕ ДЕВЯНОСТЫЕ…

Об этом периоде тоже можно писать отдельную книгу в жанре бестселлера. В те годы я, как и большинство, пытался определиться по жизни, искал свое место в абсолютно новых реалиях независимой Латвии. По ходу дела пришлось соприкасаться и с политикой, и с бизнесом, да и, что скрывать, с криминалом. В этой связи предполагаю, что имею более менее объективное представление о событиях тех времен. Долго не мог решиться, стоит ли вообще писать об этом? И если писать, то как? И насколько откровенно? Рискну – предельно откровенно. Из песни слов не выкинешь. Очень надеюсь, что меня поймут и будут судить об изложенных событиях, исходя из реалий того времени а не из библейских ценностей. Итак, 90–е. Годы больших возможностей, историй успеха, разочарований, падений, сломанных судеб... Годы начального накопления капитала из серии «Не спрашивай, как я заработал первый миллион». Об этом сегодня могли бы рассказать не только успешные бизнесмены, но - 260 и многие современные политики. Но вряд ли расскажут, и особенно политики. Кристально честным путем заработать миллион в те годы было невозможно. Да и сегодня – весьма сомнительно.

Какие же пути к этому были? Видные деятели комсомола и компартии двинулись в бизнес, в том числе и в так называемый «политический бизнес». То есть внедрялись в структуры власти на всех уровнях и тем самым заложили крепкий фундамент быстро развивающейся коррупции, взяточничества, откатов и т.д., что в дальнейшем будет мешать развитию и процветанию нашего государства. Заодно ловко, цинично и нагло отодвинули тех своих соратников–идеалистов по Народному фронту, которые свято верили, что через двадцать лет Латвия достигнет уровня экономического развития ведущих стран Европы. Где сейчас символ нации тех времен Дайнис Иванс, да и многие другие? Прозябают, и никто о них особо не помнит. Далее – более предприимчивые и способные представители ряда силовых структур, в том числе КГБ, успешно встроились в новую реальность, благодаря своим связям на территории бывшего СССР. И в дальнейшем им удалось создать тесные сцепки с власть имущими, что помогло более успешно проворачивать свои дела и делишки. Конечно, бизнесом занимались и другие предприимчивые люди, но именно эти две категории очень выделялись своими историями успеха.

А простой народ в основном боролся за выживание. Например, политик Лолита Чигане в прошлом – челночница товаров дешевого турецкого ширпотреба. Когда ей не повезло на границе и бизнес дал трещину, решилась испытать себя в политике. Но и там не особо преуспела... Следующая категория предприимчивых парней – спортсмены. У них был очень широкий выбор, в зависимости от склада характера, умственных и физических качеств. Да и связи были не хуже! Весьма позитивный пример – дзюдоист Гунарс Кирсонс. Бывший бармен, сегодня он один из немногих латышей среди серьезных и успешных бизнесменов. Из той же серии – Юлийс Круминьш, Гунтис Индриксонс и Вилис Криштопанс. Конечно, на фоне возраждающегося дикого капитализма в 90–х резко вырос криминалитет. Рэкет, грабежи, вымогательство, наезды...

Все это было. Классический бандитский промысел. Но занимались этим в основном мелкие криминальные группировки и отдельные отморозки. Иначе говоря, беспредельщики. Поэтому не буду на этом заострять внимание. И, наконец, неоднозначное явление – так называемые организованные преступные группировки (ОПГ). Одна из сфер деятельности в основном бывших спортсменов и отдельных представителей силовых структур. Итак, параллельно развивающемуся бизнесу в Риге начали вырисовываться и закреплять свои позиции две очень серьезные структуры: группировка Ивана Харитонова и группировка Владимира Лескова под названием “Пардаугава”. Бизнес–деятельность этих структур была очень разнообразной и многогранной. Но на одно направление стоит обратить особое внимание. Как бы это правильно сформулировать…Они оказывали так называемые охранные услуги, а проще говоря, «крышевание» нарождающегося бизнеса. При необходимости быстро и оперативно принимали решения в любых конфликтных и нестандартных ситуациях.

Причем спрос на такие услуги тогда был большой, так как правоохранительные органы в то время были слабые, часто неспособные реагировать своевременно и четко. Более того, сами зачастую советовали обращаться в эти структуры, расписываясь в собственном бессилии. Обман, «кидалово», предательство в сферах своей же деятельности – таков нередко был почерк деловых людей того времени. Кидали коллег, партнеров и даже друзей по бизнесу. В этом я не раз убеждался и сам. Необходимо было, как я уже отмечал, быстро, оперативно и по справедливости решать эти вопросы. Не всегда, конечно, получалось корректно. Где лес рубят, там и щепки летят. В тех реалиях просто не было другого пути. Дикий капитализм... Выживали более умные, энергичные, но и более наглые, смелые и хитрые. И роль этих двух группировок на тот момент была очень значительной. В ходе решения проблем эти структуры одновременно сдерживали и беспредел отморозков. Также не допустили появления в нашей стране серьезных криминальных группировок с Кавказа и из России, которые отличались более жестокими нравами.

Все это вместе взятое наводит на мысль, что без группировок Харитонова и Лескова крови в те непростые годы было бы гораздо больше. В этом я ничуть не сомневаюсь. Мои слова не следует воспринимать как оправдание группировкам. Да, с точки зрения закона, их можно назвать ОПГ, но реалии 90–х – еще раз подчеркну – были очень жесткими, даже жестокими. И в большинстве случаев законным путем ничего нельзя было решить. А структуры Лескова и Харитонова были эффективными «решалами» в любых разборках. Но уже в конце 90–х спрос на услуги таких неформальных образований постепенно снижался, так как наращивали эффективность правоохранительные органы. Да и вышеупомянутые структуры постепенно плавно становились вполне легальными, законопослушными бизнес–формированиями. Но нельзя не признать и то, что нередко отдельные, особо предприимчивые представители правоохранителей проявляли инициативу «крышевания» бизнеса и таким образом перенимали эстафету у Харитонова и Лескова. Если говорить об ОПГ 90–х, то у меня возникает вопрос: а как сегодня назвать те аферы и схемы, в том числе и политическое “крышевание” со стороны наших власть имущих, которые они прокручивают и по сей день? Компонент обязательной закупки электроэнергии, администраторы неплатежеспособности, быстрые кредиты, «золотой» мост, «Замок света»... Ответ напрашивается сам собой.

* * *

Не скрою, 90–е были самым трудным, но и очень интересным периодом моей жизни. К тому же произошел резкий поворот моей судьбы в абсолютно неожиданном для меня направлении. В самом начале 90–х с легкой руки Валдиса Валтерса я начал работать в его частной баскетбольной школе. Работа в баскетболе, в те годы на общественных началах, стала моей основной деятельностью. Мог себе это позволить, так как какое–то время уже был совладельцем весьма преуспевающего кооперативного предприятия “Стимул”. Производили мы тогда дефицитные кожаные куртки: спрос на них был бешеным. Мои компаньоны – отличные ребята, братья–боксеры Раймондс и Эгонс Симсоны, а также цыган Дмитрий Козлов. С братьями мы дружим до сих пор, а вот Дима где–то затерялся. А тогда наш швейный цех находился в спальном районе Риги, на улице Унияс. Куртки Дима сбывал по своим цыганским каналам по всему Советскому Союзу. До поры до времени зарабатывали хорошие деньги.

Но тут стал очень быстро набирать обороты челночный бизнес. Дешевые турецкие кожанки заполонили рынок, и заниматься пошивом стало невыгодно. Мы закрылись. Это был мой первый и последний более–менее серьезный, успешный и почти легальный бизнес. Дальше уже пошли авантюры в классическом стиле 90–х. Чем же я занимался? Мне легче сказать, чем я не занимался. Само собой, стал все больше увлекаться работой в школе Валтерса. Но так как там зарплату не получал, приходилось прокручивать дела, чтобы обеспечить свою семью. В основном в одиночку. Изредка привлекал одного–двух компаньонов или примыкал к кому–то по мере поступления предложений. Возможностей была масса. Но, работая в белых перчатках, кристально чистым путем, не то что миллион, а даже на нормальную жизнь в те годы заработать было сложно. Законы несовершенны, границы прозрачны, вдобавок «понимающие» таможенники... Все это вместе взятое предоставляло очень широкие возможности. И люди крутились, как могли. Стал процветать контрабандный бизнес, начиная с банального ширпотреба и кончая серьезными товарами. Развивались кооперативы, фирмочки, оказывающие различные услуги и т.д. Да и коррупция в среде власть имущих постепенно наращивала обороты.

Но до уровня сегодняшнего времени еще было очень далеко... Формула успеха такой деятельности – связи и исходные финансы. Далее следовали находчивость, смелость и непрерывная импровизация. И, конечно, везение! Подобными делами занимались очень многие в меру своих способностей. Отличия были в уровне, масштабах и разновидностях деятельности. Если у Чигане – платки из Турции, то трехмиллионная афера «Латвэнерго» – совсем другой уровень. И я не был исключением. Как только все успевал? Тем более, что параллельно работал в баскетболе и до 95–го года состоял в федерации автоспорта Латвии. О моих делах той поры тоже можно писать отдельную книгу, и скучно не будет. Для наглядности ограничусь лишь иллюстрацией отдельных эпизодов, которые могли повернуть мою судьбу в непредсказуемом направлении.

* * *

В начале 90–х актуальной и интересной темой был экспорт металла и нефтепродуктов через Прибалтику. По этой части у меня были очень серьезные и надежные связи. Сели в самолет вместе с Валдисом Валтерсом и полетели на Урал, в город Челябинск, к моему давнему другу со времен автоспорта Александру Новокрещеному. У него были выходы на некоторые предприятия–металлопроизводители. К тому же Александр был тесно связан с криминальными структурами того края, которые как раз и контролировали этот бизнес. Без них не было вариантов даже думать на эту тему! Встретили нас, как подобает в классическом стиле тех времен. Коротко стриженые братки в кожаных куртках, накрытая поляна, баня и т.д. Один нюанс, который нас с Валдисом немного смутил: у братков из–за пояса торчало огнестрельное оружие – пистолеты. Они особо не стеснялись его публично демонстрировать. В Латвии подобные вещи были более завуалированы. А там прямо во время застолья братки устроили кураж со стрельбой. В результате Валтерс на следующий день, сославшись на срочные дела, улетел в Ригу. Я же пробыл там еще неделю. Съездили на предприятие по производству алюминия, обговорили практические вопросы, поговорили на тему и такого металла, как цирконий... И решили открыть в Риге совместную фирму под названием «ШеНо». Первые буквы наших с Александром фамилий. Окрыленный радужной перспективой, я полетел обратно в Ригу. Эта фирма до сих пор числится у нас в государственном регистре. Но ей не суждено было стать активной.

И вот почему. Приехав в Ригу, я быстро оформил и зарегистрировал многообещающую фирму. Но еще предстояло заручиться поддержкой наших соответствующих структур, без которых открыть серьезное дело было практически невозможно. Тогда я встретился с руководителем пардаугавской группировки Владимиром Лесковым. В то время он параллельно был президентом футбольной федерации Латвии. Я же состоял в федерации автоспорта Латвии. Мы были хорошо знакомы. Также он был в курсе моей работы в баскетболе. Я изложил ему челябинскую идею, и вот что Владимир Иванович мне сказал: «Вопрос, конечно, очень интересный, но советую не лезть в эту область. Не испытывай судьбу. Это не твое...»

Признаюсь, его я не сразу понял, ведь в мыслях уже покупал дом на Канарах, BMW и т.д.
– Работа в этом направлении, – пояснил Лесков, – очень затратная и трудоемкая. Надо выкладываться по полной, и ты не сможешь совмещать его с баскетболом. К тому же это и очень стремное занятие. Ты делаешь доброе дело, продолжай заниматься детским баскетболом и более «вегетарианскими» способами зарабатывания денег. В этом я готов тебе помогать.
И надо сказать, в дальнейшем он реально помогал. Я очень серьезно задумался, нелегко было отказаться от «канарских грез». Но работа в баскетболе затягивала - 267 меня все сильнее. Это помогло прислушаться к совету Лескова и принять правильное решение. Да–а–а...
Мудрый был человек Владимир Иванович, интеллигентный и по–своему добрый. Как–то на очередной встрече за обедом в его офисе за Двиной он как бы между прочим спросил: «Как у тебя дела в баскетболе?» Я коротко ответил: «Нормально. Вот на днях выезжаем на турнир в Литву, ищу автобус, на чем доехать. Хорошо бы иметь свой – много поездок». Я ничего у него не просил, просто к слову сказал. Он тоже ничего не обещал. Но уже через три месяца у меня появился 56–местный автобус – подарок от Лескова. Не новый, конечно, но прослужил исправно лет десять. А дом на Канарах я так и не купил, но BMW приобрел, причем и себе, и жене. Зарабатывая деньги, как и советовал Владимир Иванович, более приземленными способами. Варианты были, причем, очень много. Конечно, далеко не всегда легальные... Такие уж были времена. Ограничивался разовыми сделками. Достаточно регулярно и эффективно, когда было свободное время.

* * *

В то время дружил я с одним интересным парнем – Александром Ставро. Спортсмен, известный десятиборец, юрист. Смелый и очень свойский. Много дел мы с ним успешно раскручивали. Он был первым, кто привез из Голландии в Ригу роскошный Луна–парк. В свою бригаду он пригласил известного спортсмена, члена сборной Союза по прыжкам с шестом Александра Обижаева, Алика Аликперова – бывшего мента. И меня. Мы все вместе занимались организацией работы Луна–парка. Заработали хорошие деньги. До и после Луна–парка мы со Ставро также часто ездили в Западный Берлин и Польшу за «контрабасом»: сигареты, алкоголь, валюта. Как раз был момент воссоединения Германии, и мы проворачивали комбинацию «рубль–восточная дойчмарка– западная дойчмарка». В Москве по своим каналам в сберкассах, на основании синих служебных загранпаспортов меняли рубли на восточные дойчмарки, а затем в Западном Берлине меняли их на западные дойчмарки. Сумасшедший навар! Но, конечно, все было на грани фола. Как–то в очередной раз мы с Сашей доимпровизировались до того, что просто чудом не попали под раздачу – на поезд Москва–Колыма! До сих пор не понимаю, как нам удалось избежать неба в клеточку...

Очередная поездка в Германию. В гости к моему местному другу– раллисту Рейнхарду Уннашу, которого я знал еще с активных времен автоспорта. На сей раз ехали на легковой машине договариваться об участии нашей команды в международном ралли. Когда с делами было покончено, Александр предложил: «Не заехать ли нам на обратном пути в Западный Берлин закупить партию газовых пистолетов?» Это добро легко можно было приобрести в специальных магазинах, причем совсем недорого. Спрос на них в Риге был очень большой, а навар достаточным, чтобы рискнуть. Затоварились. Едем назад в Ригу через польско–литовскую границу Лаздияй. До этой границы обычно никаких особых проверок. Но недалеко от кордона Александр вдруг говорит: – Давай свернем в лесок, перегрузим товар из сумок в багажник и чуть замаскируем... – Да ладно! – заартачился было я. – На этой границе нас никто проверять не будет. Часто ездим, все нас знают, не будем заморачиваться. Устали, сил уже нет…

Но Саша настоял на своем. Мы завернули в лес, и он аккуратно разложил плоские коробочки с пистолетами по периметру багажника, приподняв резиновый коврик. По случайному совпадению было куплено ровно столько коробочек, чтобы идеально заполнить дно багажника. Товар разложили, коврик застелили обратно, забросили сверху все вещи и поехали дальше. По мере приближения к границе я уже издали заметил что–то неладное: слишком много людей в синей форме. Как оказалось, внезапно нагрянуло таможенное начальство из Москвы с проверкой работы местной службы. Это был 1990–й, до независимости оставался еще один год, и Литва все еще находилась в составе СССР. При проверке документов мы чем–то контролерам не понравились, и нас попросили отъехать на небольшую асфальтовую площадку. Дали команду открыть двери, багажник, все вещи из машины выгрузить на площадку и ждать прихода таможенников. Пришли четверо. Один залез в салон, долго там копался, острой спицей проверял обшивку дверей и потолка. Другие рылись в наших сумках и других вещах, стали задавать каверзные вопросы. Надо отдать должное: Саша отвечал четко, без запинки, без лишних эмоций. Я молчал, руки на всякий случай держал в карманах брюк. Признаюсь, пробирала дрожь. Четко понимал: стоит лишь одному из таможенников приподнять в багажнике уголок коврика и нам кранты, статья с конфискацией моего автомобиля. В уголовном кодексе СССР не было различия, газовое или боевое оружие. С какой стороны ни смотри, а получается контрабанда оружия в особо крупном размере. Наконец, вышел таможенник, проверявший салон. Пауза. Мне она казалась бесконечной. И вдруг, не поверите, команда: – Загружайтесь, свободны, можете ехать! В очередной раз возле меня стоял ангел–хранитель, на этот раз в образе Саши Ставро. Если бы он не настоял на своем, если бы не повел себя так уверенно, отвечая на вопросы таможенников, то все – пиши пропало, финита ля комедия...

* * *

Другая история связана еще с одним моим другом, соратником по автоспорту – бывшим гонщиком Юрисом Витолсом. Эту историю стоит рассказать хотя бы потому, что к нашим с ним скользким делам косвенно был причастен один очень серьезный человек. Вот что из этого получилось… Юрис – предприимчивый, энергичный парень, и мы с ним время от времени пытались раскрутить небольшие проекты по добыче и реализации дефицитных товаров. Никакого особого криминала. Например, в сфере общепита была востребована томатная паста. Благодаря моим связям, ее привозили фурами из солнечного Узбекистана. Или на улице Тербатас мы открыли свой магазин обоев: уцененные обои по смешным ценам привозили из Германии. Или из Челябинска по железной дороге мои друзья высылали высший сорт пшеничной муки, которая в Прибалтике пользовалась сумасшедшим спросом. Причиной спроса являлась невозможность вырастить такой сорт пшеницы в наших климатических условиях. Совершенно естественно, что от нас поступило предложение о более объемных и регулярных поставках этой муки. Прежде ее нам доставляли мелкими партиями без всяких договоров. Суровые челябинские мужики откликнулись, и оказалось, что им под силу объемы до 140 тысяч тонн в год. Это уже были более чем крутые обороты. Но тут уже вмешался один нюанс: цифры серьезные, а значит, вариант мог быть только один – прозрачный, легальный договор. При заключении такого договора надлежало получить официальное разрешение от министерства сельского хозяйства. Без этого никак. Я был абсолютно уверен, что получу его без труда. На тот момент в должности министра пребывал бывший автогонщик Дайнис Гегерис, которого я знал очень хорошо и был в отличных с ним отношениях. Друзья из Челябинска уже приехали, договор составлен, все гуляют в ресторане гостиницы “Турист” и ждут, когда я получу разрешение. Абсолютно уверенный в положительном исходе дела, я иду к министру и... получаю отказ. Подумал, наверное, мало предложил? Пошел еще раз, с еще более серьезным предложением – войти в долю.

И – опять от ворот поворот! Сделка так и не состоялась. Дайнис мог, имел право подписать разрешение, закон это позволял – скорее всего, его останавливало только моральное препятствие по отношению к местным предпринимателям отрасли. Это был единственный случай в моей практике, когда я не смог добиться у чиновника нужного мне результата. Для достижения цели всегда вставал лишь один вопрос – его цена. А напрямую или через третье лицо – уже детали. Но с Дайнисом схема не сработала... Надо отметить, что в советское время такие вопросы решать было намного сложнее: чиновники были более осторожными. Боялись, как минимум, потерять свой партбилет. Почему я акцентирую внимание на этом примере? Спустя какое–то время Дайниса Гегерса подставили, сделали крайним в одной афере, в которой были замешаны госчиновники высокого ранга. Следствие длилось долгие годы, в конце концов его оправдали. Но чего это ему стоило! От переживаний заболела и умерла его жена, сам он подорвал здоровье, подмочил репутацию, потерял работу. Показательный пример, как государство уничтожает честного, принципиального, высокоморального человека. Таким я его знал в советское время, таким он остался по сей день. Зато сегодня целый ряд нечистоплотных персонажей под личиной политиков просочились во власть и правят бал, рулят страной.

Известный действующий политик Мартиньш Бондарс не так давно сформулировал в одном из интервью: в стране орудует организованная преступная группировка белых воротничков! И нельзя не согласиться. Европейская парламентская комиссия в 2016 году опубликовала беспрецедентное заключение: каждый год в государстве бесследно пропадает 3,5 – 5 миллиардов евро! Куда еще дальше?! Признаюсь, была еще одна – уже из последних – попытка с группой друзей заняться серьезным бизнесом по инициативе эстонских партнеров. Тема эта была настолько привлекательна в денежном выражении, насколько же и опасна, учитывая особый интерес криминальных структур. И тут в очередной раз нарисовался еще один ангел–хранитель в лице бизнесмена Юрия Совы. Мы с ним несколько раз встречались с партнерами из Таллина и планировали открыть в Риге филиал эстонского завода по производству алкогольной продукции. Юра, опытный бизнесмен, все взвесил и, как мудрый человек, в стиле Лескова посоветовал мне заниматься привычными делами и не лезть в эту историю. Тем более, что алкогольный рынок к тому времени был уже жестко поделен и новичков там явно не ждали… В целом, вспоминая те годы, у меня периодически возникают ощущения, что то время было более понятное, даже где–то по–своему более справедливое. Сегодня ложь, лицемерие, безответственность и цинизм правящих нашей страной просто зашкаливает. Иногда мне даже кажется, что страной управляют существа не совсем мужского пола… И все это, к сожалению, как цепная реакция передается молодому поколению. Сегодня, конечно, во всем мире тревожно. Много непонятного, страшного и самое главное – мы мало на что можем влиять. Но очень обидно, что у нас не получается навести порядок в собственной стране, нашей маленькой Латвии…

Поэтому мне и сегодня приятно общаться с парнями из 90–х, у которых не бегают глаза при разговоре, которые отвечают за свои слова и в спину исподтишка не ударят. Володя Лисаченко, братья Раймондс и Эгонс Симсоны, Юрий Сова, Олег Косенко, Сережа Лобаков. Отличные ребята, давно успешно определившиеся в жизни. Кстати, Сережа стал первым представителем независимой Латвии, завоевавшим звание чемпиона мира по кикбоксу в Париже в 1991 году. От случая к случаю встречаемся, есть о чем поговорить, вспомнить, сравнить… А вот еще одна история о морали, царившей в 90–е. Это рассказ о том, как я потерял часть недвижимости предков – дедушкины дома в Скрунде. Все произошло не совсем по моей воле, что никоим образом не умаляет моей вины перед дедом. А дело было так. В свое время опекал я одного парнишку, с которым позже мы подружились. Он тоже из Кулдиги, но младше меня лет на 8. В студенческие времена он приехал в Ригу, когда я уже там вовсю крутился. Словом, потихоньку вводил в жизнь молодого пацаненка. И вот в конце 90–х он меня втянул в свой бизнес. Надеюсь, что несознательно, без далеко идущих планов. Хотя как знать? Чужая душа – потемки.

Я уже вовсю работал в баскетболе, а он лет шесть занимался транспортными грузоперевозками. Тогда этот бизнес еще не назывался логистикой, но развивался по нарастающей. Однажды мой опытный в логистике друг мне говорит: – Слушай, я тут в переплет попал… Сделка, на которую рассчитывал, сорвалась, меня кинули. Пришлось занимать большую сумму. К тому же у серьезных людей из криминальной среды. Они там уже и «счетчик» включать собираются… Да, что и говорить, – влип парень. Я с большим пониманием отнесся к его проблеме и сразу начал в уме прикидывать, чем помочь. А он продолжал: – В общем, если можешь выручить, беру тебя в долю на равных, несмотря на то, что начинал я один и сам раскрутился. Тебе не придется особо напрягаться: раз уж ты в Риге сидишь, будешь лишь контактировать и решать вопросы по мере необходимости с официальными инстанциями. И если на границе возникнут проблемы с грузом, их разруливать – у тебя же все схвачено. А прибыль – пополам. Мы с тобой горы свернем! Но только надо сначала с братками рассчитаться…

И вспомнил я тогда о домах деда в Скрунде. Получал с этих домов хорошие деньги от муниципалитета в виде аренды. В одном здании находилась больница, а в другом – аптека и квартиры. Может, и правда, хороший выход, чтобы уладить дело, – продать их самоуправлению. Короче, с мэром я договорился, получил за дома необходимую сумму, и мы рассчитались с братками. А сумма по тем временам была весьма приличная. Далее друг, как и обещал, ввел меня официально в долю, юридически закрепив за мной 50 %. Начали работать. Все складывалось отлично. Благодаря давно наработанным связям, я в Риге решал доверенные мне вопросы. А когда на границе случались скользкие варианты, разруливал их. Иногда приходилось в связи с этим бывать на допросах в «угловом доме» на улице Стабу. А компаньон мой решал технические вопросы: погрузка, разгрузка, зарплаты водителям и т.д. Мы взяли в банке кредит, приобрели еще 10 фур, чтобы расширить бизнес. Вскоре все чаще в речи моего друга стали появляться такие пассажи: мол, непросто будет кредиты возвращать, надо бы перекредитоваться. А что так? Да сложно с грузами, дела идут не так, как хотелось бы. Тут я насторожился. И, как потом оказалось, не зря. Дошло до того, что в какой–то момент банк у нас уже готов был фуры отнять. Спасая ситуацию, вошел в долю и вложил немалые деньги один хорошо мне знакомый бизнесмен Янис Стикутс. Я его уговорил. Вышло так, что и его мой друг подставил.

Я постепенно начал собирать информацию, вникать в детали и пришел к однозначному выводу, что он просто держит меня за дурака. Оказалось, мой партнер деньги тратил в большей степени на себя, на свои нужды, не особо задумываясь над нашим общим кредитом в банке. Мне очень трудно было это понять. Человек, которому я доверился, помогал, вдруг так беззастенчиво меня обманывает… Да, деньги портят людей. К счастью, не всех. Меня этот грех обошел. Но в той истории я безвозвратно потерял дедовы дома. …Признаюсь, руки чесались разобраться с ним. Но я поступил, как мне казалось, жестче: просто вычеркнул этого человека из жизни. Потом он попал в одну неприятную переделку, чуть не отправился за решетку: по пьяни сбил на машине человека, сделал его калекой. Следствие шло долго. В итоге выкрутился, но многое потерял. Что тут скажешь… Период первоначального накопления капитала обнажал человеческую природу как нельзя лучше, вынося на поверхность все то, что скрывалось за фасадом видимых приличий. Алчность, жестокость, предательство – все это вылезало в экстремальных ситуациях. И да, испытание деньгами, так же, как и властью, – безошибочная проверка людей на вшивость.

* * *

Наконец, самое темное пятно в моей жизни. Мне очень грустно и неприятно это осознавать, но, как говорится, сказал «А», говори и «Б»... Утешаю себя лишь тем, что книга и в том числе эта история, отраженная в ней, послужит уроком хотя бы моему сыну и внукам. К тому моменту, о котором пойдет речь, я все яснее видел свой путь в баскетболе, в воспитании молодого поколения через спорт. Все больше внимания и времени я уделял этому делу, которое постепенно становилось моим образом жизни. А все остальное мало–помалу отходило на второй план. И все–таки после очередного предложения из солнечного Узбекистана я подписался принять участие в заманчивой, как тогда казалось, сделке. Хотя и с авантюрным привкусом, но объемной в финансовом плане. И я проиграл. Наверное, ангел–хранитель устал быть рядом со мной. Удача от меня отвернулась. Проиграл по–крупному. Потерял все: сбережения, автомашину, наш с женой дом на улице Резекнес 30. Не буду вдаваться в детали – это не важно. Во всем на сто процентов виноват сам: не вник в суть дела, не просчитал варианты. Притупилась бдительность. Но главное, в чем себя корю, это ничем не оправданная легкомысленность по отношению к основной ценности нашей семьи – фамильному дому моей жены, построенному ее родителями и подаренному нам на свадьбу.

После этой истории я крепко задумался над тем, что, как и зачем я делаю! Несомненно, произошла мощная переоценка ценностей: ведь, как ни крути, основная ценность – это моя семья. Жена при всей своей прагматичности относительно спокойно все это восприняла. Поддержала. Я ей очень за это благодарен, ценю и стараюсь ответить тем же. Без поддержки Иветы пережить те события достойно вряд ли бы у меня получилось. Надо это честно признать. Итак, после всех потрясений мы переселились в дом отца Иветы в поселок Берги под Ригой. Дом просторный, места хватало всем. Но как жить дальше? Все было потеряно... Неожиданный, но очень приятный жест последовал со стороны моих друзей в Германии. Они узнали о случившемся, привезли в Ригу и подарили мне подержанную автомашину Ауди–80. Это уже было кое–что: автомашина нам была очень нужна. Но что же дальше? Я ясно осознавал, что обязан в максимально краткие сроки восстановить потерянное по моей вине финансовое состояние семьи. Это было больше, чем обязанность. Это был вопрос чести прежде всего перед женой. Но в то же время я не представлял дальнейшую жизнь без работы в юношеском баскетболе. Краткие сроки...

Более–менее легальным путем, кристально чисто, это сделать было невозможно. В очередной раз подключил связи, и один вариант высветился. Что за вариант? Пусть это останется за кадром. Опять же из серии: не спрашивай, как я заработал первый миллион! Короче – за 1,5 года я полностью и с лихвой восстановил финансовое положение семьи. Хочу верить, что таким образом искупил свою вину. Риск был неимоверный, но все эти полтора года ангел–хранитель снова был рядом. - 278 После этого я дал слово, что больше никогда и ни при каких обстоятельствах не буду прикасаться к семейному бюджету. Слово я сдержал, и Ивета по сей день контролирует наши финансы и распоряжается ими. Искренне и с полной уверенностью могу сказать, что главный ангел– хранитель в моей жизни – моя жена! Глубокое погружение в детско–юношеский баскетбол продолжалось. Без кокетства могу сказать, что у меня открылись хорошие задатки педагога. Более того, с ребятами был готов идти в огонь и воду. Я их просто по–отцовски любил. И они отвечали мне тем же. Иногда я думаю: откуда в уже зрелом возрасте у меня появилась такая привязанность к детям? Может быть, потому что сам я рос без отца? Мне его, особенно в детстве, очень не хватало... Другого ответа не нахожу.

Жена моя тем временем упорно продолжала заниматься возвратом недвижимости наших предков. По ее линии это были земельные участки в Риге, а по моей – земля и дома в Кулдигском районе. И это ей удалось! Стало ясно, что недвижимость гарантирует более–менее спокойную, нормальную жизнь нашей семьи. У меня появился шанс сделать резкий поворот в своей жизни. Его я использовал на все сто процентов. Миллионы меня не интересовали, да и не были никогда деньги главным моим мерилом. Все скользкие дела я закрыл, проветрил голову, и в 47 лет работа в баскетболе стала моим образом жизни навсегда. Многие тогда, в 90–х, не выдержали, не смогли найти себя в жизни, сломались. К сожалению, и из моего окружения – очень близкие друзья детства и ранней юности: дипломированный, очень перспективный инженер– строитель Валера Имангулов и многообещающий хирург Айварс Витолс. Увлеклись алкоголем и преждевременно ушли из жизни. Жаль, очень жаль... Я выдержал. Несомненно, с большой долей везения и удачных совпадений. Да, мне повезло...

 

«Найди себе дело по сердцу, и тебе никогда не придется работать». (Конфуций)

БАСКЕТБОЛ КАК ОБРАЗ ЖИЗНИ

На лихие 90–е годы пришелся и самый знаковый изгиб моей судьбы. Параллельно участию в диких схемах зарождающегося капитализма я совершенно неожиданно получил подарок фортуны – шанс кардинально изменить свою жизнь. И я его не упустил. …

Шел 91–й. Я все еще продолжал работать в Федерации автоспорта, организовывал автогонки, участвовал в ралли. Параллельно пытался заниматься бизнесом, проворачивал и теневые сделки. Но в то же время не мог избавиться от странного ощущения, будто почва под ногами качается. Все то, что еще недавно радовало и приносило удовлетворение, на глазах стало сдуваться. Систему ДОСААФ ликвидировали, ситуация в автоспорте стала нестабильной. Непредсказуемой для многих оказалась и сама жизнь. И вот как–то сентябрьским вечером в доме раздается дверной звонок. Выглядываю в окно: у калитки кто–то маячит. Пригляделся: батюшки, сам Валдис Валтерс ко мне пожаловал! Звезда латвийского, советского, да и мирового баскетбола…

Мой сын Артурс недавно начал заниматься в его частной школе, но с ним самим мы общались лишь на уровне «здравствуй–до свидания». Думаю, странный визит: едва знакомы, а он является без предупреждения.
C удивлением открываю дверь – он заходит, вытаскивает бутылку Jack Daniel’s и коротко поясняет, что есть разговор. Ну, раз сам Валтерс пожаловал, я разжег камин, жена накрыла стол. Пока разлили первую порцию, пока выпили–закусили, беседуем на общие темы.
Наконец он выдает:
– Знаешь, Гунтис, сейчас времена такие мутные, твой автоспорт дышит на ладан, проще говоря, загибается. Халявные времена с богатыми колхозами, заводами и другими предприятиями, увы, закончились.
Тут он был прав. Автогонки – очень накладный вид спорта: машины, техобслуживание…В советское время были свои команды в основном при крупных, финансово богатых предприятиях и колхозах, которые полностью обеспечивали деятельность спортсменов. У нас в Латвии, например, одну команду содержало предприятие по техническому обслуживанию автомобилей: гонщик– раллист Петерис Александрович был его генеральным директором. Другую команду раскручивал богатый колхоз «Накотне». А тут вдруг все под откос: колхозы и совхозы ликвидируются, государственные предприятия рушатся и прихватизируются…

– Так что про свой автоспорт можешь забыть, – забивает гвозди Валдис.
– Таких денег в нашей независимой Латвии так скоро не будет. А вот баскетбол был, есть и останется спортом номер один – так уж исторически сложилось. Сам посуди, сколько стоят баскетбольный мяч и кеды, а сколько автомашина? Несравнимые вещи! Баскетбол – это тысячи, а автогонки – сотни тысяч вложений.
– Вопросов нет, я тоже люблю баскетбол, потому мой сын у тебя и занимается…
– Ну, у парня твоего хорошие данные, – похвалил Валтерс сына, пролив бальзама мне на душу.
– Но и ты бы мне очень пригодился. Много о тебе слышал, теперь вот и справки навел. То, что ты делал в автоспорте как менеджер, было бы здорово применить и в баскетболе. Короче, мне нужен как раз такой человек. Бросай свой автоспорт, приходи ко мне и будем развивать молодежный баскетбол, мою школу. Ты себя доказал в автоспорте, докажешь и в баскетболе…

– Валдис, да ты обалдел! – опешил я.
– Что я понимаю в баскетболе? И потом, из автоспорта я никуда не уйду, пока он не умрет естественной смертью. Но Валтерс не сдается, доливает остатки виски по стаканам… Я пошел за второй бутылкой. И чем больше мы пили, тем больше мной овладевала его идея. «А чем черт не шутит, – думал я. – В баскетболе, наверное, тоже со временем можно разобраться. Да и к сыну поближе…».
– Ну хорошо, давай, я готов, – после литра виски поддался на уговоры я.
– Помогу. Но только по совместительству. Пока останусь и в автоспорте. Когда мы выпили еще, мне уже начало казаться, что я профессионал в баскетболе: да я сейчас такого там наворочу! Правда, проспавшись, пришел в ужас. Вот дурак, наобещал с три короба! Какой баскетбол? Идиот! Через пару дней предстояло знакомиться с делами. Идти никуда не хотелось. Буквально взяв себя за волосы, все же пошел. Деваться некуда: слово надо держать.

Школа Валтерса базировалась при Доме спорта «Даугава». В небольшом кабинете размещалась администрация, а залы для занятий они арендовали. Прихожу в условленный час, Валдис меня встречает с широкой улыбкой, обнимает. В общем, так в мою жизнь вошел баскетбол. И не только вошел, но постепенно обосновался и занял в ней центральное место… Как удавалось несколько лет совмещать баскетбольные дела с автогонками, кооперативами и прочими темными делишками начала 90–х? По правде говоря, сам удивляюсь. Действительно, все шло параллельно. Наверное, только в силу моей натуры, имея азарт и кураж, можно заниматься всем сразу и все успевать. Да, еще где– то года четыре по инерции я что–то делал в автоспорте. Но он действительно загибался. В 1995–м в последний раз откатал гонку с Улдисом Сесксом (бывший мэр Лиепаи. – прим. автора) на чемпионате Латвии в Лиепае. После награждения, как обычно, был банкет, где я сказал: все, финиш! Тяжело расставаться, но я уже необратимо загорелся баскетболом. Криминальные бизнес–схемы тоже постепенно уходили на второй план. В итоге к 1995 году баскетбольная школа Валтерса осталась единственным моим занятием в области спорта, куда уходили все силы, время, опыт. Правда, работал я там бесплатно, без зарплаты. Денег на жизнь хватало, я все глубже погружался в новое дело и все активнее проявлял себя в развитии этого престижного латвийского вида спорта. Многое получалось. Без всякого кокетства полагаю, что по своей квалификации я уже тогда был эффективным топ–менеджером, да и кризисным менеджером неплохим.

Правда, тогда мы таких слов не знали. В принципе, неважно, спорт это, производство, бизнес или что–то еще, но мне удавалось поставить дело, мобилизовать мозги, силу воли и находить эффективные решения по любым вопросам. Помимо организационной работы, очень быстро начал разбираться и собственно в баскетболе. Как я шутил в то время, рядом с Валтерсом даже гималайский медведь научится азам баскетбола. А ведь мы с Валдисом были рядом каждый день. Наконец дошло до того, что я попробовал себя и на тренерском поприще. Да, именно так – не будучи сам баскетболистом! Тренеров не хватало, и одну группу взял я. Энергия била через край. Работал от души, придумывал всякие новшества, находил контакты с организаторами международных турниров, подружился с двумя ведущими школами литовского баскетбола и лично их руководителями – легендами Марчюленисом и Сабонисом. Навел мосты с самым крутым баскетбольным брендом России – ЦСКА, познакомился с патриархом советского и российского баскетбола Александром Яковлевичем Гомельским. Школа Валтерса успешно выступала на всех турнирах самого высокого уровня. В школе работал великолепный тренерский коллектив, и вскоре она стала лучшей в республике.

* * *

И тут в 1998–м, когда я семь лет отработал в школе Валтерса, случается в моей жизни очередное «вдруг». Как–то захожу в кабинет к жене Валтерса Зенте, которая была директором школы, – чтобы решить один рабочий финансовый вопрос. Надвигался очередной международный турнир, организованный в Риге по моей инициативе. Предстояло принимать команды, оплачивать гостиницу. Несколько спонсоров мне удалось подогнать, но какой– то небольшой суммы не хватало. Зента, – как обычно, по–деловому обратился я к ней, – в связи с этим турниром можно ли рассчитывать на твою практическую помощь?
– Гунтис, угомонись, может, этот турнир нам вообще не нужен, – после долгой паузы ядовито замечает она.
– Как?! Мы уже всем разослали приглашения…
Дальше слово за слово, и она взорвалась:
– Гунтис, не прыгай выше своей задницы!
Вообще–то сказано было еще грубее. Я остолбенел. На меня словно кипятком плеснули. За все эти годы я показал, на что способен, при том, что работал без зарплаты. Иногда вкладывал и свои деньги в развитие школы. И чем мне отплатили? Хамством? У меня сорвало внутренний предохранитель. Мужику, конечно, я бы ответил иначе, но передо мной была женщина.
– Зента, завтра ты пожалеешь о своих словах, – взяв себя в руки, выдавил я и демонстративно тихо закрыл за собой дверь. …

Все знали характер директора школы, но мы с ней всегда ладили, я был крестным отцом Валтерса младшего. С Валдисом обсуждать выходку его жены я не стал. Да и что тут обсуждать? Это был плевок в лицо, такое не прощается. Прежде в самом невероятном сне мне не могло присниться, что придет в голову такая мысль – создать свою школу. Даже мысли не возникало! Я был доволен жизнью и тем, что наконец нашел свой путь, любимое дело… Каждый день с радостью шел на работу в школу, был готов работать без выходных. Но, выходя из директорского кабинета, я уже знал, что делать. В голове, как у шахматиста, молниеносно созрели дальнейшие ходы.

* * *

В тот же вечер я отправился в гости к Вилису Криштопансу – мы с ним дружили семьями. К тому времени уже бывший баскетболист, он делал политическую карьеру, состоял в правящей партии, был министром сообщения и в недалеком будущем стал премьер–министром Латвии. Мы жили по соседству, в загородном элитном поселке Берги. Я быстро сориентировался, придумал план на грани блефа – как заманить его в эту авантюру. После выходки Зенты стало очевидно: надо рискнуть – создать свою школу, тем более что за семь лет я досконально изучил всю баскетбольную кухню. Наши с Вилисом дети занимались у Валтерса, и, помимо платы за их занятия, мы по мере своих возможностей помогали школе финансами. На тот момент она была единственной в стране частной баскетбольной школой, вне всякой конкуренции. А мы с Криштопансом оба были при деньгах: помимо политики, он всегда оставался в бизнесе, на тот момент возглавляя правление Deutsch–LettischeBank. А я, чего греха таить, в теневом бизнесе. И вот прихожу к Вилису с вином – а он предпочитал вино, – мы уселись в гостевом зале, и я начинаю раскручивать тему:
– Знаешь, Вилис, за годы работы у Валтерса я стал профессионалом. Научился разбираться в баскетболе. И у меня появилась идея, которая может тебя заинтересовать. Ты же Валтерса хорошо знаешь, и характер его тоже? Валтерс был, несомненно, звездой в баскетболе, но и по жизни вел себя аналогичным образом. Не слишком церемонился с людьми, а то, что они делали для него, считал само собой разумеющимся. Да, Валтерс есть Валтерс, – насупившись, согласился Криштопанс.
– Ты вкладываешь деньги в его школу, я тоже иногда это делаю, – развиваю мысль.
– Потому я пришел к тебе с любопытным проектом. Предлагаю нам с тобой открыть частную баскетбольную школу Вилиса Криштопанса.
Почему не школу Шенхофса? Да кто такой Шенхофс? А вот Криштопанс – это имя. Во–первых, ты сам в прошлом известный баскетболист, игрок сборной Латвии. Во–вторых, теперь ты политик. Скоро выборы, и представь, как можно преподнести открытие такой школы в средствах массовой информации! Забота о детях, о развитии традиционно латвийского вида спорта…

Говорю, а сам наблюдаю за реакцией собеседника. Вижу, у него появляется блеск в глазах. Уже что–то!
– И денег этот проект потребует не намного больше, чем мы вкладываем в школу Валтерса, – продолжаю я соблазнять товарища. – Откроем хотя бы две возрастные группы – из расчета на наших сыновей. И потом, инвестировать будем уже в свою школу.
– А где и как ты так быстро наберешь ребят? – спросил он в лоб.
– В тех командах, где занимаются наши сыновья, я имею достаточно большое влияние, – открыл карты я. – У меня высокий авторитет среди ребят и их родителей. И эти две группы оттуда я уведу. К тому же эти команды – уже сегодня чемпионы республики в своих возрастах. А это крепкий фундамент нашей будущей школы. …Излагал я бодро, но до конца, конечно, не был уверен, что мне номер удастся. Блефовал. Ведь в ту пору имя Валтерса работало на него. Это был бренд. Сама фамилия вызывала трепет у мальчишек, их пап и мам. Уйдут ли они от него? Но мне было важно получить формальное согласие Криштопанса. Тогда можно начинать развивать эту тему дальше.
– М–да, над этим стоит подумать, стоит подумать, – слегка постукивая по столу пальцами, с задумчивым выражением лица несколько раз повторил Вилис.
– А думать тут нечего, мы ничего не теряем, – додавливал я.
– И потом, помни о выборах. Еще вина выпили. Наконец, согласие я получил.

* * *

На следующий день я решил поквитаться с Зентой. Подчеркнуто вежливо постучался к ней в кабинет, хотя прежде заходил без стука. Она встретила приветливо. Оскорбить человека, а потом будто с гуся вода – как раз в ее стиле…
– Слушай, тут такое дело, – говорю. – Вчера ты подтолкнула меня к одной идее. Короче, мы с Криштопансом открываем свою баскетбольную школу. Она изменилась в лице, но потом с наигранным безразличием выдохнула:
– Ну, открывайте!
– Нет, ты меня не поняла. Две группы, где занимаются наши с Вилисом сыновья, пойдут со мной… Не скрою, мне хотелось сделать ей больно – так, как больно было вчера мне. Ведь эти две группы считались парадной витриной школы Валтерса. И во многом благодаря тому, что нередко я старался «прыгнуть выше своей задницы». Она насторожилась, снова попыталась наехать…
– Даже не мечтай! Мы этого никогда не допустим. Создавайте свою школу, где хотите и с кем хотите, но этих групп вам не видать, как своих ушей.
- Ну, это мы еще посмотрим, – сухо ответил я и вышел за дверь.

Разумеется, я рисковал. Еще не успел предпринять никаких шагов, чтобы перетянуть команды на свою сторону. Но, черт подери, я же картежник! А блефовал я потому, что совсем не было времени – на опросы детей, разъяснения родителям, формирование общественного мнения и т. д. Что у них на весах? На одной чаше – раскрученный бренд Валтерса, заведение, где юные спортсмены тренируются и успешно играют. А на другой – школа, которой еще даже нет! Контрмеры Валтерсы приняли сразу: началась психологическая обработка детей и родителей. Я тоже не зевал – срочно назначил родительское собрание. У них в этой ситуации решающая роль, хотя дети тоже могут воспротивиться. Авторитет в родительской среде у меня был. Мы вместе ездили на турниры, да что там – со многими просто дружили! На собрании я рассказал о своей идее, обосновал ее: – Мы с Криштопансом решили открыть свою баскетбольную школу. Он политик и безнесмен высокого полета, и с финансами там проблем не будет. Второе: надеюсь, вы все–таки цените то, что я делал для команды, для ваших детей? – Да! Конечно! Шапку долой! – зашумели они. – Спасибо! А директор школы Валтерса так не считает…
Я ничего не скрывал, был полностью откровенен. Родителей удалось убедить. И я знал, что они меня не предадут, и дома поговорят со своими детьми. Последнее слово оставалось все–таки за ними…

* * *

Тем временем Валтерс вел свою игру. В силу своего звездного характера он был уверен, что от него никто не уйдет. И начал с обработки детей этих двух групп. Собрал их, человек тридцать, вечером в спортзале… Мне шепнули, что будет собрание. Формально я не имел права участвовать в нем, поскольку конфликт вошел в открытую стадию. Но я все же решил прийти: никто не имеет права запретить мне находиться в зале. И я сел в другом конце большой спортивной площадки – по диагонали от собрания. Акустика отличная, слышно каждое слово. Первым делом Валтерс всех построил. Одно это уже было психологической ошибкой: ребята стоят, вытянув руки по швам, а он вещает. Вместо этого надо было создать непринужденную, доверительную обстановку: мол, давайте присядем где–то – да хоть на полу, но на одном уровне! Нет, сработала схема «я наверху пирамиды, а вы никто». На построении сообщил, что до него дошло, будто бы все собрались уходить в какую–то непонятную школу, но ему не хочется в это верить.
– Вы же занимаетесь в школе ВАЛТЕРСА! – раздувал щеки Валдис.
– Вам же здесь хорошо! Конечно, вы вправе выбирать: или идти черт знает куда, или остаться в качественной школе. Если вы остаетесь, здесь будет сделано все, чтобы вы стали профессионалами. Но если кто– то все же решит уйти, то у того дальнейшее развитие в баскетболе окажется под большим вопросом. А что новая школа сможет вам дать, это еще неизвестно. Она, кстати, даже еще не открыта! …
Вот так: от обещаний – к угрозам, от угроз – к напоминанию о своем величии. Да, расчет верный: для этих ребят Валтерс был полубогом. Между тем они слушают и молчат, вопросов не задает никто. Я сижу в своем углу, и мне кажется, стук моего сердца бухает на весь зал. Это был момент истины. Или я горю синим пламенем – и в глазах Валтерсов, и перед Криштопансом, или… все–таки есть шанс?

Наконец, видя, что никто ни о чем не спрашивает, Валтерс отдает команду воспитанникам:
– Для тех, кто остается в моей школе, сейчас начинается обычная тренировка. Там мячи — идите разогревайтесь!
Очень долгая пауза… Мое состояние трудно передать словами. Наконец из шеренги выходит один из неформальных лидеров Кристапс Яниченокс и направляется к мячам. Наверное, здесь уместно заметить, что Кристапс – отличный парнишка, но на тот момент совсем недавно перешедший к Валтерсу из школы ВЭФ, и еще не находился под моим влиянием. Ну все, думаю, сейчас за ним двинутся остальные. Но… Опять долгая пауза. И больше никто не идет. Валтерс смотрит на них:
– Ну, давайте, смелее! Идите, идите… Ребята ни с места. И тогда у Валтерса сдали нервы:
– Последний раз говорю: идите тренироваться или уходите! Прошла еще какая–то минута, вижу: все повернулись и пошли из зала… Даже сейчас, когда я вспоминаю ту сцену, у меня мороз по коже и слезы наворачиваются. Я медленно встал и пошел вслед за ними на выход. За порогом мальчишки остановились и вопросительно уставились на меня. Они не предали меня, несмотря на угрозы и обещания. Но в их глазах все же читалась тревога: почему все это с ними произошло?

В итоге мы поехали домой к одному из ребят, Эдгарсу Чунде: его семья жила неподалеку. Там я нашел верные слова, чтобы всех успокоить. Более того, мне удалось убедить их, что спортивная форма и игровой уровень у них будут развиваться еще лучше, чем до сих пор. – Я обещаю вас не подвести так же, как сейчас вы не подвели меня, – в точности помню те свои слова. Именно в тот момент я понял свою главную задачу на перспективу – сделать все возможное и невозможное, чтобы юным баскетболистам было лучше, чем в школе Валтерса. Забегая вперед, признаюсь: мне это удалось. Скажу больше – команда юношей 1984 года рождения установила рекорд, который можно только повторить, но не побить. Они стали семикратными чемпионами Латвии по всем возрастам в следующих сезонах, не проиграв ни одной игры. А тогда на следующий день я пришел к Криштопансу и сказал, что обе чемпионские группы у нас уже есть. – Ну ты даешь! – присвистнул он. – Когда ты обещал увести команды от Валтерса, я не очень–то верил. Знал, что постараешься, но ведь не все от тебя зависит. Думал, если не перейдут, то и ладно – школу не открываем, о разговоре забываем… Но и это еще не все. В ближайшую неделю к нам перешли дети и из других групп школы Валтерса. То есть еще около 20 ребят.

* * *

Дальше было весело. Когда я впервые пришел к Криштопансу насчет открытия школы, в голове у меня были не две группы – не–ет… Просто тогда я не мог ему сразу открыть свои далеко идущие планы – что хочу открыть настоящую, полноценную школу по всем возрастам, от первоклашек до 18 лет, и сделать эту школу лучшей в республике. Вряд ли бы он на это решился – это совсем другие деньги. Но план уже созрел в моей голове. Эпопея с переходом случилась в конце апреля 1998 года, в мае мы зарегистрировали школу, и я начал реализовывать свой план. Купил площадь в нескольких СМИ и сообщил о наборе в частную баскетбольную школу Вилиса Криштопанса, который пройдет на стадионе Рижской Спортивной академии в такой–то день и час. Я был уверен, что имя Криштопанса обязательно выстрелит. И не ошибся… Первыми клюнули тренеры. Откликнулись около 30 специалистов – как опытных, так и начинающих. И это неудивительно. Многим при имени Криштопанса мерещились миллионы. А в муниципальных школах зарплаты и по сей день весьма скромные, можно сказать, даже нищенские. На место встречи с ребятами мы с коллегой Алдисом Нейманисом ехали в состоянии мандража. Дошла ли информация до нужных ушей? Придет ли вообще хоть кто–нибудь?

Подъехав к стадиону Спортивной академии минут за 20 до назначенного времени, мы заметили внушительную толпу взрослых и детей. Неужели это к нам? Или там какое–то мероприятие проходит? Подошли поближе: нет, точно к нам. Вот это да! Ажиотаж был все три дня, на которые был назначен набор. Родители везли своих сыновей даже из районов. В результате я отобрал в новую школу более 200 детей по всем возрастам и был очень собой доволен. Но оставалась основная проблема: что я скажу Криштопансу? Ведь речь до этого шла только о двух группах. А тут за его спиной мы состряпали такое… Баскетбол – недорогой вид спорта только для игрока и его родителей. А для учредителей и руководства школы – это значительные затраты. Зарплата тренерам, аренда залов, закупка формы, транспорт, организация тренировок, сборов, турниров. Много чего… В одной известной шансоновской песне на тему жизни как карты есть такие слова: «…я рискую, я блефую, я хожу не в масть, но в запасе у меня есть козырный ход». И этот ход у меня был.

Прихожу вечером домой к Вилису. Изо всех сил подавляя приподнятое настроение, напускаю на себя встревоженно–расстроенный вид. Актерские данные, как известно, у меня были. – Что случилось, Гунтис? – насторожился товарищ. – Да вот, Вилис, проблема прилетела откуда не ждали, и как ее решить, я пока не знаю. Давай думать вместе. – Да все нормально, расслабься, – еще не зная, о чем пойдет речь, бросился успокаивать Криштопанс. – Даже не знаю, как тебе сказать, – промямлил я. – Видишь ли, для полного комплекта этих двух команд, перешедших от Валтерса, надо было немного ребят добрать. Нам чуть–чуть не хватало. И я объявил дополнительный набор в нашу баскетбольную школу.

Представить не мог, что на твое имя сбежится столько народу! Даже при жестком отборе мы набрали детей на абсолютно, как оказалось, полноценную школу. А что я теперь им скажу? Да, вы нам подходите, но... идите домой? Как быть? …По Вилису было видно, что мой козырный ход возымел успех. Еще бы! По сути это на его имя люди и пришли. А деньги… Он при них был всегда. Умел зарабатывать во все времена. Кроме того, его положение могло помочь привлечь потенциальных спонсоров. Так позже он подтянул ресурсы телемагната Андрейса Экиса, и тот сразу перечислил школе 70 тысяч латов, через год – снова столько же. Сам же Криштопанс ежемесячно выкладывал из сейфа 10 тысяч долларов. Но в тот день, когда я исполнял перед ним экспромт–миниатюру, всего этого я еще не знал. Это будет потом. Однако же роль растерянного и несчастного удалась до такой степени, что уговаривать мне Вилиса не пришлось – он сам начал меня мотивировать: – Погоди, ты говорил, что ты опытный менеджер, или я ослышался? Так что же тебя волнует? Ты боишься не справиться? Тогда так и скажи! Будем думать, что делать… Я играю до конца, тяну паузу по Станиславскому... – Давай с тобой договоримся так, – продолжает Криштопанс. – Твоя задача – сделать так, чтобы школа со временем стала лучшей в стране. Не трать энергию на побочные вопросы. Береги себя для выполнения прямых обязанностей по развитию школы. Моя задача – финансовое обеспечение. Мы разделили обязанности. Точка.

* * *

Приближалась осень. Нужно было срочно искать залы для занятий. Я сделал обход рижских общеобразовательных школ, имеющих свои спортзалы, познакомился с директорами, быстро нашел с ними общий язык: где–то с помощью взяток, где–то – закупал школьный инвентарь, холодильники, телевизоры. Залов нужно было много, ведь у меня к тому времени было уже 250 детей всех возрастов! На базе одного–двух залов невозможно построить полноценные занятия, этого мало. В итоге со временем я проник на все лучшие площадки города. Все строилось не только на материальном интересе – с некоторыми директорами школ сложились просто теплые человеческие отношения. С залами я разобрался – там все шло четко. Теперь другой важный вопрос – тренерский состав. Здесь права на ошибку я не имел. Ведь тренеры – ключевые фигуры в нелегкой работе с юными спортсменами. Передо мной встала дилемма, и я рискнул в своем характерном стиле. В списке претендентов было около 30 тренеров. Часть из них были опытные, уже проверенные кадры. А остальные – недавние выпускники Спортакадемии. С одной стороны, чисто прагматичная логика диктовала: надо брать тертых, опытных, тогда и результат не заставит себя долго ждать. Но чутье подсказало иной вариант.

Я сделал ставку не просто на молодых, а на тех, кто вообще ни дня тренером не работал. Это бывшие баскетболисты, вчерашние выпускники академии. Я отобрал девять молодых и одного очень опытного — Анатолия Константинова – их куратором. Как я их отбирал? С каждым из молодых претендентов провел собеседование один на один. С кем–то хватало поговорить полчаса, и все становилось ясно: или он категорически не годится, или подходит на все сто. Если я понимал, что кандидат ведется только на «миллионы» Криштопанса, он автоматически отпадал. Были и те, с кем я и по два часа беседовал. Например, человек меня чем–то зацепил, но до конца я его не просчитываю. Значит, говорим дальше. Я пытался разобраться, чем каждый дышит. Любит ли он вообще с детьми возиться? Разбирается ли в психологии – общечеловеческой и особенно детской? Есть ли задатки педагога? Его интересы по жизни? Задача была иметь максимальное представление о кандидате. И надо отдать должное моему чутью, в 90 процентов случаев я попал в десятку. Короче, сделал ставку на молодых, неопытных, но с горящими глазами и большим желанием себя доказать. И они доказали! Особенно хочу отметить Зиедониса Янсонса, которого я вытащил из магазина стройматериалов, где он работал продавцом. Он показал себя великолепным педагогом, психологом и отличным тренером. До сих пор работает в моем коллективе и как тренер, и как ближайший помощник по воспитательной работе.

* * *

Я обещал Вилису развивать школу и делал это всеми силами. Через три сезона после открытия мы уже были в тройке ведущих баскетбольных школ Латвии. В Высшей лиге играли 12 школ Латвии, но лидировала по–прежнему школа Валтерса. Сильными также были рижские «Ридзене» и школа «ВЭФ» Крауклиса, а также баскетбольные школы Вентспилса, Лиепаи, Огре и Валмиеры. Итак, через три года мы были третьими в этом списке, а еще через два года стали первыми. ПЕРВЫМИ! С 2003 года и по сей день наша, теперь уже баскетбольная школа «Рига» – лучшая в стране! И сегодня половину сборной Латвии по баскетболу составляют ее воспитанники. А школы Валтерса давно нет, она сошла с дистанции. Оказалось, что те мои действия стали началом ее конца. У Валдиса была проблема с помощниками, что связано в том числе с некоторыми его личными качествами. Вообще я удивляюсь, почему он когда–то меня пригласил, ведь я не из тех, кто смотрит в рот начальству и ловит каждое слово. На мой взгляд, если твои люди работают по принципу «чего изволите?», дело обречено. Дальновидный руководитель, напротив, окружает себя сильными личностями, дает раскрыться своим профессионалам, не подавляет их, не вынуждает пресмыкаться и, как минимум, не мешает работать. Вышло так, что рядом с четой Валтерсов остались покладистые люди, которые не смели им возражать. С таким подходом долго не протянешь.

Поначалу Валтерс воспринял мое решение и дальнейшие действия несерьезно. Но когда наша школа начала реально раскручиваться, он вынужден был принять ситуацию. Конечно, обида на меня у него была нешуточная, но он все–таки мужик и профессионал. Все понял. О том, какое именно противостояние у меня случилось с его женой, я рассказал ему лишь спустя время. До открытого конфликта у нас с ним не дошло. Мы были и по сей день остаемся в хороших, приятельских отношениях. И я ему очень благодарен за то, что он привлек меня в баскетбол. Иначе не суждено было бы открыть в себе резервы, о которых я даже не подозревал: способности как руководителя именно в детском спорте. А Криштопанс через два с половиной года после открытия школы «соскочил». История его ухода вполне вписывается в современные реалии. В политике он столкнулся с предательством внутри своей же партии. Я, впрочем, никогда его не расспрашивал, понимая, насколько это болезненно. Тем более что от политики в то время был очень далек. Криштопанс оказался в опале и принял решение уйти из политики. Амбициозному, самолюбивому человеку такое положение вещей трудно принять. Он тяжело это переживал. Сегодня я его хорошо понимаю, но тогда был очень разочарован, узнав, что поддерживать школу он больше не намерен.

* * *

Как это случилось? А просто однажды Вилис пришел и сказал: – Знаешь, хватит мне заниматься благотворительностью, я созываю пресс–конференцию – все, закрываем школу. Я не поверил своим ушам: – Как ты сказал? Что мы делаем? Школу закрываем? – Понимаешь, в жизни все меняется, такое бывает. Так что хватит заниматься ерундой! Присоединяйся ко мне для более серьезных дел, в том числе и в политике. Это он свою школу, благороднейшее дело, назвал ерундой!.. – Я категорически отказываюсь закрывать школу, – твердо заявил я. – Справлюсь сам, без тебя. Говоря так, я совершенно не представлял, как смогу справиться сам, без криштопановых финансов. Было ясно, что для меня начинается очередной картежный сериал со всеми трюками и блефами в духе жанра. Никуда от этого расклада не деться, видно, так уж на роду написано… Поскольку я директор школы, в пресс–конференции пришлось участвовать и мне.
Но до этого я Вилису прямо сказал:
– Если бы мы с тобой колбасный цех открыли или пивной завод, проблем бы не было: как открылись, так и закрылись. Но дети… Как им объяснить? Как в глаза смотреть? Они нам поверили, пришли заниматься, результаты есть, и тут мы им говорим: ну что, пошутили — и хватит? Конечно, лидеры, таланты пробьются – найдут себе другую школу. А что остальные будут делать, у которых тоже есть свои мечты, свои надежды? Так что делай что хочешь, а я отказываюсь закрывать школу. Для меня это дело принципа и чести. К тому времени, к слову, в школе занимались уже 350 ребят, а я так увлекся оргработой и настолько эти ребята проникли в мое сердце, что я жизнь свою без школы уже не мыслил. Наконец–то, в кои–то веки, я почувствовал себя на своем месте. Пресс–конференцию мы сделали – у меня в архиве даже сохранилась газета с заметкой. Вилис обосновал свой уход нормально, культурно; я тоже на рожон не лез, сидел тихо, пока он выступал, – все–таки школа появилась благодаря ему. Но когда он закончил, встал и объявил, что остаюсь на своем месте, а школа была, есть и будет… …

Тут самое время рассказать одну историю: когда мы набрали 250 детей и регистрировали школу, от Криштопанса прозвучало неожиданное предложение: – Гунтис, мы поставили перед собой великую цель, у нас будет хорошая школа — надо бы получить благословение в церкви и ее освятить. Я, помню, тогда еще подумал: «Мать честная, ничего себе заход!». У меня даже сохранилась фотография, где мы с Вилисом стоим в храме. Эта информация прошла на первых полосах газет. Тогда как раз входило в моду освящать офисы и просить церковного благословения на какие–то важные дела. А теперь я иногда думаю: может быть, в том, что наша школа выжила тогда, живет и процветает сейчас, есть и Божья заслуга? Ведь то были годы, когда все вокруг сыпалось и закрывалось – едва ты успевал привыкнуть к какой–то вывеске, она менялась. Как знать, может, потому мы и выстояли? «Есть многое на свете, друг Горацио, что и не снилось наши мудрецам…»

После пресс–конференции я снова впал в отчаяние: где искать деньги? И решил сделать последний шаг в сторону Криштопанса. Ну а вдруг он все–таки передумает? – А знаешь, Вилис, я тебя понимаю, – спокойно сказал я ему тогда. – Ты много сделал для школы, жаль, что со своей политикой ты попал в клинч, тебе не позавидуешь. Но есть один момент, который ты, наверное, уже - 306 забыл. Вспомни, ведь на открытие школы нас благословили в церкви. Как с этим быть? Может, с пресс–конференцией мы поторопились?.. Но Криштопанс уже ничего не слышал. Мое повторное напоминание о церкви даже разозлило его. В итоге мы разругались в пух и прах, я ушел от него, в сердцах громко хлопнув дверью. Душа погрузилась во мрак: что же мне делать, где раздобыть финансирование?

* * *

В политике я тогда был полным профаном. Как формируется бюджет – городской и государственный? Не говоря уже о политических раскладах: всех этих партиях, коалициях и оппозициях… Для меня это был темный лес. Так к кому же обратиться за помощью? Никакого блата и проторенных дорожек у меня в госструктурах не было. Я в тот момент даже едва вспомнил фамилию мэра Риги! Это неудивительно. Ведь и жители сытых западных стран зачастую не знают, кто у них какой министр. Я тоже был обычным обывателем. И если бы не аховое положение со школой, возможно, еще много лет пребывал бы в полном неведении. Но ситуация сложилась так, что пришлось искать нестандартные решения. Начал я с того, что от полной безысходности, без всякой надежды на удачу, наивный дурачок, сел писать письмо мэру Риги. Градоначальником на тот момент был Андрис Аргалис. Расписываю ситуацию со школой – о том, что мы остались без финансирования, перечисляю все наши достижения, количество воспитанников, которые рискуют остаться на улице. Получилось довольно эмоциональное письмо. Я посчитал, что до конца года нам нужно 37 тысяч латов (примерно 50 тысяч евро).

Эту сумму я и попросил выделить школе на поддержание штанов, отправив официальное письмо мэру Аргалису. А все надо мной потешаются: вот простак, так тебе и дали денег, держи карман шире – им самим на «лексусы» не хватает, а тут ты со своей школой лезешь. Первое время я ждал ответа, а потом перестал: видно, правы мои друзья – бессмысленна эта затея. Между тем на месте не сижу, ношусь по потенциальным меценатам и спонсорам в надежде выбить хоть какие–то крохи. И вдруг как–то днем раздается звонок на мобильный. Связь нечеткая, с помехами, но слышу женский голос:
– Я говорю с директором баcкетбольной школы Криштопанса господином Шенхофсом?
– Да, слушаю…
– Вас беспокоят из администрации Рижского муниципалитета. Только что закончилось заседание комитета думы по образованию, делам молодежи и спорту, на котором принято решение выделить вам из городского бюджета средства на школу в размере… латов. Я настолько оторопел, что не совсем точно расслышал сумму. Кажется, прозвучало 3 тысячи. Ну, думаю, ладно, я и этого не ожидал. Приятный сюрприз, что уж там говорить. Я поблагодарил и положил трубку. Хоть что–то! На месяц деньги есть, а за это время я буду землю носом рыть, но что–нибудь нарою. Однако же в действительности на счет школы перечислили 37 тысяч! Всю сумму! И без всякого блата! Это было неслыханно…

Сегодня в политике я, можно сказать, профессор: знаю все лабиринты власти, ходы и выходы в любых кабинетах. И могу с полным основанием сказать: по нашим временам такое совершенно невозможно. Частным школам ничего не положено, а если что–то изредка и выделят, то половину урежут. На тот момент – в 2001 году – наша баскетбольная школа все еще была частной. Сказать, что я был счастлив, – значит ничего не сказать. Теперь какое–то время можно было жить спокойно. Когда есть запас времени, уже можно кое–что придумать. На тот момент Андрис Аргалис очень здорово помог. И мне очень жаль, что он ушел из политики. Чрезвычайно честный и порядочный человек. К сожалению, такие люди на олимпах власти сегодня встречаются крайне редко. Как–то, уже годы спустя, спросил у него прямо:
– Как могло произойти такое чудо?
– Я помню тот случай и твое письмо, – ответил Аргалис.
– Читал его и думал, куда же на самом деле денутся 350 юных спортсменов? Но главная причина – меня чем–то зацепило это письмо. Внутренний голос сказал: надо помочь.

* * *

Итак, я получил временной люфт, чтобы сориентироваться и понять, как сохранить школу в этих непростых условиях. К тому времени уже четко понял, что надо пытаться преобразовать частную школу в муниципальную. Другого выхода я не видел: привлечь спонсоров на развитие детского спорта практически было нереально. Частным спортивным школам, завязанным на чей–то одиночный авторитет, в ту пору было очень нелегко. Даже известная футбольная школа Гунтиса Индриксонса испытывала трудности. Потому что сегодня у частной школы деньги есть, а завтра – нет. Индриксонс и по сей день не понимает, как у меня получилось стать муниципальной школой. Я стал наводить справки, консультироваться, находить входы и выходы «через заднее крыльцо» в лабиринтах кабинетов Рижской думы. Начал соображать, как работает система наполнения и расходования городского бюджета, как финансируются школы… В итоге мне, как старому картежнику, стало ясно – настало время для очередного козырного хода: пора вступать в одну из влиятельных партий, иначе я так и буду ходить с шапкой по кругу. До этого «не был и не состоял» – никогда не связывался ни с какими партиями. Цель была только одна – сохранить школу. Но вступить мало. Надо еще и себя проявить. Да так, чтобы ни у кого не возникло сомнений в моей искренности и способностях. Ну, показать себя я умею… На лето–2001 были намечены очередные муниципальные выборы, я вступил в Латвийскую социал– демократическую партию, которая на тот момент была фаворитом у избирателей. И не прогадал. Мэром Риги стал молодой политик Гундарс Боярс. Первый раз в жизни я вступил в какую–то партию, и то, повторюсь, с одной–единственной целью – сохранить баскетбольную школу. Без всяких планов строить политическую карьеру. Изображал бурную деятельность. Надо было слышать мои пламенные речи с партийной трибуны! Участвовал я и в собраниях руководства партии, где тоже проявлял себя страстным борцом за социал–демократические идеалы. И меня заметили… …

Один яркий пример. Дело было в 2002–м, незадолго до выборов в сейм, и я как активист уже был в списке кандидатов в депутаты, причем где–то в первой его половине. На одном из заседаний партии Юрис Боярс, отец Гундарса, выдвинул идею всенародного избрания президента. Я его поддержал, вплоть до того, что спустя годы сам учредил такую партию: «За президентскую республику». А тогда с этой инициативой надо было - 310 выходить на референдум, собрав 10 тысяч подписей для подачи в парламент. И сразу встал вопрос, как их собрать. Непросто – слишком мало времени. И вот тут я неожиданно удивил всех присутствующих. Собрание было открытым. Я сидел, слушал и думал: до чего же безмозглыми и беспомощными могут быть люди! Один говорит: это сделать невозможно. Другой начинает умничать и заматывает идею. В общем, разозлили они меня, и я взял слово: – Знаете, что, коллеги, у меня есть предложение. Нас, кандидатов в депутаты, 100 человек. Так вот, поставим задачу перед каждым кандидатом – обеспечить сбор 100 нотариально заверенных подписей. И как раз получится 10 000. По–моему, это вполне реально и логично. Тут некоторые прямо взбесились, закричали: «Это невозможно!», «Мы не успеем!». Интересно, подумал я тогда, как они собираются пролезть в депутаты, если не могут собрать даже 100 подписей своих же избирателей? Я психанул и выдал очередную авантюру: – Через три дня принесу 100 подписей! Они там еще позубоскалили. Но я уже завелся… Сказано – сделано. Два дня я буквально сидел на телефоне, звонил всем родным, друзьям и знакомым. Убеждал. И свое слово сдержал! На третий день принес нотариально заверенный список с подписями, как и обещал, ста человек и отдал председателю партии Юрису Боярсу. 

Мои акции в партии выросли. Мы пошли на парламентские выборы, но к тому времени молодой Боярс уже накосячил в думе, что тут же отразилось на парламентских выборах: партия не преодолела 5–процентный барьер. Рейтинг трудно заработать, но легко потерять. Не прошли мы в парламент, ну и слава Богу – во всяком случае для меня. Тем более, что серьезным активным политиком я становиться не собирался. Но в Риге социал–демократы продолжали править, и в 2003 году реализовался мой основной план. Частная школа Криштопанса плавно и уверенно преобразовалась в муниципальную баскетбольную школу «Рига». Это был первый и последний случай такого рода за время независимой Латвии. Потом моя политическая активность резко снизилась, с последующим выходом из партии, и я полностью погрузился в работу по дальнейшему развитию школы. Надеюсь, социал–демократы простили меня и не жалеют об этом. БШ «Рига» по сей день сохраняет позиции ведущей баскетбольной школы Латвии. Сегодня в ней занимаются уже 2 300 детей. К сожалению, и в наши дни без принадлежности к одной из партий правящей коалиции трудно, даже практически невозможно реализовать какой–либо серьезный проект. Так устроена система в нашей стране…

 

«При изучении наук примеры полезнее правил». (Исаак Ньютон)

ПЕДАГОГИЧЕСКИЕ ГРАНИ

Итак, пройдя огонь, воду и медные трубы, в зрелом возрасте я обрел наконец любимое дело и свое место в жизни. Окончательно и бесповоротно. Без баскетбола и своей школы я уже не мыслил своего существования. Неожиданно выяснилось, что у меня есть даже очень неплохие педагогические способности, которые приносят реальные плоды, не говоря уже о чувстве удовлетворения. С самого начала работы в баскетбольной школе я считал важным не только физическое развитие и достижение результатов, но и воспитание молодежи через спорт. Убежден, что любая спортивная школа обязана выполнять также социальные и педагогические функции. Тут много граней: воспитание патриотизма, чести, настоящего мужского характера – волевых, сильных духом, целеустремленных, гармонично развитых молодых людей. И начинать работу в этом направлении нужно с самого начала, как только семилетний мальчик переступил порог школы и вошел в спортзал. Именно посредством спорта это можно делать очень эффективно. Вот, скажем, один из основных мотиваторов. У каждого ребенка есть мечта стать великим спортсменом и зарабатывать миллионы. На тренера ребята смотрят с открытым ртом и готовы слушаться его во всем. Этот рычаг, к сожалению, далеко не всегда работает в общеобразовательной школе. Ведь ясно, что чем лучше успевает ребенок по предметам, тем он будет образованнее, а чем образованнее – тем больше у него шансов реализоваться профессионально и жить достойной жизнью. Впрочем, с монетизацией успешной спортивной карьеры или шоу–бизнеса трудно сегодня тягаться профессиям учителя, инженера, врача и даже ученого. Поэтому данная мотивация в общеобразовательной школе работает слабо, в отличие от спортивной школы. Вот дети включают компьютер, ТВ и каждый день видят стиль жизни у звезд НБА, в том числе у наших Кристапа Порзиньгиса, Дависа Бертанса и Яниса Тиммы. Какие у них контракты – от 5 до 150 миллионов долларов! Конечно, не все могут стать такими звездами.

Но пока ребенок маленький и еще в недостаточной мере обладает критическим мышлением, он вполне верит, что сможет быть великим спортсменом и готов идти к этой цели. Нельзя обманывать его, обещая гарантии, – это неэтично и грубо. Но мудро задействовать этот рычаг мотивации, чтобы он проявил активность и старание, можно и нужно. Все тренеры и педагоги знают: таланта мало – нужны адская работоспособность и усердие. Так вот умный наставник умеет это преподнести филигранно. И особенно в командном виде спорта, где так важно привить мальчику чувство локтя и умение бороться до конца. К 15–16 годам подросток начинает понимать, что, скорее всего, не станет звездой. Но прежде чем это случится, самые главные ценности он уже впитал: быть мужиком, волевым, выносливым, ответственным за свою команду, семью и страну. Такой в жизни не пропадет! Все эти ценности я внедрял, а рычаги мотивации включал, работая как у Валтерса, так и в своей баскетбольной школе. Когда команды вместе с тренерами выезжают на соревнования или сборы, мы много времени проводим с нашими подопечными. В повседневности нет времени на неформальное общение. А на турнирах – другое дело: пять дней, 24 часа в сутки тренер находится вместе с командой. Летние же сборы – это целых 30–50 дней!

С ребятами, в принципе, можно обсуждать любые темы, но, конечно, с учетом возраста. Они любознательные, задают много вопросов, и с ними очень интересно говорить по душам… На летних сборах я иногда устраивал им лагеря физподготовки в аскетичных условиях, без всяких зон комфорта – на пустынном берегу моря за Энгуре, в сторону Колки. В труднодоступных местах для туристов и дачников. Полное безлюдье! По сути получалась этакая школа выживания, с элементами старой доброй «Зарницы», но уже без ее идеологии. Обучал ребят умению постоять за себя, устраивая спарринг–бои, основы бокса я ведь помню до сих пор. Передавал им и некоторые другие свои навыки: обращаться с оружием, стрелять, метать ножи. Будущим мужчинам все это было очень интересно. Кроме того, прямо на берегу моря оборудовали площадки для пляжного волейбола, футбола и даже бейсбола. Все, включая тренеров, жили в палатках, на костре готовили еду. Одинаково, без изысков, питались – исключений ни для кого не было. Круглые сутки проводили вместе со своими воспитанниками, много беседовали.

По вечерам разводили костер, собирались возле него, и начиналось наше самое сокровенное время разговоров «за жизнь». О смысле бытия и поворотах судьбы, о мужском характере и отношениях с девочками, о верности и предательстве. О патриотизме и об истории Латвии – такой сложной и противоречивой. Обо всем на свете – табу у нас практически не было. Иногда мы могли и до поздней ночи засиживаться. И они с нетерпением ждали этих увлекательных вечеров у костра... Для затравки я нередко вспоминал какую–нибудь байку со смыслом из своей богатой биографии, а потом мало–помалу подключались и сами мальчишки: рассказывали о себе, просили совета. После таких разговоров было понятно, кого что волнует, у кого что болит. И в целом – кто есть кто. Увы, далеко не все могли так же откровенно говорить с родными, делиться своими сомнениями и переживаниями. Я всегда очень дорожил их доверием и никогда никого не подвел. Надеюсь, в каких– то случаях смог поддержать и помочь.

* * *

Человек может быть хорошим тренером в своем виде спорта, но при этом неважным педагогом. Случалось так и у нас. В начальном возрасте, пока еще тренер имеет бесспорный авторитет у подопечных, им можно вложить в голову все что угодно. Но по мере взросления, с приближением переходного возраста ситуация кардинально меняется. Потому что они уже самостоятельно начинают осмысливать все вокруг. И взрослый наставник должен успевать за их развитием, не терять, а поддерживать свой авторитет на уровне. Не все тренеры это умеют. И моя школа не была исключением. Один из наших тренеров оказался слабоват в психологии коммуникации, как сейчас говорят. По ходу взросления своих воспитанников он постепенно терял контакт общения с ними. Ну как это объяснить?

Скажем, если условно обратиться к литературе, то с младшей возрастной группой можно говорить на уровне ценностей книги «Приключения Буратино», с подростками включаются другие аналогии – из книг «Три мушкетера», «Робин Гуд», а с ребятами постарше – «Ромео и Джульетта». Все это очень тонкая материя… А мой тренер просто штамповал по стандарту, и это не работало. И он стремительно терял авторитет. Дошло до того, что во время игры кто– то из подростков просто послал его на три буквы. В присутствии родителей в зале! Я пытался поговорить с тренером, как–то исправить положение, но он неизменно отвечал: – А что я могу сделать? Такой уж возраст ершистый... Возраст и вправду непростой. Но на то ты и наставник, чтобы решать такие проблемы, а не расписываться в собственном бессилии.

А потом случился закономерный конфликт. Он занимался с очень хорошей группой, которая имела все предпосылки стать чемпионом Латвии, но по ходу сезона никак не могла одолеть очень сильную и перспективную команду из Огре. В баскетболе большую роль играют две позиции: первый номер – разыгрывающий, и тот, кто под кольцом – центровой. На этих позициях у команды Огре действительно играли очень способные ребята – Риналдс Сирсниньш и Каспарс Берзиньш. Они и до сих пор блестяще показывают себя во взрослом баскетболе. И вот когда я спросил у моего как бы опытного тренера, почему он не может у «Огре» выиграть, он мне так культурно, чуть снисходительно объяснил: – Гунтис, ты не понимаешь… У нас против этих двух из Огре нет козырей, у нас нет такого высоченного игрока, который мог бы справиться с их центровым. Мы объективно не можем их обыграть.

Подтекст тут был такой, что я ничего не волоку в баскетболе. Намек опытного тренера я понял и решился на очередную авантюру. К тому времени как раз подходил к концу регулярный чемпионат, впереди ожидался майский финал – восемь лучших команд разыгрывают чемпионское звание республики. И финал этот должен был проходить в Огре, в домашнем зале наших основных соперников, что еще более осложняло задачу у них выиграть. То, что я намеревался сделать, могло надолго подорвать мое реноме. Но я в очередной раз пошел ва–банк: – Извини, но ты меня вынуждаешь отстранить тебя от финальных игр. Тренер уставился на меня квадратными глазами. – Раз, как ты говоришь, объективно не можешь обыграть «Огре», – продолжаю я, – у меня просто нет другого выхода. И я докажу тебе, что это возможно. – Кого же ты поставишь на команду? – вымолвил он сдавленным голосом. – На финальные игры поведу ее сам. – Ну что, ты – директор, воля твоя. Это был риск и авантюра. Если бы я облажался, то выставил бы себя просто посмешищем в баскетбольной среде. Но не облажался…

* * *

Первым делом собрал ребят, их родителей и объяснил всем, почему происходит замена. Прежде на играх я нередко подменял тренеров, и подменял успешно, – ни для кого это особым открытием не стало. Тем более что на финалах не так важны чисто баскетбольные элементы, которые все игроки уже не раз обкатали на тренировках и играх регулярного чемпионата. На финальных играх при более–менее равных командах решающую роль играет мотивация, настрой и самоотдача каждого игрока, команды в целом в каждой игре. И это была моя главная задача – настроить команду на победу! Ну и, конечно, немного подумать о тактических хитростях. Я провел несколько тренировок, и мы поехали в Огре. Час Х неумолимо приближался. По пути на финальную игру мы успешно всех обыграли, в том числе и команду школы Валтерса, где в то время играл Андрис Биедриньш – будущая звезда НБА. И вот финал. Кто выходит против нас? Конечно, Огре – кто же еще! В составе их команды как раз те два игрока, против которых у нас якобы нет шансов, как раньше отмечал мой тренер. И игра в Огре! А дома, как известно, и стены помогают. В раздевалке перед игрой устраиваю последнее собрание. Моей задачей было настроить команду на эффективную борьбу, сплоченность и командный дух, чтобы каждый игрок, как принято говорить в баскетбольной среде, «грыз паркет». Несколько слов, чтобы было понятно.

В баскетболе огромную, если не решающую роль играет защита. А в защите игроки, особенно юноши, не любят играть, часто сачкуют. В защите надо пахать, работать на износ. Это неблагодарная работа. Нападать все любят, а в защите... Мне было очевидно: выигрывать у огрских можно, если вся команда поголовно сыграет в защите. Но как этого добиться? В нашей команде был один очень талантливый игрок – Марцис Эглитис, в нападении незаменимый. Но насколько талантливый, настолько же и ленивый. Забегая вперед, замечу: он так и не стал успешным игроком. Талант не помог, побочные интересы взяли верх. А мог бы зарабатывать огромные деньги! Я переманил в Ригу Марциса из Иецавы, когда увидел и оценил его потенциал. Парень был асом нападения: «золотая ручка», забрасывал с любой точки, его было не удержать. А в защите – ленивый пижон. При этом пацан видный, девочки по нему сохнут, что во многом помешало ему стать баскетболистом. Там, где девочки, там и масса других соблазнов, в том числе и не самых положительных. По своим замашкам он напоминал меня самого в юности. Просто родная душа… Но, черт подери, надо как–то его заставить работать в защите! Если мне это удастся – выиграем. В общем, придумал нестандартный ход.

С такими «орлами» педагогические штампы не годятся, тут всякая академическая педагогика отходит на второй план. Итак, полчаса до игры – пик концентрации, – и я прямо в раздевалке обращаюсь к команде с короткой интригой, особо выделяя Эглитиса как признанного лидера команды: – Марцис, ты сам–то понимаешь, что сегодня финал и от тебя очень многое зависит, если не все? – я знал, что его можно выделить, все воспримут это нормально, без злобы и зависти. – Конечно, сыграем нормально, – улыбается он. Ему приятно, что на него делают ставку. – А как в защите? – провоцирую я. Он смотрит на меня, выпучив глаза… – Вот видишь, не сразу ответил, – не скрываю своего разочарования. И продолжаю: – Так вот, Марцис, давай договоримся так, – произнося это, я параллельно вытаскиваю из кармана ключи от своей машины и отдаю ему. Он ошарашен, ничего не понимает. – Если ты мужик и отыграешь в защите так же, как в нападении, то мы, несомненно, выиграем и станем чемпионами Латвии. И после матча ты с командой идешь к моей машине, открываешь багажник, и все, что ты там находишь, – ваше! Вы уже без пяти минут взрослые. И я вам гарантирую, что будете очень довольны увиденным в багажнике.

По глазам Марциса я понял, что мой неоднозначный трюк сработал. Он взял ключи, и команда пошла на игру. Я хорошо понимал: от классической педагогики это все далеко – где–то на грани… Могу сказать только одно: как жаль, что тогда еще не было компактных гаджетов с опцией видеосъемки. Если бы знать заранее об эффекте моей импровизации, надо было пригласить оператора с видеокамерой. Как Эглитис “пахал”, а вместе с ним и вся команда – это надо было видеть! Марцис был номером один и в нападении, и в защите. На поле творилось что–то невообразимое. Мы выиграли, и выиграли уверенно. Потом родители меня уговаривали, чтобы я по совместительству продолжал тренировать их команду. Но это, конечно, было невозможно на постоянной основе.

Ну и что же было в багажнике, спросите вы. А в багажнике было пиво, шампанское, свежие пирожки со шпеком, два торта. Когда ребята все это увидели, их лица тоже стоило снять на камеру. Все время в школе и дома им твердят: алкоголь – это плохо и даже очень плохо. Понятно, что к тому времени они уже многое пробовали. Но чтобы сам тренер, директор школы вдруг накрыл им поляну с алкогольными напитками… Они открыли багажник и растерялись. Вопрошали глазами: «Можно ли ЭТО брать?». – Да, это ваше, как и было обещано! – я делаю небольшую паузу и продолжаю. – А вот что вы с этим будете делать дальше, решайте сами: либо угостите родителей, либо... Впрочем, это уже меня не касается. Вы с блеском выполнили поставленную задачу и заслужили обещанное. Потом я нашему опытному тренеру задал вопрос: – Ты все видел? Все понял? – Да, но я не узнал команду. Как ты этого добился? Пришлось выложить всю правду. Реакция была предсказуемой: – О, это рискованный прием. Родители, да и вышестоящие чиновники, если до них дойдет эта информация, могут не понять. – Но результат достигнут? Да! Родители довольны? Да! – парировал я. – Если бы они не выиграли, никто и никогда не узнал бы, что там в багажнике. А они выиграли, все довольны, и что – кто–то будет меня осуждать? …Впрочем, все верно. За это меня могли и наказать, вплоть до увольнения. Это не педагогика. Но психология – точно. А, исходя из этого, эффективная мотивация. В конце концов, обобщая этот эпизод, могу с уверенностью сказать, основываясь на 30–летней практике работы с детьми и юношами: далеко не всегда классическая педагогика дает положительный результат. Нестандартные подходы, импровизация, импровизация и еще раз импровизация!

* * *

И подобное мною применялось на каждом шагу. Однажды на летних сборах вечером у костра кто–то из ребят спросил, как я служил в армии и что такое вообще армия. Я стал рассказывать и по ходу дела бросил фразу, что в армейских подразделениях воздушно– десантных войск отрабатываются прыжки с парашютом, но поскольку я в ВДВ не служил, то с парашютом не прыгал. Хотя и мечтал. Во времена моей юности вариантов прыгнуть не было, если ты только не занимался в клубе парашютного спорта. Но сегодня такая возможность есть, и каждый, пройдя краткий подготовительный курс под руководством инструктора, может прыгать. Более того, сегодня, оказывается, вообще с 14 лет разрешены прыжки с парашютом. И тогда, у костра, все загорелись идеей испытать себя. А я сдуру пообещал им это устроить. Пообещал, до конца не осознав, чем это чревато. И вскоре об этом забыл. А они уцепились.

В сентябре, едва мы начали тренироваться, буквально издергали меня напоминаниями. Я схватился за голову: дал обещание – надо выполнять. Особенно в работе с детьми крайне важно слово держать. Но сразу начались сложности, в том числе и личного, психологического плана, ведь я сам тогда тоже обязан прыгать. А страшно! Поначалу пытался отшучиваться, но деваться некуда – мальчишки просто схватили меня за горло. Первым делом требовалось разрешение мам–пап. Их удалось убедить: из родителей 30 спортсменов не подписались только двое. Эх, зачем же я обещал? А вдруг что–то пойдет не так? Меня изгрызли сомнения. Хотя, с другой стороны, как знать, быть может, один такой прыжок оставит важный отпечаток на всей их жизни… Им сейчас 14–15 лет, рассуждал я, пора самоутверждения, удачный возраст, чтобы поверить в себя. И прыжок с парашютом даст им эти крылья. Мне хотелось верить, что именно в таком переходном возрасте, когда мальчишка делает экстремальный шаг из самолета в бездну, в его организме происходит какая–то химическая реакция, ускоряющая превращение в настоящего мужчину. Я договорился с руководством летного поля Спилве. Сам собирался прыгать тоже, куда деваться – впервые в жизни. В то время была такая технология: за прыжок каждого желающего платишь 10 латов, и инструктор готовит всю группу два часа. Всего два часа! Меня это удивило. Как правильно прыгать и приземляться, как вести себя в воздухе и все такое…

Открывается парашют автоматически, самому никакие стропы рвать не надо. Стандартный десантный парашют советских времен. Инструктаж прошли, надели на нас парашюты, все пристегнули куда надо – и милости просим на седьмое небо. Не скрою, еще только при посадке в «кукурузник» меня, взрослого мужика и вроде не труса, охватил настоящий животный ужас. А когда завелся двигатель и мы начали взлетать, самолет так заревел и затрясся, что из меня совсем дух вон. Я должен был идти первым, за мной – мои ребята. И за себя страшно, и за них. Если я так боюсь, то что же у них в душе творится? Мне первым предстояло прыгать не только затем, чтобы показать пример. Чисто технически первый должен быть самым тяжелым по весу – чтобы не задеть в прыжке более легкого, ведь сила ускорения у разных весовых категорий своя. Самолет поднимается в воздух все выше. Настает момент истины – сам прыжок. Инструктор открывает дверцу, я встаю со скамейки, подхожу к открытому люку, смотрю вниз… Ощущения мои передать невозможно. Если бы в тот момент в самолете за мной сидели мои взрослые друзья, я, признаюсь, не прыгнул бы точно. Просто обернулся бы ко всем и сказал: «Ребята, отбой – пошутили, и хватит, поворачиваем на посадку и идем пить пиво». Тот, кто говорит, что это не страшно, врет!

А тогда, повернув голову к моим мальчишкам, я понял: нет вариантов, надо прыгать. Просто нет выбора, в очередной раз на кону мой авторитет. Потому что на меня смотрят 14 пар глаз, в которых тоже читается вся гамма чувств: от паники до восторга и надежды на чудо. И главное – вера в то, что наставник знает, что делает. Прыгну – и они уж точно пойдут за мной. Мысленно прощаясь с жизнью, я шагнул в бездну. Кстати, тренер команды Зиедонис Янсонс прыгал вместе с нами. Не дрогнул, молодец. Осложняло первый опыт и то обстоятельство, что в группе юных экстремалов был и мой сын Артур. Накануне я выдержал многодневные баталии с женой, которая распекала меня так, что хоть из дома беги. Хотя она хорошо понимала: если я что–то вобью себе в голову, переубеждать бесполезно. Мы не знали, что в тот день Ивета тоже приехала на летное поле, и все время, пока мы находились в воздухе, она, бедная, сжимала в ладонях маленькую иконку, которую нам в свое время подарили российские друзья. Ведь там, высоко в небе, парили ее единственный сын и муж.

Когда мы приземлились после удачных прыжков, счастливые от осознания своей храбрости, и уходили с летного поля складывать парашюты, я вдруг остолбенел: ого, Ивета! Надо отдать должное самообладанию моей жены: она не стала ни психовать, ни плакать – умница, сдержалась. Просто увидела нас невредимыми, молча повернулась и уехала домой. Конечно, дома меня ждала очередная «баня». Однако я твердо сказал, что опыт этот продолжу, но уже со следующими группами, достигшими 14–15 лет. Информация о наших прыжках стала распространяться шире – по другим спортивным школам. Были коллеги, которые говорили: да этот Шенхофс просто чокнутый, как можно ему детей доверять! Но инициатива нашла свое продолжение и в других группах нашей школы. Там тоже хотели испытать свой характер на прочность, и я этому желанию не сопротивлялся, а наоборот – содействовал. В общей сложности за несколько лет я прыгал с парашютом семь раз, причем именно с теми группами, которые находились в переходном возрасте. Ни раньше, ни позже, что очень важно! Как только на подходе очередные подростки, я прыгал вместе с ними. До поры, до времени. И вот почему. В очередной раз, на седьмом прыжке, я очень неудачно приземлился. Моросил дождь, и травяное покрытие на поле было очень скользким, к тому же прыгал в неподходящей для таких занятий легкой спортивной обуви. В результате, скользнув пятками по мокрой траве – неудачно приземлился на свою пятую точку. От боли даже потемнело в глазах. Как сказал потом врач, мне повезло, мог получить очень серьезную травму позвоночника. Короче, на этом наши прыжки закончились...

* * *

B минуты откровения беседовали мы и о девочках – куда же без них? Естественный интерес у них был, но с родителями такие вещи обсуждать мало кто решался. Вообще все свои педагогические ноу–хау я, как правило, начинал обкатывать в группе, где занимался мой собственный сын. И вот как–то наших ребят вместе с тренерами пригласили на одно солидное мероприятие, где намечались в том числе и танцы. Заиграла музыка, а наши ребята вжались в пол, попрятались по углам – никто из них даже не собирался приглашать девочек. Сразу все понял, вспомнил себя в том возрасте – я ведь тоже был неуклюжим медведем. Смотрю я на них и думаю: «Растут пацаны, на баскетбольной площадке – короли, а в таких ситуациях – клоуны. С этим надо что–то делать». Они как раз последний год тренировались в юношеской команде: дальше – или профессиональный баскетбол, или вуз, в общем – взрослая жизнь. Ну, думаю, надо им организовать какие–то уроки танцев – элементарных, самых простых, чтобы не чувствовали себя дикарями, а были уверенными в себе так же, как и на спортивной площадке. Только вот как это преподнести, как объяснить им, что и этот навык будет в жизни полезным? Они же засмеют меня. Наконец пришло в голову – как.

Заглядываю однажды к ним к концу тренировки, будто бы мимо проходил: идем в раздевалку – непринужденная атмосфера, подколки, гогот… Как обычно, слово за слово, разговорились на самые разные темы. И тут я им задвигаю: – Ну что, ребята, скоро вам 18, вот–вот попрощаетесь со школой, впереди у кого–то баскетбольная карьера, у кого–то – университеты, у кого–то – работа. Да, в мое время было что–то иначе, другие понятия, другая лексика, но в целом вы очень похожи на молодежь моих юных лет. Слышу, сегодня у вас на языке словечко «крутой». Мне интересно, а что вы в него вкладываете? Ну, казалось бы, что тут непонятного? Но я прикинулся ветошью и продолжил: – Что значит в вашем понимании быть крутым? Начались смешки, остроты, шутки–прибаутки… К слову, кто–то вспомнил и прыжки с парашютом, что меня обнадежило. И дальше как–то все приумолкли. – Ну, давайте тогда я поделюсь с вами, кто в те мои молодые годы считался крутым, – начал уточнять я. – Крутым считался пацан, который мог гонять на мотоцикле, драться, соблазнять девушек... Они уставились на меня, не веря своим ушам. Здесь уместно пояснить, опять же на тему нестандартной педагогики: если ты хочешь, чтобы к тебе прислушались и поверили, тогда должен вести разговор на понятном им языке, соответствующем их возрасту. Особенно не задумываясь над лексической формой! – Да–да, вы не ослышались, – продолжил я. – Именно так в наше время выглядел крутой пацан, у ног которого девочки сами укладывались штабелями – только выбирай! Подчеркиваю особо: так было в наше время.

Возможно, у вас по–другому. Но в ту пору я хорошо понял: не ко всякой девочке можно просто так подкатить, увлечь и тем более завоевать. Они тоже оценивают парня: как он себя ведет, как выглядит, что говорит. Есть серьезные ситуации: всякие торжественные мероприятия, приемы, свадьбы, юбилеи, где надо уметь себя подать в обществе, знать азы этикета, адекватно одеться, поддержать светскую беседу, а при необходимости повести девушку в танце, ухаживать за ней и быть ей интересным. Этому всему в школе не особо учат, но уметь надо. Одно дело – топтаться на дискотеках или в ночных клубах, и совсем другое – более высокое общество, где может оказаться в жизни каждый. А тем более тот, кто станет известным баскетболистом. Там масса официальных приемов, светских раутов. Короче, чтобы завоевать реально стоящую, себя уважающую девушку, пацан обязан быть крутым в разностороннем плане и как минимум уметь хорошо танцевать.

Мой импровизированный спич кончился тем, что через пару недель я уже искал курсы танцев. Даже не столько курсы, сколько подходящего учителя, точнее, учительницу. Было ясно как день: с молодой симпатичной наставницей дело пойдет быстрее. И я такую нашел! Ей было около 30 лет, и она знала толк в танцах и в психологии. В итоге к этой молодой стильной особе полгода ходили на уроки стопроцентно все, включая тренера Зиедониса Янсонса. И научились танцевать, как минимум вальс! По мере взросления ребят ты все больше и больше видишь результат своих усилий по формированию в них не только спортивных, но и чисто человеческих качеств. Например, 90% моих ребят не курят: кто–то покончил с этим занятием, а кто–то даже не начинал. Часто вспоминаю и довожу до своих ребят философию моего тренера Рейманиса, заменившего мне отца, который говорил: «100 граммов и девочки – да, это можно себе позволить. Но курение – последнее дело, бесполезное и глупое занятие». Мой тренер был отличным психологом и умел найти правильные слова и их форму, чтобы донести до нас какие–то истины. И эффект, несомненно, был. Если бы он сказал, что все плохо, я бы ему не поверил, а так не курю и никогда не курил.

* * *

Мой сын Артурс не стал звездой баскетбола, но я слежу за его развитием и уважаю его пространство и выбранное дело. Если совсем коротко, я попросту им горжусь! В том числе очень доволен тем решением, которое он принял в свое время как действующий баскетболист. Конечно, мы с Иветой, как все родители, надеялись, что он пойдет по пути спортивной карьеры. Но в любом спорте, кроме усердия, очень важен талант: итог зависит от него. Да, сын был способным, на уровне Латвии мог играть до сих пор. И зарабатывал бы полторы–две тысячи евро в месяц, но… Артурс играл у в команде юниоров СКА–Рига, где был одним из лидеров. Ему было 24, когда он сам решил уйти из активного спорта, блестяще отыграв в чемпионате Латвии последнюю игру против команды «Валмиера». И сделал он это без всякого предупреждения, даже я об этом не знал. После матча к нему подошел тренер «Валмиеры» Айнарс Багатскис, который позже стал старшим тренером сборной Латвии, чтобы предложить контракт на будущий сезон в команде «Валмиера», но наш сын сказал ему буквально следующее: «Огромная благодарность вам за предложение, но я заканчиваю спортивную карьеру, сегодня была моя последняя игра...». У Айнарса отвисла челюсть.

Артурс самостоятельно принял это решение. Для нас с женой его решение было большой неожиданностью. Ивета продолжала верить в его звезду и переживала, как любая мама. Но парень верно рассчитал, что миллионов в баскетболе не заработает. А значит, надо искать себе какое–то другое применение, и чем скорее – тем лучше, 24 года – самое время. Постепенно он начал включаться в дела Европейской юношеской баскетбольной лиги (ЕЮБЛ) и мне помогать, о чем речь еще впереди. Я был очень доволен. У него были налицо организаторские и административные способности, он мог меня заменить на все сто. Позже ему предложили стать менеджером, а затем и директором частной рижской баскетбольной школы «ВЭФ». Он согласился. Так он самостоятельно начал искать свое место в жизни, примерять на себя другую карьеру. Особо я рад тому, что эти поиски у него начались намного раньше, чем у меня. Не в 35 или позже, а в 24. И постепенно, не расставаясь с любимым баскетболом, он наработал навыки управления и коммуникации в этой сфере. Параллельно он начал комментировать баскетбольные матчи НБА (Национальная баскетбольная ассоциация США), Евролиги и местного чемпионата. Стал очень востребованным комментатором. У Артурса есть своя спортивная программа в Интернете. Он продолжает развиваться как комментатор, работая на в популярном спортивном канале BestforSports, где стал также участником одной баскетбольной передачи.

Вдобавок ко всему Артурс работает в тесной связке с братом известного баскетболиста Кристапса Порзиньгиса Янисом, помогая ему развивать свою баскетбольную агентуру. Все как бы хорошо, но у него остается все меньше времени помогать мне по ЕЮБЛ. Говорит откровенно и прямо: «Не хочу быть только в тени отца. Хочется создать и развить кое–что свое». Ну что ж, понять можно. Наш с Иветой сын абсолютно четырехъязычный. Кроме родного латышского, у него прекрасные английский и русский – уж мы с мамой в детстве постарались. Русский – свободный. Английский – даже с американским прононсом. Немецкий – тоже неплохо. Артурс прошел курс «молодого бойца» в Америке: в возрасте 9 лет мы посадили его одного в самолет и отправили на летние месячные сборы, чтобы он закрепил английский язык. Первую неделю он плакал, но в итоге дело пошло на лад, и позже ребенок признался, что ему было там даже интересно. Потом таким же методом погружения на один год отправили его в общеобразовательную школу в Германию, чтобы он освоил немецкий. В три с половиной года он начал заниматься с преподавателем английского языка. Тот самый возраст, когда легко языки даются. Если вы видите, что у ребенка есть способности, нужно форсировать – он вам потом только спасибо за это скажет. А у нашего однозначно были способности к языкам, просто мы делали все для их развития. Скажу откровенно: на сыне мы компенсировали то, чего нам с женой не хватало.

Как он выучил русский? Это было немного смешно. В советское время никому не приходило в голову специально обучать русскому языку. Тогда ведь на нем говорили все. И мы тоже думали – сын сам научится. А точнее, вообще об этом не думали. Замечу: мы с женой, когда какие–то вещи были не для ушей сына, переходили на русский. И вдруг в один прекрасный день он вклинивается в наш разговор! У меня глаза на лоб – откуда? Оказалось, классический вариант: русские мультики он смотрел регулярно, а мы на это и внимания не обращали. Вдобавок сосед у нас был, мальчик Мишка, они дружили и вместе играли во дворе. Вот и все. Итог – свободная, правильная и богатая речь. Поэтому я в шоке от сегодняшних поползновений правящих Латвии ограничить использование русского языка. Кому вы хуже делаете, господа хорошие? Своим детям? Это ваше личное право. Но не трогайте наших детей и внуков! Языки – это богатство, и чем больше их человек знает – тем шире его пространство, тем ярче его картина мира. Для меня до сих пор некомфортно невладение английским языком. Это очень мешает мне в еще более качественной работе как президенту Европейской юношеской баскетбольной лиги. И я очень рад, что моему сыну это не грозит. Он знает четыре языка и будет уверенно шагать по жизни.

* * *

Сегодня половина сборной Латвии по баскетболу – воспитанники моей школы. А по юношеским сборным – их и вовсе бесчисленное количество. Самое ценное для меня то, что, уже сделав спортивную карьеру, они нередко приходят ко мне, чтобы просто поговорить. Без всякого кокетства, мне удалось стать для своих воспитанников авторитетом на долгие годы. Возможно, некоторые даже меня по–своему любили, как я, мальчишка, выросший без отца, любил своего тренера Рейманиса. Бывал я у своих ребят на свадьбах и крестинах, участвовал и в других знаменательных событиях их жизни. Бывает, они окликают меня на улице радостным «Тренер! Тренер!». Вот недавно Каспарс Райскумс мне через улицу кричит и бежит навстречу, едва припарковав у обочины свою машину. А мог и мимо проехать…

Кстати, на днях ребята из команды моего сына, той детской дружины давних лет, организовали пикник. И, конечно, пригласили нас с тренером Зиедонисом Янсонсом. Я подъезжаю на машине к месту пикника, вижу: уже все собрались, и...!?! Вышеупомянутый Каспарс Райскумс курит! Вроде нормально – он уже вполне взрослый парень, ему 36 лет, у самого уже дети. Но когда он меня заметил, все понял по выражению моего лица. Снял одну свою кроссовку 48–го размера и протянул мне. По старой памяти я построил ребят, и Каспарс получил хлесткий удар по своей пятой точке, как бывало в детстве в раздевалке после тренировки. Заслужил – получай! И никто в то время не обижался, да и сейчас не обиделся. Значит помнят, ценят и уважают! Приятно, черт побери, это осознавать, а большего мне и не надо.

Сейчас баскетбол в Латвии находится на пике своего развития, если считать от начала независимости нашей страны. Таких успехов еще не было. Целый ряд воспитанников моей школы уже стали миллионерами, играют в НБА, Евролиге и других лучших клубах Европы. Недалек тот день, когда мои ребята в составе сборной Латвии будут бороться за высшие награды на чемпионатах Европы, мира и Олимпийских играх. Мальчики мои дорогие, храни вас Господь… - 340 Летний тренировочный лагерь у моря. Воспитание характера и освоение мужских навыков. Очередные прыжки с парашютом. Ускоренное превращение из подростков в мужчин. Баскетбол помог сыну обрести те качества, которые уже помогли и будут дальше помогать уверенно шагать по жизни.

 

«Единственный способ определить границы возможного – выйти за эти границы». (Артур Кларк)

ЛАТВИЙСКАЯ NOKIA

В 2018 году Европейская Юношеская Баскетбольная Лига (ЕЮБЛ), основанная благодаря спонтанному общению старых друзей, широко отметила свое двадцатилетие. Кто бы мог подумать! Когда все начиналось еще в виде задумки, в далеком 1998–oм, никто даже и предположить не мог, насколько долгим и жизнеспособным окажется этот проект. В мире до сих пор нет ничего подобного ни в одном виде спорта: ни по форме, ни по содержанию, ни по долгожительству. Не говоря уже о масштабах Лиги. Не стану придумывать красивую историю – расскажу, как было на самом деле. После распада Советского Союза мы лишились бесценного опыта, который давали регулярные спартакиады и другие всесоюзные соревнования с участием команд детско–юношеских школ разных республик. Но связи и дружеские отношения между представителями спортивного мира остались. Тренеры иногда созванивались, встречались и приезжали друг к другу на турниры.

И вот однажды, на очередном баскетбольном турнире в мае 1998 года в Таллине, встретились друзья–тренеры из Литвы, Латвии, Эстонии и России. Вот имена тех, кто стоял у истоков зарождения ЕЮБЛ: Виктория Войтович и Евгений Гурьянов из Таллина, Олег Окулов из Санкт– Петербурга, Дмитрий Ростковский и Олег Ибрагимов из Москвы, Виргиниус Янкаускас и Раймундас Кайрис из Каунаса, Альгис Милонас из Вильнюса, Ригу представляли Алдис Нейманис и я. Мы хорошо посидели, выпили и подумали: хорошо сидим, надо чаще встречаться за рюмкой и попутно развивать спортивный уровень своих подопечных – молодых баскетболистов. Даже в самых радужных фантазиях я не мог представить себе то, что мы видим сегодня, 20 лет спустя после той встречи – более 30 стран–участниц, 350 команд в пяти возрастных группах! А тогда после турнира я приехал в Ригу, сел за стол и задумался над спортивно–экономической формулой таллинской задумки.

Спортивная формула не составила особого труда, а вот с экономической составляющей пришлось изрядно повозиться, так как уровень финансовых возможностей команд–участниц, предположительно, мог существенно отличаться. Но и эту задачу мне, пусть и не сразу, удалось решить. Каждая команда– участница обязана один раз в два сезона организовать домашний тур ЕЮБЛ за свой счет. Зато на выездах, для участия в следующих турах в другие страны и города,ее финансовые затраты в течение двух сезонов ограничиваются только транспортными расходами. Как оказалось, для детских спортивных школ и клубов это очень удобный и удачный модуль. Но все это при условии обязательных составляющих: доброй воли, доверия друг к другу и честного выполнения участниками соревнований финансовых условий.

Что касается названия проекта, то первоначально он был назван Балтийской юношеской баскетбольной лигой, получившей благословение покойного ныне Александра Гомельского – выдающегося тренера советского и постсоветского периода. А руководство этой лигой доверили мне. Успешно отыграли первый сезон в составе восьми команд, а победителей объявили чемпионами Балтийской лиги. После этого началась цепная реакция. В последующие годы на нас буквально обрушился шквал звонков из разных стран, появилось много желающих присоединиться к проекту из России, Украины, Белоруссии, Польши, стран Скандинавии.В итоге все получилось весьма масштабно.

Самое интересное, что никакой рекламы наших турниров не было. Обычное сарафанное радио: знакомые рассказывали о нем своим знакомым, те – своим, и постепенно круг сведущих людей и, соответственно, желающих участвовать в лиге, расширялся. Так проект вышел на новый уровень. Уже в следующем сезоне играли 32 команды, а через два сезона – 64 команды. В итоге Балтийская лига плавно переросла и переименовалась в Североевропейскую. Оказалось, созданный нами продукт очень востребован. Появился небольшой управленческий аппарат, своего рода мозговой центр, разработали регламент, стали развиваться, совершенствоваться. В 2003 году открыли свой сайт и уже затем общение вышло на совершенно новый уровень, соответствующий современным технологиям. В 2005 году, когда к участию подтянулись уже 128 команд из 14 стран, проект был переименован в Европейскую юношескую баскетбольную лигу (ЕЮБЛ) - 348 – European Youth Basketball League (EYBL). Проект представлял собой чемпионат спортивных школ и клубов среди юношей уже по пяти возрастам, начиная с 14 лет. Соревнования проводились как среди мальчиков, так и среди девочек. Регулярный чемпионат ЕЮБЛ с последующими суперфиналами для лучших команд. Система была четко отработана и сбоев не давала и не дает по настоящее время. Надеюсь, подобного не произойдет и в будущем.

* * *

Сегодня в нашей лиге задействованы большинство стран Европы плюс несколько не европейских, даже команды из Африки и Индии. С каждым годом лига прирастает новыми участниками, и, как знать, быть может, со временем мы придем к всемирному статусу? Во всяком случае, меня это теперь уже и не удивит. Востребованность Лиги постоянно растет. И вот как выглядит география участников на момент написания этой книги: Австрия, Беларусь, Босния и Герцеговина, Болгария, Чехия, Дания, Эстония, Финляндия, Франция, Грузия, Германия, Венгрия, Казахстан, Латвия, Литва, Люксембург, Македония, Молдова, Нидерланды, Норвегия, Польша, Россия, Румыния, Сенегал, Сербия, Словакия, Словения, Испания, Италия, Индия, Ирландия, Швеция, Турция, Украина, Великобритания. С гордостью могу отметить, что ЕЮБЛ – первая молодежная организация, официально признанная международной федерацией баскетбола (FIBA). В 2011 году в Португалии состоялось заседание FIBA, где за признание нашей Евролиги члены Федерации проголосовали единогласно! Это уникальный случай в истории FIBA, как потом признали руководители данной организации. А за несколько лет до этого события, когда у нас было еще только 98 команд, меня пригласили на конференцию FIBA, проходившую в Будапеште. Видимо, чиновники увидели в интернете ссылки на сайте нашей организации, заинтересовались незнакомым для них проектом, удивились его масштабам. Попросили рассказать, что лига собой представляет.

Когда услышали, что у нас нет спонсоров, а все держится на самофинансировании и на доверии участников друг к другу, никак не могли понять и поверить, что такое возможно. Были намеки на сотрудничество в виде оплаты некоторых административных расходов, например, зарплаты менеджерам. Но существовал риск впасть в финансовую зависимость от FIBA. Я посоветовался с коллегами, и мы решили отказаться от предлагаемой финансовой помощи. Могло ведь получиться и так, что нам, образно говоря, заплатят копейку, а отдачу потребуют на рубль. Начнут диктовать условия, вынуждая плясать под свою дудку… Международная федерация наверняка подходила бы к нам с позиций взрослого баскетбола, где играют клубы с миллионными бюджетами, и многим несостоятельным в финансовом плане спортшколам, которые составляют костяк нашей лиги, не по силам было бы выполнить высокие требования. А мы ведь уже сработались со всеми, кто входил в лигу. У нас сложилась своя, отдельная «империя», и менять что–то, если возникнет такая необходимость, мы будем только коллегиально, а не по указке баскетбольных чиновников. Лучше уж оставаться финансово независимыми, какими мы были и остаемся на протяжении всех этих лет.

* * *

Евролига – огромное латвийское достижение, если хотите, это моя «Nokia», которую я изобрел и реализовал как в спортивном, так и в экономическом плане. Экономический эффект для моей страны очевиден! В Латвию за сезон с сентября по июнь на наши соревнования приезжают около 4 тысяч молодых спортсменов. Играя в турнирах лиги, гости узнают и о наших спортивных базах на территории всей страны. Летом к нам приезжают еще около 2 тысяч спортсменов для участия в летних спортивных лагерях. По самым скромным подсчетам, они оставляют в нашей стране около 3–4 млн. евро. Итак, повторюсь еще раз. У Европейской юношеской баскетбольной лиги нет спонсоров. Каждая команда при вступлении обязуется раз в два сезона провести у себя один из этапов турнира Лиги, покрывая все расходы его участников, кроме проезда. И командам–участникам из других стран ничего не нужно тратить – проживание, питание, спортзал, работу судей оплачивает принимающая сторона. Это в среднем где–то 8–10 тысяч евро. Данная система оказалась весьма действенной и доказывает свою состоятельность в течение уже более 20 лет. Финансы каждая команда находит по–разному. Да, могут быть меценаты среди родителей–бизнесменов. Изредка помогают самоуправления, но полагаться на это нельзя. Например, Рига нам начала помогать только тогда, когда проект окреп и стабильно пошел в рост. А поначалу мы никому не были нужны: что за Лига, кто там играет?

Убедить кого–то было невозможно. Теперь, когда мы доказали свою состоятельность, нам помогает и самоуправление, и Латвийская федерация баскетбола. В других странах тоже кое–где поддерживают на государственном и муниципальном уровне. В этом деле очень важной была и остается степень доверия между участниками турниров. К сожалению, по ходу развития нашей лиги случались иногда и некорректные случаи.Надо было выходить из сложившхся трудных ситуаций и решать проблемы по мере их возникновения. Для иллюстрации один показательный пример: во втором сезоне лиги уже далекого двухтысячного года восемь команд предстояло принимать Санкт–Петербургу: как раз к тому времени без накладок прошли туры в Риге и Таллине. Третий тур в Питере должен был организовывать Олег Окулов – замечательный тренер, мой друг. Затраты на организацию тура составляли примерно 10 тысяч евро. Мы прекрасно отыграли этот тур: организация была отличная, все шло как по маслу… Лишь через два года открылось, с чем Олег столкнулся при подготовке. Настоящий мужик – молчал, как партизан, не жаловался. Оказалось, что за месяц до начала тура соскочил его спонсор, на которого без всяких подстраховок были сделаны все ставки. Как же быть? Подвести Лигу он не мог. Да не просто Лигу, а своих друзей и коллег! И что Олег сделал? Он продал свою машину и провёл тур на высочайшем уровне.Вот что значит человеческая порядочность! На доверии, на мужском слове, на уважительном отношении друг к другу и держится наша лига до сих пор.

* * *

Возникает закономерный вопрос: почему такого проекта нет нигде в мире ни в одном виде спорта? А нет, потому что очень сложно начать! Да, некоторые пробовали. Поляки, например. Хитрые и предприимчивые, они пытались сделать что–то аналогичное. Не получилось! Потому что начинать с нуля – труднее всего, особенно первые пять сезонов. Некорректные случаи есть и будут, тут ничего не поделаешь. И особенно в период начального развития лиги они очень осложняли финансовую ситуацию. А как это все разруливать? Никто же не хочет в свой карман залезать. Во–первых, этим надо болеть по–настоящему, ну и, конечно, верить в идею. Это всегда риск: а вдруг не пойдет? Тогда ты теряешь деньги. А так хотелось поверить в успех! И я был готов рисковать. Сейчас Лига уже на той стадии развития, когда она сама себя воспроизводит. Если в какой–то момент мне все– таки придется сказать: все, с меня хватит, я ухожу, – она не рухнет, руводство ею есть кому передать. Россиянам, например, которые уже давно ко мне присматриваются и даже делают недвусмысленные намеки…

У москвичей, несомненно, есть желание перенести нашу Лигу на свою почву – с центром в Белокаменной. Аргументация вполне логичная. Москва есть Москва: другие масштабы, другие финансы и другие возможности.Есть еще один вариант, причем очень даже серьезный: связан он с моим хорошим другом, президентом БА “Калев” Эдуардом Бейлинсоном. На данный момент в Таллине он строит базу для развития молодежного баскетбола. Хочу верить, что в ближайшем будущем ему удастся благополучно завершить практическую реализацию этого проекта, и тогда вполне вероятно, что центр руководства нашей Лиги переместится именно в Таллин. Но я пока еще держусь – не хочу рисковать с переносом центра управления из Риги.

Тем более, что у меня уже был горький опыт. Когда нашей лиге исполнилось два года и она пошла в рост, вдруг появился один персонаж из России – президент баскетбольного клуба «Крылья Москвы» Александр Ястребов. Очень активный, энергичный… Он создал свой клуб “Крылья Москвы “ и выставил свою команду у нас в Лиге. Организовал очередной тур лиги в спортивном дворце ЦСКА, привлек спонсоров, которые дали под лотерею даже автомобиль «Лада». Зрители повалили валом, для детского баскетбола это было что–то невероятное. Организация просто великолепная – на открытии и закрытии игр выступала популярнейшая в те времена группа «Иванушки Интернэшнл». У него был доступ к финансам – где–то в Таможенных службах. И тут я совершил ошибку, которую осознал чуть позже. С искренним восхищением сказал Ястребову: – Саша, вот таких возможностей, как у тебя, у меня нет. Тур организовал – просто фантастика! Ты готов стать президентом Лиги? А я буду твоим заместителем и советником… То есть, таким образом я сам, своими руками, отдал пост президента.

Через полгода он уже вовсю руководил лигой, хотя юридически это еще оформлено не было. И руководил с нахрапом, имперским размахом, но и, увы, с некоторым шовинизмом. Если он сказал, то это закон, который не обсуждается! По сути он делал все правильно. Но топорно, слишком прямолинейными методами. И первый звоночек прилетел от литовцев, из школы Сабониса. Ее директор Виргиниус Янкаускас, мой хороший друг по сей день, как–то сказал: – Гунтис, надо что–то делать. Если Ястребов будет так руководить и дальше, мы из Лиги выходим. Такого подхода, когда нас тупо ставят по стойке смирно, мы не потерпим. Я начал задумываться. Потом обратился к Ястребову: – Саша, надо, наверное, полегче на поворотах, как– то помягче, что ли, поэластичнее… Иначе мы потеряем литовцев. И тогда пойдет негативная цепная реакция. А литовцы в баскетболе сильны, и они очень нужны нашей лиге. Я с ним говорил пока еще по–дружески, без всяких резких намерений. Но когда он мне ответил: «Гунтис, литовцев потерять – это фигня… Плохо будет, когда вы меня потеряете!», – я чуть не упал. После этой фразы моя реакция была симметрично резкой: – Саша, ты сам–то понял, что сказал? – медленно переспросил я. – Если так, то извини, но я вынужден взять свои слова обратно. Руководить Лигой по–прежнему буду я. Он меня не понял. Мы повздорили и расстались, правда, ненадолго.

Через месяц я снова должен был ехать в Москву. А он к тому времени предпринял один ход, который, с одной стороны, хорошо его характеризовал, а с другой – подтвердил правильность моего решения. На очередное мероприятие во дворце спорта ЦСКА Ястребов пригласил легенду , патриарха советского и российского баскетбола, заслуженного тренера Александра Яковлевича Гомельского, которому, как оказалось, на меня нажаловался – с таким прицелом, что он, мол, все для Лиги делает, а Гунтис под ногами путается и хочет его отодвинуть. Он преподнес конфликт так, как было выгодно ему. Гомельский – умный человек и признанный авторитет в баскетболе, человек жесткий, но справедливый. Именно поэтому к нему нередко обращались как к третейскому судье. Правда, на тот момент я еще не был с ним в таких близких отношениях, как позже. А тогда Гомельский устроил нам с Ястребовым очную ставку. Мы втроем заняли столик в почти пустом кафе дворца ЦСКА. Общение было более чем бурным… Сначала Гомельский выслушал аргументы и доводы Ястребова, потом – мои. И решил чисто по–Гомельски, как только он мог себе позволить. Взяв длинную паузу, сказал:
– Я в баскетболе пуд соли съел. И в данной ситуации мне все предельно ясно. Александр, пошел ты на ..., а ты, Гунтис, продолжай руководить и развивать свою Лигу. Ястребов покрылся красными пятнами, но сидел на месте, не уходил. Вдруг окрик Гомельского в его сторону: – Так, я не понял – ты еще здесь? Он медленно встал и пошел к выходу. Мне даже неловко за него стало. Вот такая история.

* * *

Меня часто спрашивают, в чем ключ успеха ЕЮБЛ, на чем держится лига? Ответ однозначен. Прежде всего – на тренерах. В их преданности, фанатизме по отношению к своей работе в баскетболе и, конечно, в любви к детям! Они «через не могу» ищут спонсоров, убеждают руководителей своих школ и клубов в полезности участия в Лиге. К сожалению, важность и ценность тренеров в воспитании молодежи через спорт недостаточно оценена во многих странах, включая и Латвию. Не стану лукавить, руководить лигой нелегко и даже очень непросто. Много стран, каждая со своими традициями и уровнем баскетбола. В конце концов, разная культура, менталитет, характеры, стиль поведения ключевых фигур – тренеров, руководителей баскетбольных школ и клубов… С каждым надо находить общий язык, в идеале – свой, индивидуальный подход, следить за своей риторикой, быть гибким в решении вопросов. Это и есть психология человеческих отношений. Не скрою, я не демократ по убеждению, решаю вопросы единолично, но при этом всегда консультируюсь с ближайшими коллегами и аргументирую свою позицию. Мне доверяют, что приятно осознавать. Осмелюсь предположить, что 20–летний опыт лиги доказал, что моя форма руководства является приемлемой и эффективной. 

Значимость лиги гораздо шире, чем просто баскетбол. Это не только спорт, это и воспитание молодежи в духе дружбы, взаимовыручки, ответственности. В конце концов, это своеобразная империя спорта и добра. У нас нет никаких серьезных разногласий и ссор. Мы приезжаем на игры к другу и уезжаем домой с массой положительных эмоций, с нетерпением ожидая следующих этапов соревнований. Коллеги из других стран и городов признаются, что всегда приятно поражены качеством организации соревнований лиги. Бывают исключения, но крайне редко. Детей располагают в прекрасных гостиницах, предоставляют отличное питание. Теплая атмосфера ЕЮБЛ дополняется тем, что многонациональный состав лиги уверенно придерживается формулы «Спорт вне политики». В легком, неформальном общении между тренерами, спортсменами возникают новые человеческие отношения и профессиональные контакты. В результате происходит постоянный обмен опытом. Приятно смотреть, как от игры к игре растет уровень молодых спортсменов, постепенно прокладывающих путь к своей мечте – профессиональному баскетболу. 

Несомненно, также приятно наблюдать, когда во время случайного падения в борьбе за мяч русский мальчик помогает встать игроку латышской команды и наоборот. Или другой пример: россияне, которые приезжают к нам впервые, поначалу опасаются негативного к себе отношения из–за не всегда корректной информации о Латвии в своих средствах массовой информации . Но когда уезжают, они – уже послы доброй воли: и страна им нравится, и новых друзей здесь приобрели. Так закладываются дружеские связи между будущими политиками, бизнесменами и просто людьми. На собственном опыте знаю, и это мое жизненное кредо: главное богатство – не деньги, а обширный круг друзей по всему миру. Тогда можно строить и развивать самые добрые отношения и в области спорта, и в общечеловеческом плане. Это и служит гарантией успеха в любых делах и начинаниях, да и в жизни в целом.

 

«Криминология – наука, которая изучает преступников–неудачников. Наука, которая изучает удачливых преступников, именуется иначе – политология.» (Ларри Бейнхард)

ИСТОРИЯ ОДНОГО «УСПЕХА» ИЛИ QUO VADIS, ЛАТВИЯ?

Наконец мы подошли к заключительной, самой сложной и где–то даже грустной для меня главе этой книги. Почему сложной? Потому что речь в ней пойдет уже не обо мне и моих жизненных переплетах в контексте истории Латвии, а о событиях в родной стране за период восстановленной независимости. Предельно откровенно и, надеюсь, объективно. Почему грустной? Потому что с первого дня независимости в нашей стране возникает слишком много болевых точек. На сегодняшний день мы существенно отстаем практически по всем параметрам развития нашего государства даже от ближайших соседей Литвы и Эстонии, не говоря уже о странах Евросоюза. Унизительно и обидно… Это только в теории правду говорить легко и приятно. На практике же у правды, особенно неудобной, есть обратная сторона – воинствующее неприятие. Прежде всего неприятие со стороны тех, кто предпочитает жить во лжи, виртуозно манипулируя общественным сознанием и разжигая в нем самые низменные инстинкты и страхи. Нетрудно догадаться, кого я имею в виду. Да–да, латвийскую политическую элиту последних десятилетий и ее обслуживающий персонал: армию чиновников, бизнес на госзаказах, услужливую научную интеллигенцию, готовую обосновать – хоть с геополитической, хоть с экономической, хоть с любой другой точки зрения – любую бредовую идею правящего класса, и, конечно же, карманную четвертую власть. С момента национального пробуждения прошло уже более тридцати лет – срок достаточный, чтобы оценить произошедшее. Оглядываясь назад, я не могу избавиться от ощущения, что надежды латышей на возрождение, государственную самостоятельность и благосостояние пошли прахом, и сегодня народ оказался у разбитого корыта, как та ненасытная старуха из пушкинской сказки. Наверняка любой человек, если он не последнее быдло и хоть на грамм патриот, задумывается не только о хлебе насущном и собственном комфорте. Ему важно гордиться страной, в которой он живет. А вот с этим как раз проблемы…

Должен оговориться сразу: чисто эгоистически лично у меня все в порядке. Гены деда, личные качества и возвращенная собственность дали возможность жить материально достойно, обеспечивая семью при любых властях и раскладах. Но, видимо, не в деньгах счастье. Душа болит. За страну, за народ… К чему мы пришли? Куда идем? И что нас ждет впереди? Где и как будут жить наши дети, внуки? Последние 10 лет все чаще - 369 задумываюсь над этими вопросами, и ответы напрашиваются неутешительные. Понимаю, что моя книга в целом и в особенности эта глава будут восприняты неоднозначно. Но молчать не могу…

* * *

Латвия вошла в десятку стран мира с самым стремительным сокращением населения. Оно устойчиво вымывается в результате низкой рождаемости и высокой смертности. Вдобавок сотни тысяч граждан покидают страну, чтобы найти работу в Европейском Союзе. Как подсчитали эксперты, к 2050 году у нас останется лишь 1,52 миллиона человек. На мой взгляд, это даже оптимистичный прогноз, ибо тут смотря от чего отталкиваться. Согласно последней переписи населения, страна насчитывает 1,9 млн. жителей, хотя уже не секрет, что в эту цифру входят десятки тысяч человек, давно живущие в ЕС, но по инерции еще задекларированные в Латвии. Мы же все не слепые и видим, как опустели наши улицы, особенно в провинции. Что это – статистическая погрешность или преднамеренное лукавство? Полагаю, все дело в финансировании из еврофондов: средства выделяются пропорционально числу жителей, и чем их больше – тем больше европейских денег поступает в бюджет государства.В любом случае, приписки – не самое страшное зло нашей действительности. Логика убывания красноречива и уже кричит во весь голос. Там, где хорошо, оттуда не уезжают. С тех пор как Латвия в 2004–м году вошла в ЕС, четверть населения страны покинула родину, перебравшись в такие развитые европейские государства, как Германия, Великобритания и другие страны. Пустили там корни и духовно оторвались от родины.

Многие целыми семьями уезжают и в Россию – как по программе соотечественников, так и по другим каналам, родственным или дружеским. Предприниматели уводят свой бизнес в другие страны, где он может дышать и развиваться: по иронии судьбы, нередко эти страны – наши балтийские соседки Литва и особенно Эстония, которые сумели создать дружественную для реальной экономики налоговую среду и развиваются по более умному сценарию. Люди массово спасаются бегством. И исход продолжается. По расчетам профессора Латвийского университета Михаила Хазана, мы теряем два человека в час. Если посмотреть чуть пристальнее, то видно, что наиболее стремительно исчезает, как я уже говорил, население провинции – районных городов и сёл. Нет работы: чахнет аграрный сектор, разоряется бизнес, закрываются школы и больницы. Люди мигрируют в столицу в надежде на заработки, но и Рига, увы, для многих становится последней остановкой перед дорогой в один конец – на поля ЕС. Да, на фабриках и плантациях развитой Европы есть занятие для рабочих рук и, живя там, вполне реально содержать семью. А на родине заработать нельзя, можно только по знакомству присосаться к кормушке либо жить в долг, едва сводя концы с концами. Так почему же все это с нами произошло? Такого ли будущего желал для себя латышский – нет, латвийский! – народ, стремясь к свободе и независимости от централизованной власти Москвы во второй половине 80–х, когда 1/6 суши накрыли перестройка, гласность и ускорение?

* * *

…Очень хорошо помню тот энергетический подъем, который охватил СССР и Латвию как его составную часть с приходом к власти Михаила Горбачёва. Многое, что прежде было нельзя, стало можно. Набирая обороты, стали мощно развиваться кооперативное движение и поощряться предпринимательская инициатива; был дан зеленый свет запрещенной литературе и залежавшимся на полках кинолентам советского производства, из архивов начали всплывать секретные исторические документы вроде пакта Молотова–Риббентропа…Страна, измученная маразмом советских лидеров–долгожителей, вдруг очнулась ото сна и, не разбирая дороги, пустилась во все тяжкие. Глупо было бы не воспользоваться горбачевской нерешительностью и пустой велеречивостью, не подкрепленной делами, а позже, уже в начале 90–х, – и благоприятной ситуацией очевидного хаоса двоевластия в Кремле. Тем более, что новоиспеченные рулевые страны Советов явно не страдали стратегическим видением перспектив – как для своих окраин, так и для собственной земли, матушки России. Фатальной ошибкой Горбачева стало то, что он недооценил национальный фактор. А дальше уже – ельцинская удаль и широта – «Берите суверенитета столько, сколько сможете проглотить!» И взяли. А почему бы и нет? Зачем зависеть от прихотей «центра», который и так сверх всякой меры наводнил Латвию инородцами – уже ступить негде? Вдобавок хотят строить Даугавпилскую ГЭС, а в Риге – метро, чтобы завезти еще больше мигрантов! Навести порядок в маленькой стране гораздо легче, чем в безразмерной! Да–да, на то и был расчет. Вопрос: кто нынче наводит порядок? Но об этом чуть позже… Удивительно другое: как бдительная советская власть, неусыпно контролирующая мысли и чувства «хомосоветикус», проморгала главное и вырастила себе на голову неолиберальное поколение, в итоге снесшее до основания столь монументальную конструкцию?

Латвия вместе со своими балтийскими сестрами Эстонией и Литвой забурлили раньше всех советских социалистических республик. Прибалтика отреагировала молниеносно. 1987–й, 1988–й… Во всех трех республиках начали формироваться Народные Фронты, шумно проходили собрания трудовых коллективов и творческих союзов, конференции интеллигенции, дни памяти жертв советских репрессий, манифестации. В Латвии собирались главным образом у памятника Свободы и в Межапарке. Наконец, Балтийский путь, когда в августе 1989–го люди от Таллина до Вильнюса взялись за руки, чтобы показать свое четкое стремление к свободе и независимости. Хорошо помню массовую манифестацию у эстрады в Межапарке 7 октября 1988–го. Ощущение, будто все латыши в едином порыве собрались в одно время и в одном месте: это было подобно коллективной медитации, духовно объединившей нацию. Вот как вспоминал это событие бывший лидер Народного фронта Латвии (НФЛ) символ нации Дайнис Иванс в своей книге «Воин поневоле»: «То был феномен душ. Все вместе мы стали так велики и прекрасны, что небеса распахнулись от радости. (…) Сердца стучали, словно во время признания в любви. Мы переглядывались, знали, о чем думает тот, кто сидит рядом, проезжает мимо, стоит. Мы сознавали, что вокруг – сотни своих, за сотнями – тысячи, за тысячами – бесконечность. (…) В этом направлении мы должны идти дальше, и мы вырвемся к свободе, хоть сквозь каменные стены!». Да, то было время великих надежд и иллюзий…

* * *

Вскоре состоялся Учредительный съезд Народного фронта, где была четко поставленная цель и сформулирован путь выхода Латвии из состава СССР. Но как это не прискорбно признать, зазвучали и первые резкие и огульные высказывания в адрес нелатышского населения, которые стали началом этнического раскола в латвийском обществе. Даже несмотря на то, что первые документы, принятые на волне национального романтизма, учитывали интересы всех жителей Латвии. Например, в Декларации прав наций, выработанной Балтийской ассамблеей, говорилось о необходимости обеспечить гражданские права и право на культурное самоуправление всем национальным и этническим группам, проживающим на территории республики. Не сомневаюсь: лидеры НФЛ искренне верили, что удастся построить более свободное и справедливое общество, которое больше не столкнется с властью воинствующей глупости. Поверили в новые идеалы и многие русскоязычные. Неслучайно в ходе Вселатвийского опроса об отношении к независимости от 3 марта 1991 года за свободную Латвию проголосовали 73% участников из 87% зарегистрированных избирателей. Это было очевидное проявление лояльности со стороны довольно пестрого в национальном отношении общества. Даже в Даугавпилсе, где латыши составляли всего 13% населения, 63% жителей высказались «за». В целом как минимум половина нелатышей поддержала идею независимой и демократической Латвии. И чем же мы им ответили? Лишением гражданства, языковыми репрессиями, ликвидацией системы образования на русском языке…

В 1995 году окончательно прозревший Дайнис Иванс в уже упомянутой книге заметил: «Национальное государство, где большинство составляют латыши, тогда, казалось, не было самоцелью, как и разрастание национальной бюрократии…Латвийская Латвия представлялась нам государством, где гармонично сосуществуют различные веры и культуры, государством, способствующим расцвету просвещения и национального производства, государством для всех, кто обитает на его земле и верит ему. (…) Я считал, что мы не имеем права не оценить и, тем более, – забыть наших сторонников–нелатышей, которые поддержали нас на референдуме 3 марта и особенно – во время баррикад. Новая государственность не должна была стать предлогом для отказа от обещаний, данных в критический момент, и для превращения своих бывших союзников в противников. По крайней мере, нельзя было не давать гражданства людям, поддержавшим идею независимой Латвии ... В политике нет ничего опаснее забывчивого хамелеонизма. Внутренняя неуравновешенность и непостоянство государственных деятелей означает нестабильность государства».

* * *

В дальнейшем постепенно, но уверенно место прекраснодушных романтиков из первой волны народного пробуждения заняли алчные и циничные лицемеры с националистическим душком, которые руководствовались в основном узкоэгоистическими интересами – своих партий и своими личными, разделяя народ на сорта и по–тихому обтяпывая свои делишки. Лозунг «Хоть в лаптях, но свободные!» не коснулся его произносящих: у них–то самих все в шоколаде. Как там было у Бисмарка? «Революции готовят гении, делают романтики, а ее плодами пользуются проходимцы». В нашем случае – предприимчивые политические дельцы. А простой народ как был нищим, так и остался. Мечты о светлом будущем, о процветающей Латвии уступили место разочарованию во всех реформах, касающихся экономики, благосостояния, медицины, образования. Сегодня разочарование превратилось в негодование, пока еще тихое, но как знать… Стоит ли годами испытывать человеческое терпение? Оно не безгранично. Первое, что сделала первая плеяда «постатмодовцев», – покончила с промышленностью, уничтожила колхозы и совхозы, то есть до основания демонтировала на своей территории все материальное наследие СССР, не забыв на этом нажиться. Ни Литва, ни Эстония, ни Польша, ни Чехия, ни Венгрия такой глупости не сделали, а сохранили свои крупные производства. И у нас, с учетом некоторой модернизации, все это могло эффективно работать и приносить пользу новому государству. Сколько многомиллионных состояний сколочено на «прихватизации» советской инфраструктуры и объектов недвижимости с помощью беспроигрышного принципа «Разделяй и властвуй!», не поддается счету.

Достаточно проехать хотя бы вдоль линии моря – а она у нас составляет почти 500 км, – и можно увидеть латвийскую Флориду или Ниццу, парад благополучия сливок нашего общества, в том числе власть имущих. Откуда же денежек надуло? Заработано ли всё это тяжким трудом, светлым умом и исключительно некриминальными талантами? Уверен, что нет. Впрочем, до недавних пор приобрести нашу ценную недвижимость могли и нерезиденты. В основном из стран бывшего СССР, ибо у западных и заокеанских инвесторов нет того интереса к Шенгену и прочим сопутствующим бонусам, как у участников антипутинского движения, стремящихся вывести капитал из ненавистной для них России и легализоваться в новой, тихой Европе, пока еще не тронутой миллионами беженцев с Ближнего Востока. Все это, как под копирку, ложится на «белую эмиграцию» в Латвию 20–х годов ХХ века. Кто знает, как и что повернётся на этот раз. Но уже более–менее и самим бедным богатым россиянам понятно, что от медведя бежали – на волка напоролись…

Сегодня содержать у нас дом в приморском секторе и платить налог на недвижимость могут только миллионеры. Ведь Латвия несколько лет назад ограничила российские инвестиции в недвижимость в обмен на ВНЖ, вдвое увеличив порог прохождения в святая святых: вместо 125 тысяч евро стало 250 тысяч, плюс 5 тысяч в год на каждого члена семьи за продление удовольствия постоянного проживания. Изменения в законе прошли с подачи крайне националистических сил латвийского парламента – не самых популярных, но самых упертых и крикливых. Нет – российскому влиянию! Не допустим здесь новой кремлевской оккупации! Вот на этих воплях и прошли во власть. Не забудем, что попутно выгнали из страны популярный песенный конкурс «Новая волна». Все это вместе взятое приносило в бюджет Юрмалы и всей Латвии миллионнные прибыли. Наш любимый принцип по отношению к России «назло бабушке отморожу уши» оборачивается убытками для государства и ложится непосильным гнетом на головы простых налогоплательщиков. А таковых всё меньше и меньше: народ уезжает и вымирает.

Коррупция… Это явление, конечно, наблюдается в любой стране нашей необъятной планеты. Человек прежде всего лишь живое существо, со всеми вытекающими последствиями. Прежде всего слабость характера, сочетающегося с жадностью. Только вот в этих показателях Латвия находится в числе тех стран, где уровень коррупции зашкаливает. Как иначе объяснить заключение европейской парламентской комиссии в 2016 году, что каждый год в нашей стране пропадает 3,5 – 5 млрд. евро при годовом бюджете 8–9 млрд?

* * *

Власть периодически меняется, но нравы остаются прежними. Пользуясь служебным положением, полной неприкосновенностью и безнаказанностью присосаться к бюджету и распределению госзаказов с откатами. За столько лет схемы отработаны филигранно и безотказно работают с вовлечением в сложную цепочку все более высокопоставленных политических персонажей. Неудивительно, что мы не слышим громких уголовных дел с реальными сроками, все труды по якобы искоренению коррупции – не что иное, как имитация бурной деятельности под шумовой заставкой «Русские идут!». Очень удобно: пока у натравленных друг на друга людей чубы трещат, пока они с пеной у рта собачатся в соцсетях, можно беспрепятственно «осваивать» и «пилить». Как можно кого–то судить и сажать? Ведь все повязаны, взаимосвязаны: тогда рухнет вся схема, потому–то ворон ворону глаз не выклюет. Несомненно – коррупция родилась вместе с новой Латвией. Хорошо помню 90–е годы и у меня создается ощущение, что серьезные криминальные круги тех лет постепенно преобразовались в легальные бизнес–структуры. И наоборот. Часть находившихся у власти «белых воротничков», используя свое служебное положение, превратились в легитимные криминальные структуры. Причем в рафинированно–циничной форме. Например, произошедшее недавно отжатие портов Риги и Венстспилса не назовешь никак иначе, как рейдерский захват в стиле 90–х. Очень точно на эту тему недавно высказался известный журналист Юрис Пайдерс : “Люди, которые ввели в заблуждение министерство финансов США по отношению к ситуации в Вентстпилском порту, предлагая применить санкции – скорее всего совершили тяжкое преступление против Латвийского государства. И генеральная прокуратура должна немедленно возбудить уголовный процесс”. Возбудят ли? Очень сомневаюсь. Но уж совершенно точно мы очень скоро увидим крайне негативные последствия таких действий для экономики страны в целом. Как это уже и произошло ранее с местными банками. Из той же оперы: администраторы неплатежеспособности, быстрые кредиты и величайшая по масштабам и цинизму афера за сто лет существования Латвии – компонент обязательной закупки электроэнергии (КОЗ), которая очень грамотно и нагло увела из народно–хозяйственной отрасли более двух миллиардов евро. Но аппетит приходит во время еды – замахнулись еще на миллиард!

Наблюдая, как наши государственные лица извиваются подобно ужам на раскаленной сковородке, когда надо отвечать на неудобные вопросы в связи с КОЗ, невольно приходишь к мысли о причастности к этой афере чиновников самого высокого ранга. Ясно просматриваются использование служебного положения в корыстных целях, растрата государственных средств в крупных размерах, взяточничество и так далее. И известный предприниматель Арнольд Бабрис прав, когда говорит, что прежде всего надо открывать уголовные дела не по каким–то нарушениям со стороны бизнесменов, владельцев станций, а по самому факту создания и реализации схемы КОЗ. Поскольку нанесен тяжелейший удар не только по всем жителям Латвии, но и по народному хозяйству страны. В результате, в связи с повышением тарифов электроэнергии произошло снижение конкурентоспособности всей латвийской экономики.

Как–то ранее, лет десять назад профессор Талис Тисенкопф в одном из своих интервью очень точно отметил: «Нынешняя политическая элита должна уйти и уйти с громкими судебными процессами». К сожалению, этот посыл актуален и сегодня… Политику можно сравнить и с игрой в карты. В этой игре нередко приходится встречаться с таким явлением, как шулерство. И если в игре присутствует шулер, то надо принимать решение, как с ним себя вести. В чем тут сравнение с государством? Налицо все признаки того, что в настоящий момент наше государство – шулер. Причем шулер насколько примитивный, настолько и наглый. Исходя из своей силы и безнаказанности, из упоения властью – способен на все! Закон только для вас, бараны, а для нас он не писан. И народ, к сожалению, вынужден приспосабливаться. Раздутый аппарат госслужащих чувствует себя вполне благополучно, имеет возможность прокручивать, каждый на своем уровне, дела–делишки.

Опять же бизнесструктуры, крупные компании тесно срослись с властью и играют более–менее на равных. А вот следующей категории – малому, среднему бизнесу и просто активной части населения – гораздо труднее приспосабливаться к выдвинутым государством правилам игры, чтобы как–то выживать. С шулером соперничать – себе дороже. Поэтому менее подготовленная к таким условиям и не желающая рисковать часть нашего общества просто уезжает в другие, более благополучные страны. Опять очень точно высказался в прессе на эту тему упомянутый выше Арнольд Бабрис: «Люди уезжают из Латвии. Они там работают, платят налоги и поддерживают чужую экономику. Добровольная эмиграция для нашего государства оказалась страшнее сталинских репрессий – мы уже потеряли на данный момент как минимум 25% трудоспособного населения. Что это значит в масштабах госбюджета? За такие дела надо сажать, причем надолго. Но только виновных у нас, как всегда, нет!».

* * *

Исходя из вышеизложенного, мы сегодня наблюдаем социально–экономическое расслоение населения, разрыв между доходами избранных и остальной массой – в десятки раз. Географически страна, как была, так и остаётся на удачном пересечении торговых путей, но никакой пользы из этого положения не извлекла. И уроков истории не выучила. Из одного Союза вышли – слава Богу, без потерь, даже с приобретениями. А тут как раз подоспели новые благодетели – в лице Европейского Союза и НАТО. Они несомненно были заинтересованы в расширении семьи европейских народов, а мы? Вопрос спорный, будущее покажет…

У Латвии периодически возникают вполне логичные и интересные национальные экономические идеи: стать то мостом между Западом и Востоком, то транзитным узлом региона, то привлекательным финансовым центром. Но… ничего не получается. Хотели стать мостом между Востоком и Западом, а сами упорно гадим на голову восточному соседу. Хотели стать финансовым центром, но с воодушевлением и даже опережением власти Латвии взяли под козырек перед Вашингтоном и Брюсселем и зачистили банки с деньгами нерезидентов – в основном российских, белорусских, казахских. Эту зачистку, все тот же предприниматель Арнольд Бабрис, расценивает так, что выведенные деньги сопоставимы с бюджетом Латвии, а сама ситуация похожа на экономическую диверсию против страны. Одно время хотели завалить шпротами весь Китай, но вдруг с изумлением узнали, что не едят китайцы наших шпрот, им непривычно – другие кулинарные традиции. С транзитом тоже облом. Транзит обеспечивал каждое десятое рабочее место, а значит, и налоговые поступления в бюджет. До сих пор 80% транзита было связано с Россией. Что не мешало министру иностранных дел ЛР при каждом удобном случае поливать грязью большого соседа. Вот еще несколько «достижений», взятых из открытых источников. Налог на землю и недвижимость только за последние годы вырос в 7 раз! И будет еще расти.

Наши чиновники за этот период подняли себе уровень зарплат до европейского – и это в то время, как, по официальным данным (Eurostat), в Латвии за чертой бедности живут 36% населения. И это не считая армии бомжей, давно выпавших из поля зрения всех контролирующих инстанций. При этом количество чиновников выросло на 25%: со всеми министерствами, госагентствами, бюро, правлениями и самоуправлениями. Двести двадцать тысяч госслужащих на полтора миллиона жителей! По мнению ряда экономистов, мы создали громадный госаппарат, который в 10 с лишним раз больше того, который был у президента Латвии 40–х годов Карлиса Улманиса. Содержание этой циклопической структуры обходится в 44 центов с каждого евро собранных налогов. То есть, на все остальное – медицину, образование, закупку вооружения, ремонт дорог, социальные платежи – остается всего лишь 56 центов с каждого евро налогов. Это абсурд! К тому же содержание государственного аппарата с каждым годом обходится все дороже. А налогоплательщиков, как назло, становится все меньше. Уезжают……

И сейчас в полный рост встает вопрос: если людей все меньше и бюджет государства сокращается, каким же образом его можно наполнить? А все тем же, еще более жестким сбором налогов для оставшихся. Что лучше и легче всего обложить налогами? То, что людям нужно каждый день — прежде всего крыша над головой. А это значит — налоги на недвижимость, землю, коммунальные услуги. Какой выход из кризиса, какой подъем экономики обещают правящие? Подъем, несомненно, будет только у них и при любых раскладах.

Сегодня всю нашу планету накрыл коронавирус. Бизнес бедствует. Соответственно, с наполнением госбюджета ожидаются большие, если не катастрофические проблемы. Что делают наши правящие? Даже во время чумы продолжают поднимать зарплаты армии госчиновников! Якобы за неимоверный труд во время пандемии. А учителя, медики подождут… Медики, которые уж точно выполняя свой долг, рискуют своим здоровьем и, возможно, даже жизнью в борьбе с чумой нашего времени. Тем более шокирует то, что ранее латвийский парламент издал закон о повышении зарплаты медикам на 20% и сам же его не выполняет! При этом семикратно повышают финансирование партий из государственного бюджета. Семикратно! На какие мысли это наводит? Во–первых, зачем тогда простым жителям следовать законам? Зачем мне соблюдать правила уличного движения? Зачем платить налоги? Во– вторых, чему мы всем этим учим подрастающее поколение? Что можно обещать и не отвечать за свои слова?! И там, наверху, может безнаказанно продолжаться полный беспредел? Даже в уголовном мире, в серьезных криминальных структурах присутствует своеобразная этика и мораль, в том числе и ответственность за свои слова. Они не трогали бедных, беззащитных, а за беспредел – жестоко наказывали. А у нас в стране ныне находящиеся у власти эти ценности постепенно уводят на задний план.

Наверное, надо подождать до того момента, когда на головы наших всласть имущих опустится дамоклов меч, о чем сказала ранее экс–президент нашей страны Вайра – Вике Фрейберга. И там, где небо в клеточку, они научатся отвечать за свои слова. В противном случае их быстро переоденут в «голубые колготки». Этнические проблемы. Ощущение, что у власти явно что–то не в порядке с головой. И с чувством самосохранения – тоже. Русофобия переходит все границы здравого смысла. Все более отчетливо просматриваются признаки конфронтации между русскими и латышами. Политики даже не стесняются усугублять этот конфликт. На другое они не способны. Краткий экскурс в прошлое. В 1919 году прошлого века против Бермонта в составе латвийских войск сражался также и шестой полк русских солдат. Атмода – конец 80–х – начало 90–х. На баррикадах бок о бок с латышами были и русские люди, боролись за независимость Латвии. Среди них также были и жертвы, а что было дальше? Русских отодвинули, фактически предали. Унизительный статус негражданина, даже для тех, кто родился в Латвии. И сегодня до сих пор вопрос гражданства до конца не решен. Следующий аспект – вопросы недавней истории нашей страны. Они непрерывно выдвигаются на передний план. Что это? Переключение внимания от тех дел и делишек, благодаря которым за 30 лет независимости власть имущие – представители исконно латышских партий – подвели нашу страну к краю пропасти.

Слово «оккупант» склоняется, особенно перед выборами на всех уровнях и в СМИ. Причем очень примитивно и некорректно.

Райвис Дзинтарс и молодое поколение, которое он представляет, возможно, и не знает историю нашей страны советского периода в более широком контексте. Но среди его коллег – опытных политиков – есть целый ряд разного уровня деятелей коммунистической партии СССР, которые сами очень активно и вдохновенно участвовали в событиях тех лет и проповедовали светлое будущее коммунизма. Неужели Гунтис Улманис, Анатолий Горбунов, Аугустс Бригманис и целый ряд других политиков уже сегодняшних дней не могут (не хотят?) объяснить своим молодым коллегам, что эти пожилые, седые люди, которые собираются 9 мая у памятника Победы за Двиной, ранее жили совершенно в других реалиях – в Советском Союзе.

Hарод победил в этой ужасной войне и этот праздник – 9 мая для них святой. Они строили светлое будущее коммунизма и большая часть этих людей реально в это верили. В то время народы СССР жили под диктатом ЦК КПСС и латыши там играли далеко не последнюю роль, начиная уже с 1917 года, когда большевики уничтожили Российскую империю, со всеми последующими репрессиями против своих же граждан. Далее 1940 год – оккупация, аннексия или инкорпорация – о терминах пусть спорят историки. Но сам факт неоспоримый: Латвию насильственно присоединили к СССР. Простые люди – как латыши, так и русские – были заложниками советского режима, и они не виноваты, что родились именно в то время. Они жили, работали, мигрировали в пределах советских границ точно так же, как и сегодня латыши ищут работу и лучшие условия проживания теперь уже в пределах границ стран Евросоюза. Если, например, лет через двадцать маятник качнется в другую сторону, тогда что – наших соотечественников тоже будут называть оккупантами? Только уже в Ирландии, Англии и Норвегии?

Этим я хочу подчеркнуть, что факты истории становятся предметом манипуляций политиков. Что, увы, ведет к еще большему расколу общества на национальной почве. Как себя должны чувствовать русские люди, когда мы из года в год, непрерывно обвиняем их: оккупанты, преступники, уезжайте в свою Россию и т.д.? Более того, у русских старшего поколения рухнули идеалы их молодости и это для них очень болезненно. Тем более, что советский период объективно сложен даже для исторического понимания, не говоря уж о личном восприятии – он весьма чувствителен как для русского, так и для латышского народа. Но мы непрерывно продолжаем наступать на болевые точки русских людей и, конечно, получаем ответную реакцию – непонимание наших страданий от репрессий и ненавистного советского режима. Абсурдное время… Неумелая, возможно, даже сознательная манипуляция с государственным языком. Применяя силовые методы, регулярно унижаем, особенно пожилых русских, напоминаем, какие они плохие, ленивые, десятками лет проживая в Латвии, не выучили латышский язык. То, что среда в Латгалии и Риге этому никак не способствовала, не учитывается. В моей родной Кулдиге я до сих пор не знаю ни одного русского, который не владел бы латышским языком. Сама среда в этом городе способствовала тому, чтобы все русские жители естественным путем освоили язык без всяких законов и насилия. Еще раз повторю слова моей бабушки: «Кто идет с силой, тот идет со злом».

И она права. Насильно лояльность не купишь, не заставишь русских людей полюбить Латвию…. А перевод обучения русских школ на латышский – это вообще бомба замедленного действия. Даже советская власть не додумалась переводить национальные школы союзных республик на русский язык. Что с вами, господа? Очнитесь! Ребенок приходит из русской семьи в первый класс, а там все предметы только на латышском языке. Как это возможно? О качестве образования кто–нибудь подумал? Он еще и на своем родном языке не умеет читать и писать. А тут – едва знакомый язык. Насилие к детям? Очень бесчеловечный и опасный шаг… Язык как ценность должен быть самодостаточным. А если он не самодостаточен, то его невозможно навязать инструкциями и правилами. Должна быть какая–то оправданная, тонкая, деликатная мотивация. Навязывание, особенно по отношению к детям, всегда опасно – оно вызывает отторжение, протест – тихий или громкий – не важно. Это, как я уже говорил, потенциальная бомба, заложенная под государство. Но у властей не хватает ума осознать эту истину. Давайте вспомним методику обучения латышскому языку в довоенной Латвии. Выпускники русских и прочих национальных школ тех лет – русских, еврейских, польских – на выходе свободно владели латышским языком. Хотя все предметы они осваивали на своём, родном, языке – опять же русском, идиш, польском. Почему сегодня нельзя повторить тот опыт – вместо того, чтобы издеваться над людьми? Не могу не коснуться еще одной важной темы, которая, на мой взгляд, является серьезной проблемой. Это так называемые европейские либеральные ценности, которые все больше навязываются нам Брюсселем.

Прежде всего имею в виду вопросы, касающиеся воспитания детей – подрастающего поколения, от которого во многом зависит будущее нашей страны. Если кратко, мой тридцатилетний опыт педагога позволяет с уверенностью сказать, что европейские регулы, касающиеся общеобразовательных школ, очень мешают и уж точно не способствуют нормальной работе педагогов. Престиж учителей и так уже за 30 лет независимости Латвии подорван нищенскими зарплатами, и более способная молодежь уже давно не рвется осваивать эту профессию. Поэтому качество работы учителей, надо признать, не всегда на достаточном уровне… Далее – вседозволенность со стороны детей и очень часто, к сожалению, неадекватное поведение родителей приводит к той ситуации, что мы видим сегодня в школах. В результате все нарастающей грубости, агрессии со стороны учеников и их родителей учителя чувствуют себя еще более унизительно. А это чревато для образовательной системы в целом. Так что мы все более наглядно видим, как отодвигаются на задний план столетиями проверенные христианские, консервативные ценности.

В частности такие, как уважение к старшим, ответственность за свои слова, поступки и т.д. Акцент европейских псевдоценностей сделан на правах ребенка, а вот его обязанности на этом фоне весьма туманны. Итог? У подрастающего поколения постепенно и достаточно устойчиво вырабатывается своеобразный иммунитет от ответственности за свои слова, поступки и действия. Как ни прискорбно, наши доблестные политики своей лживой риторикой и лицемерным поведением еще больше усугубляют этот процесс… Какие выводы должна делать молодежь и как с этим жить дальше? Международная ситуация. Да, сегодня геополитическая ситуация складывается очень сложная, особенно отношения с Россией, ее кошмарят все, кому не лень, пытаясь загнать в угол, и Латвия находится в авангарде. Россию можно любить, можно не любить и даже ненавидеть, но поставить ее на колени невозможно. Так уж устроен русский человек, и этому учит многовековая история России. Но, предположим, коленки начинают подгибаться. На это у русских есть поговорка – погибать так с музыкой! Народные поговорки не рождаются на пустом месте… Как–то я встречался по баскетбольной линии со своим коллегой из Швеции и он сказал буквально следующее: «Если вы, латыши, так вызывающе ведете себя со своим многочисленным русскоязычным населением и с соседней Россией, значит, вы или очень богатые и можете себе это позволить, или глупые, или же – просто самоубийцы». Чуть позже у меня состоялся еще один похожий разговор.

Я был в командировке в Финляндии, смотрел, как там строят молодежные спортивные центры и познакомился с бизнесменом Лаури Илломаки. Он так же, как и швед, честно признался, что не понимает логику нашего поведения по отношению к России. И пояснил: в свое время Финляндия пострадала от России гораздо больше, чем Латвия, ведь между ними была война. Много крови и значительная потеря территории. Но после Второй мировой войны финское правительство выбрало для страны путь прагматизма. Нет, историю никто не забыл, но ее не использовали себе во зло. Было принято решение строить с Советским Союзом прочные, деловые, цивилизованные отношения, чтобы как можно быстрее поднять экономику Финляндии и вместе с тем благосостояние народа, используя необъятный рынок соседней страны. Я прекрасно помню, как в советское время все гонялись за финскими товарами. Сапоги финские по десять лет можно было носить! А зимние куртки «Аляска»! Промышленность страны работала на полную мощность, но насытить советский рынок финны так и не смогли. Все равно их товар оставался дефицитом, за которым гонялись. Даже бывший премьер Финляндии Александр Стубб в свое время на весь мир заявил, что к санкциям против России его страна не имеет никакого отношения. Потому, что считает их опасными для экономики Финляндии.

Мой собеседник с удивлением спрашивал меня: «Ну, а вы почему этим не пользуетесь? У вас ведь тоже Россия рядом?!» Что я мог ему ответить? Что у нас власть непрофессиональная и тупая? Нет, так я ему не сказал. Хотя и подумал. Очень волнует геополитическая ситуация в целом. Противостояние великих империй было, есть и будет, этому учит история. Интересы маленьких стран никогда не будут совпадать с интересами великих держав. Нарастает смятение. Идет какая–то странная игра – с большими ставками. Кто командует этим парадом? Так случайно сошлось или все–таки не совсем случайно? 2014 год – события на Украине. США, воспользовавшись этой ситуацией, провоцирует Россию, противопоставляя ее Европе. Базы НАТО все ближе подходят к границам России. И, конечно, Россия предпринимает ответные шаги. Интересно – как бы реагировали США если Россия решилась поставить свои военные базы где–то на Кубе или в Венесуэле? Далее американцы создают хаос на Ближнем востоке и в Северной Африке, армии беженцев пошли на Европу. Какай интересный алгоритм. Нет ли ощущения, что кому–то надо расшатать и обескровить Европу? Стравить ее с Россией и параллельно, одним ударом убить двух зайцев. Статус «мирового жандарма» США не собирается терять, будет делать все возможное и невозможное, чтобы его сохранить. И не будет считаться ни с чем… Только вопрос – чем это все закончится? Ладно, на мировые события Латвия повлиять не может, но как быть с внутренними проблемами, касающимися управления нашим государством. Живем ли мы в демократической стране?

Многопартийная система – это еще не демократия. На самом деле у нас абсолютная власть позиционных партий, при полном игнорировании оппозиции. К народу никто не прислушивается. Фактически – завуалированная диктатура. Более того, партии власти за последние 10–15 лет построили неприступную крепость самозащиты от всего и вся, которую практически невозможно снести. Во–первых, очень нагло и дальновидно подняли планку народного референдума, причем так высоко, что референдум стал практически невозможен. Далее – перед очередными выборами регулярно поднимается вопрос о сокращении министерств и чиновничьей армии в целом, а после выборов эти вопросы отметаются напрочь. Почему? Ответ простой – 200 000 армия чиновников со всеми своими родственниками и друзьями составляют очень существенную и стабильную часть электората, голосующего за правящие партии, которые гарантируют в дальнейшем неприкосновенность и комфорт госслужащих. Заключительный аккорд наших доблестных представителей власти самый шокирующий. Семикратное повышение финансирования своих же партий из госбюджета! В итоге – результат достигнут. Новым серьёзным политическим силам, если таким вообще суждено появиться, создать конкуренцию практически будет невозможно… Так что у ведущей партии последнего 20–летия («Яунайс лайкс») со всеми ее последующими клонами повода для беспокойства, похоже, нет. Могут продолжать рулить. Только вот сумеют ли и захотят ли наши вечные «кормчие» повернуть нашу страну наконец–то на реальный курс развития?

К сожалению, сегодня у меня создается впечатление, что последние лет десять уж точно неуправляемый корабль под названием «Латвия» болтается в бушующем океане, а капитан (президент) с командой (кабинет министров) закрылись в каюте и сообщают по радиорубке, что все хорошо и корабль в полной безопасности. И команда гребет… Сама не понимая – куда и зачем. Один из ведущих действующих политиков, Карлис Шадурскис, пару месяцев назад в одном из интервью очень откровенно высказался о своих избирателях: «Определяющая часть общества – дураки». И по большому счету он прав. Я все чаще прихожу к мысли, что у власти на сегодняшний день – наглядные представители вышеназванного общества. Последний «шедевр» этих горе–представителей, касающийся повышения кадастровой стоимости недвижимости говорит сам за себя. И здесь нет ничего уникального – такого рода “шедевры” у нас встречаются на каждом шагу. Это все вместе взятое для государства смертельно. Ибо лучше с умным потерять, чем с дураком найти… Это и есть ответ на вопрос – почему мы очень существенно отстаем в своем развитии даже от ближайших соседей Литвы и Эстонии.

Ясно одно: так больше не может продолжаться. Борьба за благосостояние простого народа проиграна. Необходим рестарт развития нашего государства. В самом широком смысле этого слова Какая перспектива? Что делать? Самое главное – крайне необходимо как можно быстрее менять модель госуправления, в частности, на всенародно избираемого президента с расширенными полномочиями. И переход на частично мажоритарную избирательную систему в парламент. Чтобы наконец–то прекратить гегемонию и произвол некоторых правящих партий. На сцене должна появиться принципиально новая политическая сила. Хотя это вряд ли реально, ибо, к сожалению, в политику приходит все меньше умных людей. Уже и сами существующие партии вынуждены признать, что у них весьма скудный человеческий ресурс. Почему? Ответ простой – существующая модель госуправления обанкротилась, изжила себя. Наконец–то надо это признать! Народ не верит, а умные, сильные люди в это болото не ввязываются. В стране катастрофическая нехватка лидеров, их просто нет! Но, возможно, до критической точки терпения народа Латвии не так уж и далеко? И лидеры заявят о себе. Я уверен – рано или поздно это произойдет! Только как бы уже не было поздно… Ближайшая перспектива Латвии. Надеюсь... Убежден – самый верный путь!

 

ЭПИЛОГ

Как уже ранее мною было сказано – работая над книгой, я несомненно понимал, что это произведение будет воспринято очень и очень неоднозначно, особенно последняя глава. Но я убежден – о том, что происходит в нашей родной стране, особенно за последние десять лет, надо говорить предельно откровенно, громко и резко.

Я преклоняю голову перед некоторыми нашими писателями, такими как Лато Лапса, Марис Рукс, Агнесе Маргевича. Они находят в себе смелость называть вещи своими именами, и это дорогого стоит. Возможно, действия таких людей помогут быстрее достичь критическую точку терпения народа….
Обобщая содержание моей книги, я еще раз позволю себе процитировать Мартиньша Бондарса в одном из его недавних интервью в СМИ: «Что вы можете сделать, если в стране орудует организованная преступность белых воротничков?» О ком говорит действующий (!) политик? О своих коллегах по коалиции, в том числе и о себе? Очень знаковая фраза. И он прав, как не прискорбно это признавать.
Люблю говорить в сравнениях. 90 – е годы…. Несомненно – процветал криминал: наглые наезды, рэкет, грабежи, рейдерство, крышевание, кидалово и.т.д. Все это было. Что мы видим сегодня на протяжении всех тридцати лет независимой Латвии? То же самое – по нарастающей в виде алчности и наглости, только уже со стороны упомянутых Бондарсом белых воротничков. Об этом можно написать отдельное произведение, обобщив содержание книг вышеупомянутых писателей и с лихвой пополнив. Для наглядности ограничусь всего лишь несколькими примерами последнего десятилетия.

Самая крупная афера столетия образования Латвии – КОЗ (компонент обязательной закупки электроэнергии), быстрые кредиты, также наглые, временами, действия администраторов неплатежеспособности. Что это? Рэкет и грабеж. В том числе под этот грабеж попадают и пенсионеры, и другая малоимущая часть населения. А это уже беспредел. Далее – отжатие государством портов Вентспилса и Риги. Классический пример рейдерства, при том со знаком минус для государства, но со знаком плюс для политиканов. Скоро мы в этом убедимся. Фактически, возможно, разрешённые потоки контрабанды и покровительство игорного бизнеса со стороны отдельных партий коалиции никак иначе не назовешь, как крышевание в духе девяностых. Зачистка банков по указке Вашингтона и Брюсселя несомненно квалифицируется как тупой наезд. И для полного комплекта – беспрецедентное, циничное и наглое невыполнение своего же изданного закона по отношению к медикам. Как это трактовать? Правильно – кидалово. И если еще добавить разного рода корупционные схемы, откаты и тому подобное, то картина становится совсем плачевная.

Все это вместе взятое бесспорно наносит очень существенный вред благосостоянию народа и государству в целом. Вывод: налицо все признаки и формы криминала девяностых. Да, прав Бондарс… Но все–таки одна существенная разница есть: серьезные криминальные структуры тех времен беспредел не допускали. За это нередко приходилось отвечать, и наказание следовало неизбежно. Какая же ответственность возложена на белые воротнички? Теоретически–призрачная, размытая политическая ответственность. Реально– никакая! Полная коллективная безответственность, поэтому и не боятся. Безнаказанность, как известно, порождает дальнейший произвол, что мы и видим на каждом шагу. Последний «шедевр» наших политиканов с налогами на недвижимость наводит на мысль, что совсем потеряли здравый смысл и чувство страха. Как бы это не стало на самом деле последней каплей в чаше терпения народа…

В целом, оглядываясь на прожитые годы своей жизни, я все чётче понимаю, что жизнь – это джунгли. Выживают более умные, сильные, ловкие и вдобавок, к сожалению, более наглые. В джунглях кто правит балом? Правильно – лев. У нас в стране – гиены. Во всяком случае последние 10 – 15 лет точно. Хищная, злобная и наглая стая гиен. Почему? Потому, что отсутствует лев. Нет в нашей стране льва, к сожалению.У власти голодные серые людишки. И дербанят, рвут гиены страну по кусочкам. А это очень больно… Надеюсь, что откровенно изложенные события моей биографии и ситуации в стране в целом в дальнейшем не оставят равнодушными моих соотечественников, которые прочитают книгу.

Я патриот и очень люблю свою страну. Хочу верить, что все–таки наш корабль под названием «Латвия» наконец–то возьмет курс на более светлое будущее наших детей и внуков. Пока что корабль болтается в бушующем океане, да еще с течью в корпусе. Требуются эффективные, срочные действия. Именно – срочные! Как это сделать? Стоит задуматься...

Share to Facebook